Однако Мод тщательно скрывала свои чувства. С невозмутимой уверенностью она распорядилась относительно завтрака и насчет приготовления еды в дорогу. Позаботилась, чтобы у Фулька во вьюке была чистая смена одежды. Когда муж, сонный и небритый, пришел завтракать, она приветствовала его с ледяной вежливостью, поставила перед ним деревянную тарелку с едой и наполнила кружку.

– Вот видишь, – сказал ее отец, пихнув зятя локтем в бок, – я же тебе говорил: обязательно надо показывать женщинам, кто в доме хозяин. Главное – порядок. Мигом стала как шелковая.

Фульк ничего не ответил. Мучаясь угрызениями совести, он искоса глянул на Мод из-под насупленных бровей, но, опасаясь, что встретится с ней взглядом, отвел глаза в сторону и укрепился в своем решении.

Желудок крутило, аппетита не было, но Фульк понимал, что впереди долгий путь и надо поесть. С мрачной решимостью он принялся жевать.

Не имея никакого понятия ни о манерах, ни о порядке, к нему подошла маленькая Мабиль и потянула отца за штанину. Он поднял кроху на руки и посадил на колени.

Ле Вавасур нахмурился. Фульк не обратил на него внимания и бережно обнял свою самую маленькую и беззащитную дочку. Мабиль посидела несколько секунд и с визгом оттолкнула руку отца: в зал вошла Кларисса, и Мабиль заковыляла к ней. Девушка взяла малышку на руки и поцеловала в щечку, благовоспитанно пожелав мужчинам доброго утра.

– Порядок – главное, – неодобрительно проворчал ле Вавасур. – Начинать надо, пока они еще в колыбели.

– Избавьте меня от своих советов! – рассвирепел Фульк. – Разве я указываю вам, как управлять хозяйством?

Его тесть осуждающе покачал головой.

– Чем раньше мы окажемся в дороге, тем лучше, – недовольно буркнул он, давая понять, что атмосфера Уиттингтона дурно влияет на всякого нормального мужчину.


Фульк улучил минуту, чтобы раздеться до штанов и ополоснуться. Он пожевал корень лакрицы, дабы освежить дыхание, а щетину решил оставить. Стоял декабрь, и ехать с бородой будет значительно теплее, чем с голым подбородком. А если вдруг заведутся вши, всегда можно побриться. Сыновья крутились около отца, помогали закатывать хауберк в промасленную кожу, чтобы не промок, и завистливо смотрели, как он пристегивает меч.

Когда Фульк вышел во двор и сел в седло, Мод подошла к стремени и по традиции поднесла ему щит:

– Будьте осторожны, милорд!

Ветер откинул с ее лица покрывало, и на холодном декабрьском солнце глаза жены стали светлыми и прозрачными, как зеленое стекло. У Фулька все внутри сжалось от любви и нежности. Ему захотелось немедленно соскочить с седла и сжать Мод в объятиях, но, сдерживаемый присутствием презрительно усмехавшегося тестя и последними остатками гордости, он не двинулся с места.

– И ты тоже себя береги, – тихо проговорил он. – Обещаю, все обернется к лучшему.

Она вздернула подбородок:

– Надеюсь, ты выполнишь свое обещание!

Не в состоянии больше сдерживаться, Фульк снял латную рукавицу и наклонился в седле, чтобы дотронуться до щеки Мод.

Хависа почтительно поднесла щит деду, и тот принял его со своим обычным высокомерием.

– Поехали, – сказал он, трогая лошадь пятками. – Не стоит мешкать. – И сурово посмотрел на Фулька.

Тот неохотно отвел руку от лица Мод. Жена смотрела на него, не сводя глаз, и, когда он убрал пальцы, поднесла к щеке руку, словно бы ловя след его прикосновения.

Фульк пришпорил коня и вслед за ле Вавасуром выехал из ворот Уиттингтона, томимый неясным чувством, что его помимо воли тащат в аббатство Эдмондсбери.

Глава 38

Замок Уиттингтон, Шропшир, март 1215 года


Кларисса сидела за рамой для вышивания и прилежно клала стежки по краю цветочного узора на льняной скатерти. Девушка работала спокойно, движения ее были точны, но текучи, как вода. Воткнуть иголку в лен, продеть насквозь, протянуть нитку – и так много раз подряд, повторяя одни и те же простые действия, чтобы создать в конце концов замысловатый и прекрасный образ. Порой Кларисса представляла себя богиней языческих времен, которая сплетает судьбы смертных из волшебных шелковых нитей. И невольно испытывала какой-то зловещий трепет, когда брала свои маленькие ножницы и отхватывала нить. Король Иоанн уже несколько раз умирал таким образом в глубинах ее воображения.

Фульк и Мод снова ссорились. Хотя стены были толстыми, голоса все равно проникали наружу. У Клариссы просто в голове не укладывалось, как два человека могут сильно любить друг друга и при этом ссориться так, что стропила трясутся. Последнее время их размолвки происходили всегда одинаково. Мод называла Фулька глупцом за то, что связался с мятежниками; он обзывал ее мегерой. Она отвечала с возрастающим раздражением, он тоже не оставался в долгу – и так до тех пор, пока Клариссе не начинало казаться, что их перебранку, должно быть, слышно на другом конце деревни. И тут, кипя от ярости, они валились на кровать и любили друг друга до изнеможения. После этого на пару дней воцарялся мир, когда оба ходили как в дурмане, со слипающимися глазами, а потом все начиналось снова, пока в конце концов Фульк не уезжал к своим баронам, оставляя Мод возмущенно топать ногами и дымиться от негодования. Каждый раз все шло по кругу, и сейчас они были где-то в середине очередного конфликта. Фульк жил дома уже четыре дня.

