— Я и не ходил, — начал оправдываться Адам. — Я поливал грядки, когда услышал выстрелы. Я подбежал к салуну и заглянул в окно. Но, честное слово, я не выходил на улицу.

— И что ты увидел? — Лорел захотелось откусить свой собственный язык за любопытство. Она оказалась меж: двух огней: с одной стороны, нельзя было позволять Адаму говорить о Хене Рандольфе, с другой — необходимо было узнать о случившемся в городе.

— Какой-то мужчина стрелял в салуне. Знаешь, ма, он наделал столько дыр в крыше! И еще он назвал шерифа трусом. Тогда они оба схватились за оружие, но шериф оказался быстрее.

По телу Лорел пробежала дрожь. Что, если застреленный принадлежал к семье Блакторнов? Они бы мгновенно собрались вместе, чтобы отомстить. Сначала они убили бы шерифа, а потом приехали сюда.

— Ма, но шериф посадил того человека в тюрьму.

— Так он жив?

— Шериф попал в ружье, которое мужчина держал в руках. А потом тот человек, выронив ружье, начал прыгать, трясти рукой и кричать как резаный.

Значит, Хен не убил пьяницу, который угрожал ему. Казалось, гора свалилась с плеч. Лорел оживилась.

— А мистер Элджин сказал, что ни разу в жизни не видел такого меткого выстрела, — не унимался мальчик.

Может, он все-таки не убийца? Ведь и Грей Уорти говорила, что никто не видел, чтобы Хен убивал.

— Как ты думаешь, мама, он стреляет так же хорошо, как стрелял папа?

Неожиданный вопрос сына мгновенно вернул Лорел на землю.

— Не знаю, может быть, — растерянно ответила она.

— А можно я попрошу его научить меня стрелять? Я хочу быть таким, как папа, когда вырасту.

— Нет, ни за что! — испуганно вскрикнула она. — Ты слишком мал. — Каждый раз, когда мальчик упоминал об оружии, мать испытывала безотчетный страх. Но последнее время Адам говорил о пистолетах все чаще и чаще.

— Но у Денни Элджина уже есть пистолет, а ему только семь.

Лорел прекрасно понимала, что не за горами время, когда сын станет более настойчивым и начнет оспаривать решения матери. Конечно, мальчику нужно общество других детей. Но страшно даже представить, что он может услышать от городских мальчишек. Ей хотелось, как можно дольше ограждать сына от чужого влияния.

— Конечно, у старших мальчиков могут быть пистолеты, но ты еще мал.

— А когда у меня будет?

«Никогда», — захотелось закричать Лорел. Но она понимала, что пустым запретом ничего не добьешься.

— Тебе не нужен пистолет, — попыталась она урезонить сына. — Нам ничто не угрожает и не нужно охотиться, чтобы добыть пищу.

— Но шериф сказал, что к нам снова приедут плохие люди. Если у меня будет пистолет, я смогу убить их.

Казалось, земля ушла из-под ног. Она делала все возможное, но, видимо, потерпела крах: в свои шесть лет Адам считал единственным способом защиты убийство. Карлин был слабохарактерным и порочным. Лорел хотелось, чтобы Адам вырос другим. Неужели желание убивать передается по наследству? Неужели все мужчины, взрослея, испытывают безудержную тягу нажать на курок?

— Но нельзя стрелять в людей только потому, что они в чем-то не согласны с тобой, — попыталась убедить она Адама. — Защититься можно и по-другому.

— Как?

Таковы, наверное, все мужчины: ничего не принимают на веру и всегда требуют доскональных разъяснений!

— Об этом мы поговорим позже. Сейчас у меня много работы.

— Ты просто не хочешь, чтобы у меня был пистолет! — мальчик выглядел рассерженным.

— Да, не хочу. Твоего отца застрелили из пистолета. Я умоляла его не носить всегда и везде с собой оружие, но он не хотел меня слушать. Люди, не расстающиеся с пистолетами, рано или поздно от них же и погибают.

— Может, если бы папа стрелял так хорошо, как шериф, его бы не убили.

Лорел охватил панический страх.

— Шериф принадлежит к числу людей, рожденных, чтобы убивать и погибнуть от оружия. Но у тебя должна быть и будет другая судьба.

— Но ты же сама говорила, что папа был хорошим и защищал людей, как шериф. Разве это плохо — защищать людей?

Тысячу раз Лорел задумывалась над тем, права ли была, солгав сыну об отце. Может, было бы лучше сказать правду?

— Нет, конечно, не плохо, но очень опасно. Потому что когда-нибудь найдется человек, более меткий и более быстрый, и застрелит тебя.

— Не застрелит, если я научусь стрелять, как шериф. Мистер Элджин сказал, что шериф — самый меткий стрелок на свете. И еще он сказал…

— Меня не интересует, что сказал мистер Элджин, — резко оборвала напуганная упорством сына Лорел, но тут же одернула себя: нужно сохранять самообладание. Какой прок в том, что она будет кричать на Адама — он все равно не поймет ничего. — Давай поговорим об этом завтра, — не в силах переубедить сына, она решила тянуть время. — А пока сходи, пожалуйста, в огород и поищи что-нибудь к обеду.

Но Лорел было не до еды: ее сын прямо на глазах превращался в настойчивого мальчишку, бредящего оружием. И чем старше он будет становиться, тем труднее будет сдерживать его порывы. Нельзя допустить, чтобы он восхищенно наблюдал за Хеном Рандольфом, стараясь подражать ему.

