— Левка, знаешь что… — При попытке обернуться я опять увидела, как одна из фотографий увеличивается до размера экрана. И фигуры на ней начинают двигаться. «Наверное, это Левка специально так делает, чтобы я не отвлекалась», — успела я подумать.

— Мам! — Ваня протягивал мне на ладони маленький кусочек какой-то горной породы с красными прожилками и золотистыми точками на сколе. — Что это?

— Дай я посмотрю…

Ваня присел рядом со мной на корточки.

— Не знаю, сынок, может быть, полудрагоценный камень какой-нибудь. Давай возьмем с собой, положи в рюкзак. Ты отдохнул? Можем ехать дальше? Ваня кивнул.

— Хорошо здесь, правда? — Я окинула взором прекрасную долину с виднеющимися вдали маленькими деревянными домиками с красными и зелеными крышами. — Жить бы здесь всегда, дышать этим воздухом, смотреть на горы…

— А гимназия, мам? И здесь, наверное, нет художественной школы. И немецкий пришлось бы учить…

— Вот именно, — со вздохом согласилась я. — Хотя бы дачу здесь иметь, приезжать каждое лето…

— А давай купим?

— Дачу? — Я с сомнением покачала головой. — Думаю, сынок, что нам с тобой дачу в Австрии пока не потянуть… Но у нас и своя дача хорошая, там все друзья твои…

— Ну да, — кивнул Ваня. — Поехали, мам?

— Поехали.

Он сел сзади, а я, нетуго пристегнувшись, завела двигатель. Опять этот звук… Второй день не дает мне покоя…

— Ванюша, ты не слышишь? В двигателе как будто что-то то ли скребет, то ли… не пойму… Звук какой-то посторонний…

— Ты не привыкла просто, машина другая.

— Может быть… Ты бы пристегнулся все-таки. Там есть же средний ремень, сзади! Пристегнись, а…

— Дорога до следующего городка, куда мы хотели попасть, чтобы посмотреть развалины древнего замка, вела через небольшой горный перевал. Я не уставала восхищаться, как хорошо, как тщательно сделаны здесь трассы, как продуманно огорожены все повороты, сто раз повторяются знаки, ограничивающие скорость, предупреждающие, что сейчас надо быть внимательнее, осторожнее. И само шоссе — гладкое, будто вчера только залитое асфальтом и укатанное…

— Мам, смотри, кажется, виден уже замок! — Ваня показывал мне куда-то влево, но я не стала смотреть, потому что увидела, как сзади появилась и догоняла нас на бешеной скорости ярко-желтая спортивная машина с черным верхом.

Такую машину просто так не покупают… Понятно, что это супергонщик, которого хорошо бы сейчас с миром пропустить, прижавшись к горе справа, но дорога как раз резко поворачивала направо, а затем сразу влево, я это видела. И указатель только что был — «опасный поворот»…

Сбавив скорость, я как можно ближе прижалась к бордюру и тут же услышала страшный удар в заднее крыло. Наша машина как-то странно наклонилась, большая жесткая подушка больно ткнулась мне в лицо, рот мгновенно наполнился теплой соленой кровью, и свет померк.

Когда я открыла глаза, надо мной склонился очень симпатичный врач в зеленой шапочке и что-то спросил по-немецки. Я попробовала говорить, но с ужасом почувствовала, что челюсти у меня не двигаются. Нижняя была плотно прибинтована к верхней. Рот не открывался совсем. Я посмотрела на врача. Он улыбнулся и показал мне большой палец. Тогда я, пошевелила рукой, одной, второй, потом ногами, они ныли. Но все шевелились. Чуть приподняла голову, чтобы убедиться, что это действительно мои ноги, ничем не перебинтованные, ни к чему не привязанные… Вон вижу свои пальцы, из-под гладкой светло-зеленой простыни… Врач засмеялся, опять что-то сказал и показал мне уже два больших пальца. Я откинулась на тугую подушку. В затылке от резкого движения что-то звякнуло и тут же затихло. Ну, кажется, все хорошо. А где…

От мгновенной мысли, словно прострелившей меня, мне стало душно, и горячо запульсировала голова. Я замычала, пытаясь спросить врача о Ване, и замахала руками, насколько смогла их поднять. На одной из рук я машинально заметила туго завязанный бинт, под которым, похоже, лежала шина. Врач, кажется, понял, о чем я спрашиваю, и крикнул что-то в приоткрытую дверь. Через несколько секунд в палату вошла миловидная женщина невысокого роста и села рядом со мной на кровать. Она неторопливо и доброжелательно заговорила со мной по-английски. Я понимала почти каждое слово: что все хорошо, а будет еще лучше, что я молодец, мне сделали операцию, и я очень красивая и скоро смогу сама есть.

Я пыталась приподняться, чтобы спросить ее — о самом главном — и никак не могла. Я не могла сказать ни слова. Я мычала, а она, благожелательно кивая головой, отвечала мне на каждое мое мычание, что все просто отлично. Тогда я заметила ручку прикрепленную к кармашку ее халата. Я изловчилась и почти дотянулась до нее левой, незабинтованной рукой. Она поняла, чего я хочу, подала мне ручку и протянула блокнот. «Мой сын?» — написала я по-английски. Она кивнула и обернулась к врачу, стоявшему поодаль, что-то ему сказала, уже по-немецки. Он ей быстро ответил. Тогда она сказала еще несколько слов, тише. И он тоже ответил тише, как будто я могла их понимать. Что они говорят? Что?! Почему они не дают мне встать? Где Ваня? Почему я не могу к нему пойти?