Кларисса отрезала кончик нити и, поджав губы, начала выкладывать кроваво-красным шелком чей-то новый жизненный путь. Узор был не слишком сложный: зеленые завитки вокруг маленьких цветов, напоминающих крошечные алые первоцветы. Стоял промозглый мартовский день. На улице ветер гнал облака, время от времени начинал накрапывать дождь. Кларисса сидела у окна, чтобы поймать хотя бы такой свет, и поэтому левый бок у нее замерз, зато правый согревало тепло от жаровни.

Дверь распахнулась и тут же тяжело захлопнулась, впустив Фулька. Он стремительно вошел в комнату и, что-то вполголоса бормоча, угрюмо сел за игорный столик, заняв второй оконный проем, и уронил голову на раскрытые ладони.

«Значит, они еще не укладывали друг друга в постель, – подумала Кларисса. – Вон как распалился».

– Не желаете ли вина, милорд? – Отложив рукоделие, девушка подошла к кувшину, стоявшему на дубовом буфете.

Фульк поднял глаза и слегка удивился, словно только сейчас заметив ее присутствие.

– И не надоело тебе всякий раз твердить одно и то же? – зло спросил он. – Можно подумать, что смысл твоей жизни – подносить другим кубки!

Насмешка больно задела Клариссу, но она сдержалась:

– Я хотела как лучше, милорд. Надеялась поддержать вас.

– Сомневаюсь, что в ближайшие несколько часов найду утешение на дне кубка.

Твердой рукой Кларисса налила себе чуть-чуть вина, вновь села за вышивание и взяла иглу, надеясь за монотонным занятием восстановить душевное равновесие. Она вошла в дом Фицуоринов восьмилетним ребенком, а сейчас стала взрослой девушкой и по всем обычаям должна уже была выйти замуж и качать в колыбельке первенца. Но обычаи не принимали во внимание голос сердца. Кларисса горячо любила эту семью, и одна лишь мысль о том, чтобы покинуть ставший родным дом, вызывала в ее сердце боль. Формально Фицуорины не являлись ее родственниками, разве что косвенно, через покойного Теобальда Уолтера, но ближе них у девушки не было никого на свете.

Фульк вздохнул, встал с табурета и снова зашагал по комнате. У буфета он остановился и сам налил себе вина, потом подошел посмотреть на вышивку.

– Очень искусная работа, – заметил он, словно извиняясь за свое поведение.

От комплимента Кларисса вспыхнула:

– Спасибо, милорд.

– Глядя на тебя, кажется, что это очень просто.

– Класть стежки – дело нетрудное.

– Но сложить красивый узор – нелегко. – Фульк стоял сзади, и Кларисса не могла видеть выражения лица говорившего, но она почувствовала ироничную нотку в его голосе. – Прямо как в жизни, – сказал он. – Ах, Кларисса, я вышил такой узор, что теперь и сам не знаю, нравится он мне или нет, но в нем есть свои прелести, и я не хочу распарывать его, чтобы лен вновь стал просто белым, как раньше.

– Как раньше уже не будет, останется множество дырочек от иглы, – рассудительно заметила Кларисса и тут же заработала холодный смешок.

Фульк ненадолго вышел и вернулся с трехногим табуретом, чтобы можно было сесть рядом и смотреть, что она делает.

Кларисса глотнула вина, чтобы успокоиться, и постаралась сосредоточиться на работе.

Через некоторое время Фульк сказал:

– Ты считаешь, что я не прав? Ты солидарна с остальными женщинами в замке и тоже думаешь, что я глупец?

– Я никогда никого не осуждаю, милорд, – тактично произнесла Кларисса.

– То есть у тебя нет своего мнения?

– Я этого не говорила. – Она прикусила губу. – Позвольте спросить, что за узор вы имели в виду? Что именно вас так огорчает?

Он вздохнул:

– Ты слышала про Хартию вольностей? Очень многие дворяне хотят заставить короля Иоанна принять ее в качестве закона для всей страны.

– Конечно слышала.

Еще бы Клариссе не знать про хартию, ведь это была постоянная причина ссор Фулька и Мод.

– Требования, которые выдвинуты там, весьма здравые. И между прочим, впервые они были сформулированы вовсе не баронами, а архиепископом Кентерберийским. Хартия ограничит власть Иоанна и его возможность увеличивать доходы короны. Вместо того чтобы просто вымогать с подданных деньги, ему придется соблюдать свод правил, регулирующих сборы выплат и пошлин. Впредь король не сможет заставлять дворян оплачивать войны, которые ведет за границей. Не сможет тиранить человека лишь потому, что тот ему не нравится.

Оседлав своего любимого конька, Фульк постепенно увлекся. Кларисса видела, что он всей душой поддерживает требования, выдвинутые в этой пресловутой хартии. Да и сама Кларисса, если говорить начистоту, считала их вполне разумными и справедливыми.