Шурик проводил их глазами, а потом перевел взгляд на нахохлившуюся на табуретке Третьякову.

– Лена, если я тебе скажу сейчас то же самое, что только что сказала Маслякову Крис, ты поверишь? – спросил он.

Ленино лицо, в отличие от лица Антона, вытянулось от удивления. Спасительного кармана, болтающегося на нитках, у нее не было, поэтому она вынуждена была поднять глаза на Шурика и сказать:

– Скорее всего, нет…

– Почему?

– Потому что это… слишком… хорошо, чтобы быть правдой…

– Но это правда, Лена…

Лихачев поднялся со своей табуретки, ступил на больную ногу и опять вскрикнул. Третьякова бросилась на помощь и оказалась в объятиях молодого человека. Она попыталась вырваться.

– Не отпущу, – сказал он, – пока ты мне не поверишь.

– Но… ты мне еще ничего не сказал, – тихо проговорила девушка, глядя в его серые глаза. – Чему я должна поверить?

– Я сам хотел позвать тебя на дачу, но девчонки опередили. Я знал, что здесь обязательно представится случай все тебе сказать… Ты же знаешь, я, как и Соленко, ухожу из школы в колледж, поэтому для меня все, что сейчас происходит, очень важно…

– Что… важно… – едва дыша, прошептала Третьякова.

– Все… ты… То, что я могу тебя обнять… Я давно хотел сказать, но как-то стеснялся… А вот Криска, она не побоялась… И я тоже… больше не буду бояться, что ты неправильно поймешь. Я люблю тебя, Лена… Поверь, пожалуйста… Я никому еще не говорил таких слов. Только тебе…

– Я верю, – счастливо улыбнулась девушка. – Я не могу не верить, потому что сама… люблю…

– Лена-а-а… – протянул Шурик и прижал к себе девушку. – И ты будешь со мной встречаться, когда я уже не буду учиться в вашем классе?

– Я же сказала, что тоже люблю! – ласково упрекнула его она.

Скорее всего, эти двое утонули бы в поцелуях, но в дом возвратились Аня с Володей. Вместе и все-таки порознь, и оба в самом ужаснейшем настроении. Аня осталась стоять в дверях с похоронным лицом, а Соленко, ни на кого не глядя, сразу прошел в комнату, которая была отведена ребятам. Очень скоро он вылетел оттуда со своей спортивной сумкой на плече и направился прямиком к выходу.

– Володя, ты куда? – удивленно крикнула ему в спину Третьякова.

Культивированная в семействе Соленко вежливость не позволила ему проигнорировать вопрос девушки, да еще той, которая ничего плохого ему не сделала.

– Я поеду домой, Лена, – сказал он. – Наотдыхался, кажется, на всю жизнь.

– Вот это ты зря, – усмехнулся Шурик.

– Твое мнение меня не интересует, – холодно, но безукоризненно вежливо ответил Соленко.

Несмотря на отсутствие интереса к его мнению, Лихачев его все-таки высказал, предварительно посмотрев на часы:

– Пока дотрюхаешь до вокзала – если, конечно, найдешь к нему дорогу – электричка уйдет. Следующая, и она же последняя, – в ноль-ноль двадцать пять. Когда приедешь в Питер – метро, как ты догадываешься, уже будет закрыто, придется на вокзале до утра куковать. Как тебе такая перспектива?

Соленко с раздражением сбросил с плеча лямку сумки, и она тяжело шлепнулась на пол. Володя уселся на нее сверху, обхватив голову руками. Некоторое время все присутствующие напряженно молчали, потом Володя тяжело вздохнул и спросил, глядя строго перед собой:

– Скажи, Лихачев, зачем ты это сделал? Вроде бы другом считался…

– Что именно? – Шурик тоже старался на него не глядеть.

– Зачем нас всех сюда привез? Мог бы Анне все в городе сказать и одну сюда пригласить. Хотел меня на посмешище выставить? Перед всеми?

– Нет…

– Тогда зачем?!

– Ну… понимаешь, Володя, – решила вступиться за Шурика Аня, – в городе мы с тобой все время вместе, и у него никак не получалось, а тут так сложились обстоятельства…

– И как же они сложились? Неужели достаточно каких-то часа-полтора, чтобы ты совершенно забыла все то, в чем мне клялась? Неужели девичья любовь и впрямь столь же коротка, сколь долог волос?

– Ты, конечно, Володька, как всегда, очень красиво выражаешься, но все на самом деле не совсем так, как ты себе представляешь, – сказал Шурик, глядя в пол.

– «Не совсем так»!.. Или совсем не так! – криво улыбаясь, воскликнул Соленко. – В данном случае все эти тонкости не имеют существенного значения! – Он повернул свое красивое лицо к Анне и горько спросил: – Лихачев говорил тебе о… любви?

– Ну… говорил… – Аня густо покраснела.

– И ты… – начал Володя, но его перебила Третьякова, которая с ужасом слушала этот разговор.

– То есть… как это о любви… – начала она.

– Ну… понимаешь, Лена… Я знаю, что тебе Шурик нравится, и мы все старались, чтобы вы… – Аня подскочила к Лихачеву и встала с ним рядом. – Но так получилось, что у нас с ним тут… ну… на даче… возникли чувства… совершенно неконтролируемые…

– Чувства… неконтролируемые? – с изумлением повторила Третьякова. – Ничего не понимаю… А что же сейчас здесь было, а? – Она подошла к Шурику, опустилась перед ним на колени, чтобы заглянуть в его опущенные глаза. – Шурик! Ты можешь мне объяснить, что происходит?