Я снова попыталась привстать, и на сей раз у меня это получилось. Врач тут же подошел ко мне, предупредительно маша рукой, но я собрала все свои силы и села. И даже спустила ноги с высокой кровати на сверкающий светлый пол. Пол был ледяной и очень чистый. На нем лишь сиротливо белела застывшая капля какой-то жидкости, то ли молока, то ли хлорки… И в это время дверь в палату распахнулась, и Ваня, с большим зеленым пластырем на лбу, заглянул в палату. Увидев меня, он радостно замахал мне рукой и быстро подбежал ко мне. Он очень внимательно посмотрел на меня и дотом прижался головой к моему плечу.

— Мам… Я сам тебя нашел… — Ваня неожиданно погладил меня по голове. — Тут у меня друг есть, он тоже в аварию попал… Мы с ним по-немецки говорим… Я выучил столько слов… Мам, ты не можешь говорить, да? А ходить можешь? Хочешь, пойдем, я покажу тебе свою палату, она на другом этаже… У тебя такой шрам на лице, как будто ты улыбаешься все время, мам… Ты плачешь? Мам… — Ваня обнял меня и прижался ко мне коротко стриженной головой. «Хорошо, что постриглись перед поездкой», промелькнула у меня мысль. Хотя что тут особенно хорошего…

Забинтованной рукой я нажала на мышь, не надеясь сразу попасть на левую клавишу… И, вероятно, не попала, потому что теперь, сидя, я отлично видела себя в зеркале, висящем напротив на стене. Мое лицо перерезал свежий безобразный шрам. И правда, казалось, что я улыбаюсь ярко-красным, узким, бесконечным ртом… Я закричала и увидела, как этот рот приоткрылся длинной кривой щелью. Я кричала и кричала, и смотрела, не в силах оторвать глаз от того, что осталось от моего лица…

Картинка перед моими глазами вдруг застыла и резко уменьшилась.

Все. Я решительно сняла очки и повернулась к Левке, отодвинув от себя маленькую серебристую мышь.

— Спасибо, дорогой друг, за доставленное удовольствие.

— Подожди! Там еще, знаешь, сколько интересного будет!

— Так это ты придумывал эти идиотские сценарии! Варианты… Это не варианты, а бред какой-то! Бредовый ужастик на тему моей жизни…

— Да подожди, Настена, не кипятись, все совсем не так просто. Я…

— Все, Лева. Какое это имеет отношение к моим сомнениям, выходить ли мне замуж, я не понимаю.

— Нет? — грустно переспросил Левка. — Жаль. Я думал, тебе это поможет. Может, еще посмотришь?

— Нет уж, спасибо. Если из четырех сюжетов ни одного оптимистичного не было, вряд ли что-то будет лучше дальше.

— Из пяти, — вздохнул Левка. — Ты пять посмотрела… Но ты же сама так отвечала на вопросы… Вот и получилось не очень весело. Может, все-таки досмотрим?

— Сам смотри! — Я встала. — У меня, случайно, седых волос не появилось?

Левка посмотрел на меня, но почему-то не на волосы, а куда-то ниже — то ли на подбородок, то ли на губы.

— Что? Что-то не так?

— Да нет… Все нормально… Просто я… Да ладно. Самому мне досмотреть не получится. Тут хитрость одна есть… Вот антенки, видишь, короткие?

— Небось, собиратели психической энергии, а, Левка? — засмеялась я.

— Вроде того… — Каштанчик заметно погрустнел. — Не понравилось тебе, значит. А зря ты еще два варианта попробовать не хочешь… Зря. Вот так всегда и бывает — человек до своего счастья двух шагов не доходит…

— Нет уж, друг, спасибо. И так теперь буду ходить и думать, как бы не растолстеть, не попасть в аварию, не убить Коркина…

— И не забеременеть от него… — добавил Левка.

— Кстати. Самым лучшим вариантом в результате был тот, где Коркин упал мордой на очень дорогой телефонный столик. Ну, подумаешь, нарезался мужик, испачкался в чем-то неприличном, ругает жену…

— И сам повеситься хочет, убивать не надо… — добавил Левка.

Я засмеялась.

— Точно, в случае чего — пусть сам вешается… Да, пожалуй, никуда мне от него не деться, а ему от меня.

— Никуда? — уточнил Левка.

— Не-а. Тут уж… Ну ты сам видел… Ладно, спасибо, Лёв, пойду я.

Левка проводил меня до лифта. На прощание не удержался и снова предложил мне досмотреть оставшиеся «варианты».

— И все-таки… Вдруг там… А ты даже не хочешь узнать, какие у тебя еще могут быть возможности. Так и уйдешь, не узнав…

— Давай как-нибудь в другой раз, ладно, Лёв? Не обижайся, я на этом шраме жутком перегрелась.

— Хорошо, давай в следующий…

Я увидела, как его собака ревниво проводила меня взглядом красивых коричневых глаз и отвернулась первой. Ничего себе, гордыня какая. Мне бы хоть половинку такой царственной спеси…

Придя к родителям, я застала Ваню одиноко сидящим на полу в большом холле холодной родительской квартиры. Мама с папой любят ходить в теплых кофтах, носках и чтобы по всем комнатам гулял ветер, а температура в доме была бы не выше восемнадцати градусов…

Папа сидел у себя в комнате, оттуда раздавалась тихая музыка. Я прислушалась. Шуберт. Понятно. Значит, папа сегодня не хочет жить. Он всегда, когда не хочет жить, слушает «Блаженство» Шуберта.