Луиза Дуглас - Love of My Life. На всю жизнь

Я уже никогда не вернусь в Уотерсфорд.

Ничто не заставит меня снова приехать туда. Даже то, что там похоронен Лука.

Семья моего покойного мужа все-таки победила. Много лет Анжела и Натали хотели разлучить нас, и мечта их наконец-то осуществилась. Не думаю, что когда-либо я смогу простить их за это.

Хотя тому, что сделала я, тоже вряд ли можно найти оправдание. Никто из нас уже не сможет повернуть время вспять или что-либо исправить. Каждому придется научиться нести свой груз в одиночку и договариваться с собственной совестью.

После того ненастного летнего вечера, когда семейство Феликоне показало свое истинное лицо, я поняла, что больше никогда и никого из них не хочу видеть. Я вышла из ресторана, Села в свою припаркованную перед входом машину и темными ночными дорогами помчалась в Лондон, где жила моя сестра. Линетт любит меня, поэтому, вместо того чтобы расспрашивать о том, что привело меня в ее дом в три часа ночи, с размазанной по всему лицу тушью, без вещей и даже без зубной щетки, она просто приготовила чашку горячего какао, достала чистую пижаму, постелила мне в свободной комнате и, подоткнув одеяло, как будто я была маленькой девочкой, пожелала спокойной ночи.

Если бы я родилась лет пятьсот тому, то была бы обречена провести остаток своих дней в монастыре. В наше время в монастырь уходить как-то не принято, но это не мешает моей сестре Линетт верить в искупление грехов и силу исповеди. Поэтому сейчас, когда я почувствовала себя лучше, она принесла в мою спальню лэптоп своего мужа Шона и посоветовала записать все, что произошло. Линетт считает, что таким образом можно окончательно порвать со своим прошлым.

В отличие от нее, я совсем не уверена в действенности подобного метода, но попробовать можно, тем более что делать мне все равно нечего.

И вот я сижу на постели, скрестив ноги по-турецки, и смотрю на фотографию моего мужа, сделанную прошлым летом в Сорренто. Луку сфотографировали перед входом в ресторан. Он щурится от яркого солнца. В зубах зажата сигарета, в руках — бутылка «Перони». Я ужасно тоскую по нему, и с каждым вздохом, с каждым ударом сердца все больше и больше. Лука должен был составить счастье моей жизни до самого ее конца, но, как оказалось, всего лишь положил начало очень грустной истории.

Вот как развивались события после смерти моего мужа.

Все началось в день похорон Луки. Это был один из тех ясных холодных дней второй половины января, когда яркий солнечный свет способен сделать привлекательным даже унылый зимний пейзаж. В такие дни душа обычно устремляется ввысь и хочется взлететь следом за ней, чтобы птицей парить высоко над городом.

Однако связанный с похоронами церемониал, словно пушечные ядра, привязанные к ногам, надежно удерживал его участников на уотерсфордской земле. Родственники и друзья семьи слонялись по гостиной дома родителей Луки, тщетно пытаясь занять себя чем-нибудь полезным. Под руководством моей свекрови Анжелы другие ее невестки суетились между гостями, которые вынуждены были с благодарностью принимать у них чашки с кофе и крохотные, на один укус, покрытые сахарной глазурью печеньица.

По отношению ко мне все вели себя очень мило и тактично, если не считать Натали, которая откровенно избегала меня, хотя я постоянно ощущала на себе ее пристальный взгляд, даже находясь на противоположном конце комнаты. Неужели она по-прежнему ненавидит меня? Может быть, Натали даже радовалась тому, как все обернулось. Ведь в результате больше всех страдала именно я. Вполне возможно, что она считала меня виновницей смерти Луки, а мое вдовство — заслуженным воздаянием за грехи.

Сдержанная любезность, с которой относились ко мне остальные родственники, вынуждала меня чувствовать себя на похоронах собственного мужа кем-то вроде почетной гостьи. Никто из них даже не пытался делать вид, что я являюсь полноправным членом их семейства. Я всегда была для родни Луки чужой, но сейчас у них хватало такта и великодушия, чтобы выказывать в отношении меня ту толику уважения и сочувствия, которую требовали приличия. Я понимала, что мои ответы на их вежливые расспросы о том, как я доехала и в какой гостинице остановилась, могут показаться слишком односложными, но даже они давались мне нелегко. Впервые за более чем пятнадцать лет я оказалась одна среди многочисленных членов семейства Феликоне. Раньше на больших общесемейных мероприятиях рядом со мной всегда был Лука — мой адвокат, консультант по связям с общественностью и опекун в одном лице.

Честно говоря, мне было сейчас довольно страшно. Причем боялась я не столько предстоящих похорон, сколько неопределенности своего будущего. Этот страх сковывал мои движения и искажал восприятие окружающего мира. В какой-то момент у меня вдруг обострялся слух и любой голос отзывался в мозгу оглушительным эхом; или, напротив, он пропадал, и тогда все звуки и шумы доходили до меня словно сквозь плотный слой ваты. Во рту у меня пересохло. Я ощущала неприятное покалывание в кончиках пальцев и должна была периодически напоминать себе о необходимости дышать.