– Ну что тут объяснять? – опять вмешалась Аня. – Ну неужели вы с Соленко такие тупые, что не понимаете?! Чувства – на то и чувства, что не поддаются контролю! Объяснить их невозможно! Вот не было любви, не было, а потом вдруг раз – и есть! Как солнечный луч прорезает мрак, так и нежданная любовь!

– Ой, нет… – поморщилась Лена. – Для меня это слишком красиво…

Она встала с коленей, так и не поймав взгляда Шурика, и опустилась рядом с Володей на его спортивную сумку.

– Да, Вовик, пожалуй, я тоже сегодня же уехала бы с тобой отсюда в Питер, если бы могла, – сказала Третьякова. – Как-то… тут стало неуютно…

В этот момент из «мужской» комнаты вышли счастливые Масляков с Камчаткиной.

– Есть что-то хочется! – весело бросила всем Крис. – Не помню, кто нынче дежурный… впрочем, все равно! Я видела в шкафчике муку. Я вам сейчас таких оладьев напеку, язык проглотите! У нас тут где-то оставалось козье молоко… Антошка! Достань вон с той полки синюю миску. Она глубокая! Как раз под тесто сгодится.

Антон, не глядя, достал миску и протянул ее Камчаткиной.

– Ой! Тут чья-то косметика… – удивилась Крис. – Лен! Вроде твоя…

Третьякова резко выхватила из ее рук свою косметичку и сказала:

– Что-то мне не хочется оладьев, Криска. – Потом она подошла к Шурику, потрясла перед его носом нарядной сумочкой и, кривляясь, произнесла: – Ка-а-ак пойду сейчас, ка-а-а-к накрашусь! Ресницы сделаю, как у нее, до бровей! – Она показала на Аню и вышла из комнаты.

– Что это с ней? – удивился Масляков, а Крис, тоже не сумевшая оценить ситуацию ввиду собственного отличного настроения, спросила оставшихся в кухне:

– А вы? Надеюсь, вы не откажетесь от вкусненького?

– Может, бутербродами как-нибудь перебьемся? – ответил за всех Шурик. – Поздно уже. Скоро одиннадцать.

– Вообще-то… да… – согласилась Крис. Она была так довольна тем, что Масляков наконец без всякого выпендрежа объяснился ей в любви, что продолжала не замечать напряженных лиц своих друзей. – Ну ладно! – ничуть не огорчилась она, что оладьев никто не захотел. – Я вам утром сделаю!

– Да и бутерброды, я думаю, сейчас в горло не полезут, – заметил Соленко. – Не пойти ли нам спать? Говорят, утро вечера мудренее. Может, утром все как-нибудь само собой станет на свои места.

– Ну конечно! – весело согласилась с ним Крис, которая все-таки вспомнила, что Соленко с Лихачевым поссорились. – Завтра вы на все посмотрите совершенно другими глазами! Вот увидите!

– Твоими бы устами, Криска, да мед пить, – сказал Володя и, подхватив свою сумку, направился в «мужскую» комнату.

– Кстати, Шурик! Ты обещал нас закрыть этой ночью по всем правилам домика Наф-Нафа! – не унималась Камчаткина. – Твой братан так и не вернулся, телефоны не обнаружились, так что, будь любезен, обеспечь нам безопасность!

Шурик, тяжело припадая на больную ногу, взял ключ от ставен, который все это время так и лежал в кухне на окне, и вышел из домика.

Оставшись одни, Масляков с Камчаткиной обнялись, и Крис попросила:

– Скажи мне еще раз, что любишь!

– Люблю! – с радостью отозвался Антон и поцеловал девушку в нос.

– Поклянись еще раз, что не будешь ревновать к каждому встречному и поперечному!

– Не буду!

– И к Шурику не будешь?

– Не буду?

– И к Соленко?

– Ну… к этому-то с какой стати?

– А что, думаешь, кроме тебя с Шуриком, я никому и понравиться не могу?

– Ну вот, Криска! Ты опять сама начинаешь меня дразнить! – отстранился от Камчаткиной Антон. – Зачем?

– Чтобы ты вырабатывал иммунитет!

– Не надо мне никакого иммунитета, если ты сама… – рассердился Антон, и как раз в этот момент в кухню возвратился Лихачев.

– Все ссоритесь, – сказал он и тяжело плюхнулся на табуретку.

Его лицо было таким бледным, что испуганная Камчаткина спросила:

– Что-нибудь случилось, Шурик?

– Ничего нового, если не считать моей ноги. Боюсь, уж не сломал ли я ее ненароком. Придется завтра с утра каким-то образом тащиться на электричку. Еще один день с такой ногой я здесь не выдержу.

– Ну конечно, придется уезжать, – согласилась Крис. – Не волнуйся, Шурик. Бабуся Усачева сказала, что завтра с утра за ней внук приедет… на машине. Мы попросим, чтобы он тебя до вокзала подкинул, а в Питере можно будет такси взять! Ты не переживай! Давай я тебе еще раз перевяжу потуже!

– Не надо, Крис. Вдруг это и правда перелом, а не вывих. Чего его перевязывать?

– Ну… в переломах… я, конечно, несильна, – согласилась Крис. – Ладно, не будем перевязывать… Володька только что изрек очередную мудрость на предмет того, что утро вечера мудренее. И он, как всегда, прав! Спокойной ночи, мальчики!

Камчатка чмокнула в щеку сначала Антона, потом Шурика и, еще раз весело крикнув Маслякову: «Вырабатывай иммунитет!» – скрылась в девчачьей комнате.