– Моя мать? – выдохнула Катрин. – Она жива?

– Она не дождалась, Катрин! Вот уже неделя, как она умерла. Будь спокойна, – добавил он, видя, как изменилась в лице его подруга, – она умерла без мучений, до самого конца говоря о тебе и о своих внуках. Я думаю, она была счастлива соединиться наконец с твоим отцом. Она не сожалела о жизни…

– Я думаю, что она так никогда и не смогла оправиться после его смерти, – прошептала Катрин. – В течение очень долгого времени я не отдавала себе в этом отчета, так как об этом никогда не думала, ведь речь идет о родителях… На них смотришь как бы со стороны… Я думаю, они любили друг друга.

Катрин принялась молиться. Она молилась за ту, которой больше не было, но мысли ее были и о том, кто скоро должен отправиться той же неведомой дорогой, и о себе. Любовь была соткана из контрастов: драма и счастье, неистовство и нежность, радость и страдание, но госпожа де Монсальви знала уже, что, как только ее сеньора больше не станет, ее собственная жизнь будет похожа на жизнь ее матери, на жизнь Изабеллы де Монсальви, ее свекрови, и на жизнь всех женщин, кого возлюбленный муж оставляет на земле: на долгое одиночество-ожидание, непрерывное продвижение к черной двери, которая открывает вечность света…

Ландри, пока она молилась, кончил свои приготовления, надел на свое одеяние шелковую епитрахиль.

– Кто этот человек? – спросил он тихо.

Катрин вздрогнула, только теперь поняв, что он не мог знать.

Она взяла лежащую на одеяле руку. Рука была горячей от жара.

– Это мой сеньор, – вздохнула она. – Граф де Монсальви…

– Ты мне расскажешь позже! – прошептал он. – У нас еще будет время.

Все опустились на колени в благоговейном молчании. Только голос Ландри, сильный и скорбный, нарушал тишину.

Когда затихли последние слова молитвы, Катрин открыла узкое окно. Ночь опустилась на землю, но в комнате было жарко.

В комнату ворвался шум с маленькой площади. На башнях замка горели горшки с огнем, освещая дозорные галереи, не оставляя ни одного места в тени. Во мраке ночи замок казался огненной короной…

– Теперь скажи мне все, – прошептал Ландри.

– Что ты хочешь знать?

– То, что от меня ускользает. Почему ты так долго не отвечала на зов госпожи Эрменгарды, почему я нахожу тебя здесь, рядом с тяжело раненным мужем? На вас напали эти бродяги? Мне говорили о раненом по имени…

– Гром! Ты прав. Ты должен знать. Действительно, если бы я сама все это не пережила, то, наверное, с трудом бы поверила.

Рассказ о том, что произошло в Монсальви, потом в Париже, в Шиноне и в Туре, оказался кратким. О жизни молодой женщины Ландри знал от Эрменгарды. Мучительней была часть, когда надо было переходить к событиям вчерашней ночи.

– Я знаю, как это происходит, – перебил Катрин монах. – К сожалению, для меня это зрелище не новое, и уже много раз я чудом оставался жив в подобных случаях. Это и есть война! Продолжай, прошу тебя…

Не решаясь поднять глаза на Ландри, она описала ужасы своего плена, человека под пыткой, изнасилованную женщину и потом, закрыв лицо руками, произнесла:

– И тогда я увидела того, кто командовал… капитана Грома, моего супруга! Арно!

В комнате повисла тишина. Ландри не говорил ничего. Готье и Беранже отошли в дальний конец комнаты.

– Ужас охватил меня, когда я узнала Арно, – продолжала Катрин. – Это чудовищно, ты понимаешь… То же я чувствовала в тот вечер, когда Кабош убил Мишеля перед нашим домом. Ты видел, что толпа с ним сделала, когда Легуа нанес последний удар? Это было кровавое месиво. Так вот, когда я вчера увидела Арно, я снова испытала тот же ужас. Мы спорили, называли друг друга страшными словами, мы были чужими, врагами. Я не могла понять, что сделало моего Арно таким жестоким. Я ничего не могла ему объяснить. Он был глух и злобен. В нем словно жила чья-то чужая воля, враждебная сила. Арно не доверял мне.

– А раньше ты не чувствовала этого? Ты поняла это только сейчас?!

Она мгновение подумала и честно подтвердила:

– Ты прав. Сначала я была для него девицей Легуа, и этого было достаточно, чтобы я внушала ему ужас. Затем были мои… отношения с герцогом Филиппом, которого он всегда считал своим главным врагом.

– Все те, кто служит королю Карлу, думают так, – заметил Ландри. – Только в твоем супруге его ненависть усиливалась ревностью. Это злая сила, ты и сама это хорошо знаешь. Не думаешь ли ты, что она зовется ревностью?

– Это из ревности он поджег деревню, насиловал женщину, пытал мужчину?

– Ты тоже ревнива. Менее всего ты можешь простить ему восхищение авантюристкой из Сен-Привея, девицей, которая выдает себя за Деву, и насилие над женщиной! Женщиной, которая тоже была блондинкой, как ты!

Ландри устремил глаза на раненого и мгновение внимательно его разглядывал.