Конечно, не следует больше удерживать Адама в ущелье: он должен играть с другими мальчиками, ему нужны друзья. Сыну предстоит научиться жить среди других людей, понимать их, любить и прощать.

Но, пожалуй, в большей степени, чем в обществе детей, мальчик нуждался в отце. В отце, которым он бы восхищался и на которого старался походить. Но рядом с Адамом должен находиться достойный человек, способный помальчику выработать сильный характер и научить различать добро и зло.

И снова возник образ Хена Рандольфа. Уже несколько бессонных ночей она только и делала, что думала о нем. Его лицо, взгляд как наваждение преследовали ее. Не так просто было выбросить из головы, забыть этого человека.

Но что самое поразительное — далее синяки до сих пор хранили воспоминание о легких прикосновениях. Стоило закрыть глаза, как появилялось ощущение, что он снова находится рядом. Она никогда не сумеет забыть, как кончики его пальцев легко скользили по плечу!

Лорел открыла глаза и резко опустила руки в воду. С непривычным остервенением она прополоскала рубашки и приступила к очередной партии белья. Вот ее реальность! Она будет работать до изнеможения до тех пор, пока не встретит достойного мужчину, который примет и ее, и сына. Это должен быть человек, не зависящий от силы оружия, понимающий, что жизнь более могущественна, чем смерть.

И совершенно очевидно, что Хен Рандольф не может быть таким человеком, как бы не хотелось думать обратное.

Но где найти такого человека? Если за семь лет она не встретила его, то вряд ли найдет сейчас. Единственным выходом было бы уехать подальше от Сикамор Флате. Но денег едва хватало на еду и одежду, не говоря уже о переезде. Кроме того, Блакторны не позволят увезти мальчика.

И… возможно, Хен попытается остановить ее. Но, нет, она не может полагаться ни на Хена Рандольфа, ни на других.

Лорел до сих пор с тоской вспоминала о счастливых годах до смерти отца. И с содроганием вспоминала черные бесконечные дни, когда мать, чтобы найти опору и поддержку, снова вышла замуж. Пусть одиночество и непосильный труд доведут до отчаяния, но она, Лорел, не собирается повторять ошибку матери! Пусть ей предстоит еще несколько лет плакать по ночам в подушку и мечтать о любви! Но лучше жить одной, чем добровольно принести себя (и сына!) в жертву мужчине.

У ручья показался Адам, возвращавшийся

с огорода.

— Я не нашел ничего, кроме бобов, — запыхавшись, сообщил он матери и, тяжело вздохнув, добавил: — Как всегда.


Хен в бешенстве миновал каньон и овраг. И лишь когда приблизился к городу, пришел в себя: гнев улегся, к нему снова вернулась способность размышлять.

Лорел назвала его убийцей и выставила со своей земли! Еще ни один человек не рискнул поступить с ним так грубо.

Кто она такая, черт побери, что позволяет себе подобную дерзость и бесцеремонность?

Она — никто: просто глупая особа, которая убежала из дома со сладкоречивым ловеласом, не имевшим ни гроша за душой. От влюбленного не осталось даже обручального кольца. Он оставил ее одну с младенцем на руках без средств к существованию.

И почему он, Хен, должен помогать ей? Он и так уже сделал более чем достаточно: защитил от избиения и не позволил похитить сына.

Он не убийца! Она ведь ничего не знает ни о нем самом, ни о людях, которых ему пришлось когда-то убить.

Но внутренний голос нашептывал другое: «Город нанял тебя, потому что у тебя репутация убийцы».

Она ведь так и сказала ему в лицо. Неужели и другие жители города думают так же? В памяти всплыли обрывки давних разговоров, косые взгляды, ссоры — мужчины демонстративно поворачивались к нему спиной, выражая, таким образом, презрение, женщины избегали и шептались за спиной.

Все годы он считал, что это он сторонился людей, а на самом деле — люди не хотели иметь с ним дело.

Хотя, какая разница? Почему его должно интересовать чужое мнение? Единственное, чего он хотел и хочет, — чтобы его оставили в покое! Ему нравится одиночество!

Хен вспомнил тот злополучный день, когда он, четырнадцатилетний подросток, увидел, как два негодяя собираются повесить Монти. Они связали брату руки и уже набросили петлю на шею. Один из них размахнулся, чтобы хлестнуть веткой колючего арапника по крупу лошади. Еще секунда — и лошадь сорвалась бы с места, а тело Монти, задергавшись в конвульсиях, повисло бы на веревке! Еще секунда — и лицо брата посинело бы, а язык вывалился в предсмертной агонии! Времени на размышления не оставалось — Хен выстрелил пять раз: три — в веревку, два — в нападавших. Он сразил их наповал.

На шее Монти до сих пор видны шрамы — следы веревки. А вот шрамы, оставшиеся в душе Хена после роковых выстрелов, не видны никому, кроме него самого.

У него просто не было выбора. Не оставалось выбора и во всех остальных случаях: не владей он оружием лучше, чем противник, он не смог бы защитить людей, рассчитывающих на помощь. Так уж распорядилась судьба: кто-то стал скотоводом, кто-то философом, а кому-то суждено быть солдатом и не выпускать из рук ружье.