— Все хорошо, Лина, представляешь, Арсений сказал сегодня «папа».

Сердце болезненно резануло завистью. Нет, я рада за Даньку и Алису, но в такие моменты ужасно угнетала пустота собственной жизни. Просто, когда говорили о детях, я всегда вспоминала собственного так и не рожденного сыночка, которого мне даже не суждено было по-настоящему полюбить. Мой вечный мальчик-с-пальчик, живущий только в угнетающих болезненных воспоминаниях.

— Чудесная новость, Данька! Чудесная!

— Когда тетя Лина приедет к нам в гости?!

— Не знаю, Дань, пока не могу. Чуть позже, может, летом.

— А у тебя как дела, сестренка?!

— Хорошо, — слишком поспешно ответила я.

Впрочем, Данька наверняка догадывался, что к слову «хорошо» моя жизнь не имеет никакого отношения.

После разговора с братом прилегла на диван и закрыла глаза. Отчего-то последнее время я чувствовала себя усталой, прямо-таки дряхлой, уставшей от жизни старушкой. Хотя работой не была перегружена, все дела — пару раз в неделю хуй пососать, да ножки раздвинуть. Официально же я нигде не трудилась. Зачем? Глеб Георгиевич давал мне достаточно денег, чтобы жить безбедно, да ещё и откладывать на черный день. Иногда сама себе удивляюсь, как среди этой грязи я всё еще могла дышать, почему до сих пор не свихнулась или не перерезала вены. Человек ко всему привыкает, в любом положении находит для себя какие-то маленькие радости. Для меня такими небольшими приятностями стали: редкие встречи с братом и его семьей, чашка дорогого кофе по утрам, занятия йогой, ароматный чай по вечерам, а еще… я начала писать романы. Даже стала известна на определенных сайтах. Фентезийные миры Анны Степановой не только мне позволяли скрыться от обыденности и удушливой серости реальной жизни. В моих книгах злодеи получали по заслугам, мужчины были благородными и отважными, женщины — прекрасными и немного взбалмошными, у них рождались чудесные дети… Взяла ноутбук в руки, но сегодня вдохновения не было. Внутри сидело какое-то беспокойство, как будто что-то должно случиться. Плохое? Да, скорее всего. Поскольку ожидать хорошего в моей жизни не приходилось. Встала, достала с верхней полки шкафа небольшой коричневый чемоданчик, в нем было второе дно, где находились доллары и евро и кое-какие весьма дорогие украшения, которые иногда, в приступах щедрости, дарил мне Глеб Георгиевич. Я не любила их носить, они давили тяжелыми кандалами полной обреченности на мою шею и пальцы. Еще в чемоданчике лежала моя любимая игрушка — тряпичный ангелочек с белыми крылышками и веревочными соломенными волосами, его мне подарил папа перед той страшной аварией, но самое главное, там были фотографии… множество фотографий и заметок об Андрее Евдокимове. Сама не знаю, зачем мне нужен этот постоянный душевный мазохизм? Однако я собрала и распечатала множество фото, статей и заметок об этом человеке. Всё, что мне удалось найти в интернете. Однажды, чтобы отыскать кое-какие материалы, даже специально ездила в библиотеку. Разложила их веером на атласном покрывале кровати. Пальчики сами по себе заскользили по бумажным глянцевым листам. Красивый. Мой Андрей — очень красивый мужчина. Со всех фото меня жгли темные проницательные глаза. Странно, отчего-то эти ожоги я тоже относила к небольшим приятностям моей жизни.

— Привет, Андрей, привет! Интересно, как ты там?!

Надеюсь, после всего что случилось, Андрей сможет стать счастливым… О прощении и встрече я даже не помышляю. Есть вещи, которые невозможно простить. Из глаз покатились слезинки. Плачь, плачь, Ангел, а лучше смирись — ты его больше никогда не увидишь. Наши судьбы переломаны одним богатым сказочником, который решил, что имеет право играть жизнями других людей.

* * *

Это были последние строчки печальной исповеди Ангела… Схватился за волосы. А в груди распирало, болело, жгло адским пламенем, и крик рвался из горла. Завыл, словно волчара, или медведь, чудище лесное. Боже, что пережила эта хрупкая нежная девушка. Столько боли, столько страданий. Моргунов превратил её жизнь в ад, в нескончаемую страшную сказку. И какой же я осел… Вместо того чтобы хорошенько разобраться в ситуации, держал Лину в кандалах и насиловал, позволив темным сторонам своей личности полностью завладеть собой. Чудовище! Похотливая, глупая, помешавшаяся на мести, жестокосердная скотина. А ведь голубые глазки, они никогда не врали, сколько раз мне чудилась в них мука, но, единожды разочаровавшись, я все равно упрямо продолжал считать её гадиной.

— Черт, Ангел, ну почему же ты молчала, не поделилась со мной всем этим ужасом. Почему, Лина, почему ты не рассказала мне? Зачем позволила мне быть зверем? — кричал я в пустоту раскуроченного дома, пиная ногами стены.