Стефано и близнец Луки, Марк, — двое из четверых здравствующих братьев — были единственными, кто проявил по отношению ко мне какие-то родственные чувства. Их объятия, поцелуи в щеку и утешения я воспринимала хотя и смутно, тем не менее они ощущались мной как слабые порывы теплого ветерка. Два других брата были полностью в своем репертуаре. Как всегда, чем-то недовольный Карло держался подчеркнуто отчужденно, а самый младший, Фабио, и вовсе засел наверху и играл в компьютерные игры. Я попыталась завести с ним разговор, но он то ли был слишком поглощен игрой, то ли предпочел сделать вид, что не заметил меня. Тем временем внизу старшие братья вышли покурить. Сквозь приглушенный, как в церкви, гул голосов в гостиной я услышала доносящийся из сада нервный смех, который сразу напомнил мне Луку. Должно быть, смеялся Марк. Собрав несколько пустых чашек и блюдец, я понесла их на кухню, где Анжела складывала нетронутую еду в пластмассовые коробки. Ей помогала пожилая хрупкая женщина в старомодном спецхалате на пуговицах, из-под которого виднелась выцветшая коричневая юбка. Узкое личико женщины обрамляли невероятно тугие завитки черных, с сильной проседью волос. На ее руках были желтые резиновые перчатки.

— Тебе не стоит беспокоиться, Оливия, — сказала Анжела, даже не взглянув на меня. — Позднее миссис Макгир все уберет. Она знает, где что лежит в этом доме.

Я робко улыбнулась, протягивая пожилой даме грязную посуду. Вид у госпожи Макгир был весьма суровый, но она, по крайней мере, хотя бы взглянула на меня и даже чуть заметно кивнула в знак благодарности. Судя по взгляду, женщина пыталась понять, кто я, собственно, такая. Разумеется, Анжеле и в голову не пришло представить нас друг другу.

— Может, я все-таки могу чем-то помочь? — поинтересовалась я.

— Нет, спасибо. Мы прекрасно справимся сами, — ответила моя свекровь.

Я побрела обратно в гостиную. У окна, поглаживая пальцами свежевыбритый подбородок, стоял отец Луки, Маурицио. Он задумчиво смотрел на улицу, где прохожие, для которых это был самый обычный день, куда-то спешили по своим важным и не очень делам. Я подошла и стала рядом с ним, спиной к гостям. Во-первых, нам с Маурицио всегда было комфортно вдвоем, а во-вторых, таким образом я была избавлена от общения с остальными.

Племянников и племянниц Луки под благовидным предлогом выдворили из комнаты. Им было поручено стоять на крыльце и караулить появление похоронного кортежа. Наконец один из детей ворвался в дом и подбежал к Маурицио.

— Nonno[1], они едут, — возбужденно сообщил он, дергая деда за руку.

На миг все присутствующие затаили дыхание, после чего лихорадочно засуетились.

Люди отставляли в сторону недопитые бокалы с шерри, кофейные чашки и тарелки с бутербродами, вытирая руки накрахмаленными льняными салфетками Анжелы. Маурицио отправился наверх за Фабио. С изысканной учтивостью гости помогали друг другу надеть пальто и по натертому до блеска паркету прихожей направлялись к выходу, ненадолго задерживаясь перед зеркалом в вычурной золоченой раме, чтобы поправить выбившуюся прядь волос или смахнуть с плеч невидимые пылинки. Госпожа Макгир переместилась из кухни в гостиную, собираясь приняться за уборку.

Я же направилась в противоположную от входной двери сторону, закрылась в уборной, села на крышку унитаза и сжала голову руками, пытаясь хоть немного успокоиться. Сердце бешено колотилось в груди, руки дрожали. Мне казалось, что еще немного — и я упаду в обморок. В туалете было темно, прохладно и пахло освежителем воздуха с ароматом сирени. Схватив полотенце для рук, я прижала его к лицу. Оно было влажным.

В дверь постучали.

— Лив, с тобой все в порядке? — это был Марк. — Можно я зайду?

— Заходи.

Дверь открылась. Страх, написанный на лице Марка, был отражением моего собственного.

Его пальцы коснулись моей щеки.

— Господи, Лив…

— Я не поеду на кладбище, — прошептала я, съежившись на сиденье и обхватив себя руками. — Я этого просто не выдержу.

— Придется.

— Я не могу. Мне действительно страшно.

— Я знаю. Мне тоже.

Я посмотрела на Марка. Он выглядел бледным и осунувшимся.

— Хочешь выпить? — спросил он.

Я кивнула.

Марк достал из кармана маленькую плоскую фляжку и, отвинтив крышку, протянул ее мне.

— Пей сколько хочешь. Потом прополощешь рот. В шкафчике под раковиной есть зубной эликсир.

Я последовала его совету. Во фляжке оказалось виски. Я с удовольствием сделала несколько глотков. Марк тоже выпил. После этого мы оба прополоскали рот и дружно сплюнули в умывальник, словно двое детей, готовящихся ко сну.