– Я бы предпочел, чтобы он не прошел через исповедь, – вздохнул он. – Души подобной закалки, в которых гордость выше Бога, имеют странные тайники, темные, непредсказуемые. Бешеная ревность. Тогда потребность разрушения – только реакция, попытка утолить страдание! Я знаю примеры… Вот и Арно, я думаю, видел перед глазами только одну невыносимую картину: ты, его жена, переходишь за стены замка и встречаешь там раскрытые объятия человека, которого он ненавидел больше всех на свете, твоего бывшего любовника. Он видел только это. И он продолжал это видеть в тот момент, когда безрассудно бросился навстречу смерти…

– Ты хочешь сказать… он ее искал?

– Нет! Он был, как ты говорила, за пределами разумного. Видишь ли, я пытаюсь тебе помочь, объяснить. Я вынужден копаться в человеческих душах, и я узнал о многих противоречивых вещах. Давая Арно отпущение грехов, я хочу разобраться и в тебе и помочь в меру моих скромных сил. Мысль о том, что в замке ты можешь встретить Филиппа Бургундского, влияла как-то на твое желание попасть в Шатовиллен?

Краска медленно залила лицо молодой женщины, когда она осознала смысл слов Ландри. Но она не отвела глаз.

– Ты хочешь знать, испытывала ли я… какую-нибудь радость при мысли увидеть герцога? Нет, Ландри, никакой! Клянусь моим вечным спасением! Я хотела только обнять мою мать… и протестовать против причиненного мне насилия. Я ненавижу притеснения, и Арно не имел никакого права…

– Напротив! У него были все права! – сказал твердо Ландри. – И ты это прекрасно знаешь! Даже запретить тебе входить в замок, даже применить силу, чтобы заставить подчиниться. Он твой супруг перед Богом и людьми!

– Я знаю это, – ответила с горечью Катрин. – Мужчины имеют все права и оставляют нам только одно: право безоговорочного подчинения. Я не прощу Арно!

– Даже теперь?

– Теперь?

Глаза Катрин наполнились слезами, которые выплеснулись наружу одновременно с болью.

– Для меня больше нет «теперь». Как могу я не простить ему в тот час, когда я теряю его навсегда? Это я, может быть, нуждаюсь в прощении, если мой бунт явился причиной его смерти… Я его люблю, Ландри, все равно люблю, как прежде, даже если и боюсь теперь, и эта любовь – вся моя жизнь. Разве жизнь кончается, когда обрывается сон?

Монах встал, подошел к кровати, наклонился над раненым, взял его руку, внимательно и долго на него смотрел с нахмуренными бровями, очевидно, пытаясь понять что-то. Потом покачал головой.

– Он у врат смерти, – сказал Ландри, – но… если бы он вернулся?

– Что ты говоришь?

– Это лишь предположение. Этот человек, этот умирающий, которому ты прощаешь в его последний час, простишь ли ты ему, если Бог решит, что этот час еще не будет последним?

– Если я буду знать, что он жив, я готова согласиться на что угодно… даже на разлуку, даже на немое повиновение.

– Ты его до такой степени любишь?

– Я никогда никого, кроме него, не любила, – подтвердила она. – Я тебя заклинаю, если есть надежда, шанс, даже самый маленький, даже один на миллион, что Бог мне его оставит, скажи мне это!

Улыбка монаха была полна грусти и сострадания.

– Ты говоришь так, как если бы видела во мне посла или посредника, способного вести переговоры со Всемогущим.

– Ты только что сам это сказал: Он – Всемогущий, а ты – Его жрец.

– Но я не творю чудес. Не строй напрасных иллюзий, Катрин. Конечно, я видел однажды в монастыре Сен-Сен одного человека, который выжил от раны, похожей на эту: причиной было копье, и человек был очень крепкий. Но лечение было умелым… А в нашей бедной общине есть только один придурковатый монах, который разбирается в травах и диких цветах.

– Надо бежать за этим монахом… или лучше перевезти моего супруга в Сен-Сен! Это не так далеко, и если он выдержит путешествие…

– У нас нет никакой возможности покинуть этот дом раньше завтрашнего дня! А завтра… Дворянчик из тех негодяев, кто не выпустит кость, которую держит. Ты забыла, что тебя ждет завтра? Разве ты не должна проникнуть в замок в сопровождении двух человек?

Катрин приложила руку ко лбу с растерянным видом. Ландри вернул ее к реальности в тот момент, когда она уже вскочила на неукротимую кобылицу надежды… У нее не было никакой возможности выбора, никакого способа спасти мужа…

– Они не смогут ничего сделать, когда попадут в замок, – прошептала Катрин. – Там герцог, охрана…

– Герцога там нет, – нетерпеливо перебил ее Ландри. – Приехал сеньор де Ванднес с отрядом герцогской стражи. Близость последних английских бастионов и отряды, разбушевавшиеся после договора в Аррасе, беспокоили графиню. Она попросила подкрепления.

Вздох облегчения вырвался из груди молодой женщины. Она почувствовала облегчение от того, что могла снять с Эрменгарды обвинение в подстроенной ловушке. Ее мать умерла, Филиппа там не было. Что тогда ей делать в крепости?

Решение было принято немедленно. Встав с места, она направилась к двери.

– Надо сказать об этом Дворянчику! Надо ему немедленно сказать! Он тебе поверит, потому что ты Божий человек. Скажи ему то, что ты знаешь, и особенно, что герцога там нет. Я его сейчас позову…