Катрин присоединилась к Саре, отчитывавшей напуганных девушек с кухни.

– Можно подумать, – ворчала цыганка, – что через час их уже изнасилуют! Набат звонил всего три минуты, а шестеро из них уже спрятались под кровати! Эй, Гаспард, чем смотреть на небо так, будто оно тебе сейчас упадет на голову, ступай-ка лучше в сарай и скажи, чтобы подготовили для беженцев свежее сено. Вот уже первые подходят!

Девушка исчезла, подняв вихрь своей юбкой. В ворота въезжала старая телега. В ней сидели ребятишки вокруг онемевшей от страха матери. Сара сделала движение, чтобы подойти к ним. Катрин ее удержала:

– Где дети?

– С ними Донасьена, и ты хорошо сделаешь, если к ним присоединишься. У тебя лицо человека, увидевшего дьявола.

– Так я его и видела. У него было сто ревущих голов в касках, тысяча рук, опускавших топоры с одинаковым равнодушием на все, будь то живые тела или деревянные двери, и кидавших факелы в дома, из которых они вытаскивали жителей, швыряя их в грязь, чтобы потом зарезать, как баранов.

– Что ты будешь делать?

Катрин пожала плечами.

– Сопротивляться, конечно! Аббат собирается нам помочь. – И с наивной гордостью добавила: – И пример должна подать я, потому что я – госпожа де Монсальви! Занимайся беженцами, я же отправлюсь к воротам Орийяка посмотреть, как там идут дела. Наступает ночь, и наемники не пойдут на осаду замка. Они не найдут в темноте дороги. Но они уже должны были обосноваться на плато.

Развернув лошадь, она пустилась обратно. Продвигаться приходилось медленно, так как ее обтекал поток бегущих крестьян. У всех на лицах был написан ужас. Многие уже пережили четыре года назад нашествие Валетты, наместника кастильянца Родриго де Вилла-Андрадо. Одни подверглись пыткам, другие видели, как скончались под пытками их близкие.

На ходу они молились, останавливаясь только для того, чтобы приветствовать Катрин и попросить ее покровительства. К каждому она обращала слова надежды и приветствия.

Город, который обычно с наступлением ночи и после сигнала к тушению огней становился похожим на свернувшегося клубком огромного черного кота, теперь наполнился шумом и огнями, казалось, что готовится большой праздник, если бы взгляды людей не были так тревожны. Даже в скрежете вывесок, раскачиваемых ветром, было что-то угрожающее.

На крепостной стене, над забаррикадированными по всем правилам воротами Орийяка, собралась толпа. Наседающие друг на друга мужчины, женщины, дети, старики яростно вопили и обрушивали поток оскорблений в адрес невидимого врага. Стоял невообразимый гвалт.

В середине толпы Катрин заметила Жосса, который пытался заставить людей замолчать. Живо привязав лошадь к кольцу у дверей шорника и подхватив платье, она бросилась по крутой известняковой лестнице, которая вела к обходной галерее. Кто-то увидел, как она поднимается, и крикнул:

– Вот госпожа Катрин! Расступись! Дайте место нашей заступнице!

Эти слова вызвали у нее улыбку и одновременно тронули сердце, настолько трогательно говорили они о наивном доверии и нежной преданности. Для них владелица замка была в какой-то степени воплощением той другой госпожи-заступницы, более возвышенной и могущественной, которая была для них высшим упованием и последней опорой.

Схваченная десятками рук, которые помогли ей преодолеть последние ступени, она вдруг оказалась, сама не зная как, у зубца стены рядом с аббатом Бернаром; выражение его лица показалось ей странно застывшим.

– Я собирался за вами послать, госпожа Катрин, – прошептал он быстро. – Я попытался начать переговоры, но эти люди хотят говорить только с вами!

– Тогда я буду говорить! Хотя у меня совершенно нет надежды быть услышанной.

Опершись обеими руками на стену у зубца, она подалась вперед… По всему спуску, бежавшему от Пюи-де-л'Арбр и упиравшемуся в стены Монсальви, копошились люди. Значительное, но разрозненное войско сеньоров д'Апшье уже разбивало лагерь. На опушке леса натягивались палатки. Одни сооружались из грубых козлиных шкур со слипшейся от грязи шерстью, на других потускневшая и заляпанная грязью богатая ткань чередовалась с большими кусками мешковины. Зажигались огни, отражаясь красноватым глянцем на бородатых лицах солдат. Некоторые уже готовили ужин. Грязные слуги сдирали шкуру с только что убитых двух кабанов и трех баранов, другие вешали огромные котлы на пики, составленные в козлы, а в это время третья группа выкатывала бочку из покинутого дома. Казалось странным, что ни один дом маленького предместья еще не горел.

Застывший взгляд Катрин остановился на нескольких всадниках, неподвижно стоявших по другую сторону рва и глядевших на стену. Один из них, самый старый, опережал остальных на несколько шагов. Узнав хозяйку, он начал ухмыляться.

– Что же вы, госпожа Катрин! – крикнул он. – Вот оно, ваше гостеприимство? С какой стати, приехав к вам с моими сыновьями как добрые друзья, мы находим ворота запертыми, а на стенах вашу деревенщину?