Снова вцепился себе в волосы. Потом вскочил, сбросил ноутбук со стола и с размаху припечатал его ногой сверху. Будто эта пластмассово-металлическая штуковина в чем-то виновна. Разбив её, не поворотишь время вспять, не вернешь своего Ангела.

— Прости меня, Лина, за мою слепоту! Прости! За все прости! — снова орал я на пределе своих голосовых связок.

Но разве она услышит?! Мне нужно что-то сокрушить, а лучше кого-нибудь задушить, разорвать на кусочки, ведь боль Ангела теперь поселилась в моем сердце. Она жжет, нестерпимо жжет внутри. Снова схватился за цепь и пошел колошматить ею во все стороны. Я убью Моргунова, убью… убью всех, кто посмел издеваться над этой беззащитной девочкой, моим Ангелом, найду каждого и переломаю шею. Затем упаду перед ней на колени и буду умолять простить меня.

Выбежал во двор… Может, ночной воздух хоть чуточку охладит горящую местью, ненавистью, жалостью, болью, раскаянием душу. Взгляд упал на железную бочку, стоящую под стоком крыши. Окунулся головой в студеную от ночной прохлады воду. Вынырнул, а потом еще раз. Да, так-так… Убивать надо с холодной головой. Потому что я не хочу следующие восемь лет гнить за решеткой, потому что мне очень нужно отыскать свою голубоглазую девочку и создать для неё другую сказку — счастливую. Ведь теперь, после прочитанной исповеди, как будто тяжкий груз свалился с души, мне больше ничего не мешало любить своего Ангела.

ГЛАВА 28

Не знаю, сколько я брела в темноте, прячась от проезжающих машин и шарахаясь от случайных редких прохожих. Отчего-то пятьсот рублей, сунутых мне в злости Андреем, не хотелось тратить. Наверное, километров шесть прошла пешком, а потом, когда начало светать и появился первый общественный транспорт, доехала на автобусе к центру города, выбежав на нужной мне остановке, так и не заплатив. В спину неслась ругань водителя. Только мне отчего-то не было стыдно. Формально живые не способны чувствовать стыд, смущение и другие эмоции.

А вот и наш старый дом… Хотя, надо признать, выглядел он вполне себе прилично, за время, пока я отсутствовала, сделали ремонт фасада, во дворе положили плитку и реконструировали детскую площадку. Почти центр города, вот и нашему дому перепало обновление. Заглянула в окна на третьем этаже, там когда-то жила семья Нестеровых, моя семья…

«Лина, Данька, вот же чертята, бегите скорее домой!» — звал дедушка Митя в моих воспоминаниях.

А мы с братом, конечно, делали вид, что не слышим, пытаясь по полной насладиться теплым летним вечером, набегаться, напрыгаться, наиграться с друзьями и подружками. Но когда на балкон выходила бабушка, что означало последнее китайское предупреждение, сразу же бросали свои ребячества и неслись домой, где нас ждали теплый ужин, водные процедуры да интересная сказка на ночь.

Жалко, не осталось нашей с Варькой любимой качели. Мы на ней часами могли раскачиваться туда-сюда, делясь своими маленькими девчачьими тайнами. От моей прежней счастливой жизни ничего не осталось… Как, впрочем, и от меня. Переломанные, перетоптанные, поруганные остатки некогда светлой девушки. Как я еще живу?! Зачем?!

Железная дверь подъезда открылась, из дома вышла моя подружка детства.

Варька, Варенька, милая моя подруженька! Она похорошела за то время, что я отсутствовала, выглядела очень стильно в ладно охватывающем ее стройную фигуру темно-зеленом жакете и строгой черной юбке. Интересно, а Варя узнает меня в этой бледной повзрослевшей тени былой Ангелины Нестеровой. Прошло четыре года, а кажется, словно полвека, целая пропасть отделяет меня от прежней жизни. Её не перепрыгнуть, даже разбежавшись со всей силы.

— Варя, — позвала тихонько я, приподнявшись со скамейки.

— Лина!

Подружка подошла ближе, внимательно вгляделась в мое осунувшееся лицо. Выгляжу я, наверное, ужасно, краше в гроб кладут.

— Варь, как ты живешь, замуж еще не вышла?

— Да ну их, парней, одни мамочкины сыночки попадаются. А как ты, Лина?

А я никак… меня нет, есть бьющийся в постоянной душевной боли комочек человеческой плоти.

Слезы побежали по щекам.

— Варя, мне очень-очень плохо и некуда идти.

— Да что с тобой случилось такое?

— Знаешь, я хочу к нему…

— Кому, Лина?

— Моему Андрею, но он меня прогнал.

— Линка, любовная трагедия, как я тебя понимаю, сама совсем недавно с одним ослом рассталась. Ничего, помиритесь еще.

Если бы всё было так просто…

— Он считает меня очень плохой.

— Лин, как можно считать тебе плохой. Ты же Ангел.

Горькая улыбка скривила мои губы. И вспомнились слова одной песни.

«А мы не ангелы, парень!


Нет, мы не ангелы.

Темные твари, и сорваны планки нам.

Если нас спросят,

Чего мы хотели бы?

Мы бы взлетели,

Мы бы взлетели…

Мы не ангелы, парень!

Нет, мы не ангелы.»