– Беро д'Апшье! Добрые друзья не приезжают с бандой, которая грабит, сжигает и убивает. Открывшись для вас и ваших сыновей, ворота Монсальви останутся закрытыми перед вашими солдафонами. Хоть раз будьте откровенны: зачем вы приехали сюда?

Человек начал смеяться, и Катрин подумала, что жеводанский волк не зря получил свое прозвище. Несмотря на свой возраст, долгие конные переезды, тяжелую посадку в седле и ссутулившуюся спину, он обладал еще медвежьей силой. Грузный на своем боевом коне, Беро гораздо более походил на бандита, чем на сеньора из хорошего рода, каким на самом деле являлся. Открытое забрало его шлема позволяло видеть его костистое лицо, длинный подбородок, заросший серой щетиной, придававшей почтенному отцу семейства Апшье вид старой рыси. Неопределенного цвета никогда не мигающие глаза, глубоко сидящие в орбитах, багровое лицо, покрытое грязью, как тонкой сеткой, и фиолетового оттенка отвисшая губа, обнажавшая скопление гнилых пеньков во рту, – все это было отталкивающе уродливо.

За ним вытянулись в ряд трое других всадников: его сыновья и его бастард. Сыновья – Жан и Франсуа – казались более юными копиями отца: та же страшная сила, те же лица хитрых волков, но зрачки горели, как угли, а полные губы были цвета свежей крови. Бастард Гонне был плодом чудовищного преступления. Его мать, хрупкая монашка, была изнасилована в объятом пламенем монастыре, затем ее увезли в баронский замок, где она служила потехой до самой своей смерти. Там и родился Гонне, в котором были немного притушены дикие черты его сводных братьев. Его волосы были светлее, он был более тонок, более раскован, но хитрость, как маска, приклеилась к тонким чертам, а в его бледных глазах тускло мерцал серо-зеленый отблеск болотной тины. Он был без каски, и его светлые волосы развевались на вечернем ветру. Он не носил шпаги, так как не был царем, но с луки его седла свешивались топор лесоруба и… только что отрезанная человеческая голова, на которую Катрин не решалась смотреть из боязни узнать знакомые черты.

Так как ответа не последовало, она повторила вопрос:

– Я жду! Зачем вы пожаловали?

Старик засмеялся, вытер нос раструбом перчатки и прокричал:

– Мы только просим, милая госпожа, разрешения проехать! Разве вы не госпожа и хранительница дороги, ведущей на Антрэйг и Конк? Каждый день путешественники едут через Монсальви и платят дорожную пошлину. Почему вы нам отказываете?

– Да, путешественники проезжают, правда, днем, а не ночью, но вооруженное войско никогда не получит разрешения проехать через наш город. Если вам нужно в Антрэйг, можете ехать долиной.

– Чтобы переломать кости наших лошадей? Покорно благодарен! Мы предпочитаем проехать через Монсальви. А может быть, и остановиться ненадолго. Мы выдохлись, умираем от голода. Вы что же, не можете оказать прием христианам?

– У христиан не бывает такой поклажи, – крикнула хозяйка замка, указывая пальцем на чудовищный трофей Гонне. – Так что поезжайте своей дорогой, Беро д'Апшье. На этом пути нечего уже грабить и жечь!

– Да, мало что осталось, – подтвердил Беро. – И таков ваш прием, госпожа Катрин? Еще совсем недавно ваш супруг нас принимал намного лучше.

– Он был не прав. Уезжайте! Монсальви не открывает ворот, когда сеньора нет дома! И вы это отлично знали, в противном случае вас не было бы здесь, не так ли?

– Конечно же, мы это знаем. За вашими стенами нет никого, кроме монахов, стариков и детей. Вам нужны мужчины, и я предлагаю вам свое покровительство.

Вокруг Катрин поднялся сильный ропот.

– Посмотрись в зеркало, Беро! – кричали женщины. – Уж не принимаешь ли ты себя за юнца? У нас еще остались мужчины получше и половчее тебя!

Старый Беро поднялся на стременах и в бешеной злобе выдал истинные причины своего нашествия.

– И все-таки я войду к вам, вы, орущие свиньи, и перережу вас всех в вашем свинарнике. Я хочу этот город, и я его получу, как получу, Катрин, тебя, бургундская шлюха! А когда этот напыщенный осел Арно вернется со своих военных прогулок, он найдет ворота запертыми, а свою жену – в моей кровати! Если только она мне еще будет нужна после того, как пройдется по рукам моих людей! Ты спрашивала, что мне здесь нужно, Катрин? Я тебе отвечу: сначала твое золото, а потом ты сама!

– Мое золото, говоришь ты? Какое золото?

– Ладно, моя красавица, не строй из себя невинность! Большой неосторожностью был ваш праздник по случаю крестин твоей дочери Изабеллы. Великолепно было принять старую королеву и коннетабля, но нам это дало возможность оценить богатство твоего замка. Ах! Как великолепны все эти ваши ковры, шелковое белье, большие буфеты, забитые золотой и серебряной посудой! Ей-богу, я хочу свою долю.

– По какому праву?

– По праву сильнейшего, черт возьми! Если бы ты знала мою башню в Апшье, то поняла бы, что мне необходимо обновить обстановку. Но особенно мне нужна кровать, большая кровать, мягкая, теплая, с хорошенькой блондинкой, чтобы меня согревать.