– Тео?

Мод склонилась над мужем и взяла его за руку. Она оказалась холодной и вялой. Зрачок одного глаза увеличился и помутнел.

– Тео, ты меня слышишь?

Тишина. Мод обвела взглядом мрачные лица собравшихся, и ей стало жутко.

Пришел аббат, а с ним лекарь, брат Кормак, пухлый добродушный монах. Отчаянно кусая губы, чтобы не зарыдать, Мод наблюдала, как тот аккуратно и ловко осматривает Теобальда. Рядом сурово стоял аббат, спрятав руки в рукава хабита.

– Боюсь, что у него был удар. – Брат Кормак говорил по-французски, но с сильным гэльским акцентом. В его карих глазах застыла скорбь. – Я подал бы вам ложную надежду, миледи, если бы сказал, что ваш супруг поправится, хотя в жизни всякое случается. Но, думаю, вам нужно приготовиться к худшему: уже сегодня вечером Бог может призвать его к себе.

– Но сделайте же хоть что-нибудь! – вскричала Мод. – Неужели вы не в силах ему помочь?!

– Дочь моя, на все воля Господа, – мягко сказал монах.

– Но Тео не может умереть, он нужен мне!

Она отвернулась, закрыв лицо руками и сотрясаясь всем телом. Неожиданно из удачливой лучницы, посылающей в цель стрелу за стрелой, она превратилась в мишень, получающую один удар за другим. Барбетта, утешая, обняла госпожу за плечи. В руки Мод настойчиво вложили бокал с «уишке беа», но она оттолкнула его. Вырвавшись из объятий служанки, Мод побежала в уборную и наклонилась над ямой. Ее рвало.

Первый шок миновал, но боль осталась: казалось, словно внутренности ее сжимал железный кулак. Мод, глубоко дыша, прислонилась к стене. У нее еще будет предостаточно времени погрузиться в свои страхи. А сейчас надо сдерживать эгоизм, ее долг – быть рядом с Теобальдом.

Выпрямившись и подняв подбородок, Мод вернулась в спальню и подошла к кровати. Теобальд не пошевелился, глаза у него были закрыты.

– Он слышит то, что мы говорим? – спросила она.

– Кто же это знает? – пожал плечами брат Кормак. – Может, да, может, нет, миледи. – И с этими словами он отступил на шаг.

Мод закусила губу. Присев у кровати, взяла в ладони безжизненную руку Теобальда. Он не ответил ей обычным пожатием, полным силы и утешения. В сердце Мод вновь начал медленно заползать ужас. Она проглотила удушающий комок в горле и подняла глаза на аббата.

– Мой муж хотел закончить свои дни членом вашего ордена. Я прошу вас постричь лорда Уолтера в монахи. И если ему суждено умереть, то похороните его здесь, среди ваших братьев.

– Быть по сему, дочь моя, – склонил голову аббат.

Мод прижалась щекой к неподвижной руке Теобальда.

– Пусть это произойдет прямо сейчас, – попросила она, и проговорить это ей удалось твердо, голос Мод не дрожал от слез, хотя внутри ее они лились океаном. Убрав вялую руку мужа под покрывала, она поцеловала его в щеку и прошептала: – С Богом! Знай, что я люблю тебя и твоя любовь значила для меня все.

Его взгляд был пустым, как чистый лист пергамента, и Мод не понимала, услышал ли ее Теобальд, или же его душа уже пребывает за пределами мирских забот. Прикусив губу, чтобы не заплакать, она поднялась и отступила в сторону, пропуская монахов.


Теобальд умер, когда над Шанноном спустился бледный закат. Он мирно скончался под тихое пение монахов и скорбные крики чаек над устьем реки. Дрожащий свет свечей отражался в святом елее, которым был помазан его лоб, а сложенные на груди руки сжимали серебряный крест с мощами.

Мод заметила, что слезы у нее наконец высохли и рыдать она больше не в состоянии. Защита, которая укутывала ее, как плащ, и придавала чувство безопасности, исчезла и сменилась тягостным чувством: впереди была лишь непроглядная мгла, унылая и неведомая. Хорошо Теобальду: он обрел покой. Нет, Мод не то чтобы завидовала мужу, но в душе обижалась на него за то, что он оставил ее беззащитной перед всем миром, и теперь наверняка найдется немало алчных мужчин, которые одним жадным глотком проглотят вдову лорда Уолтера.

Глава 22

Хигфорд, Шропшир, май 1201 года


Фульк сидел на скамейке в залитом солнцем дворе Хигфорда и выводил точильным камнем зазубрину на мече, когда появился Жан де Рампень.

– Господи, да тебя отыскать труднее, чем девственницу в борделе! – заявил он.

Солнце разукрасило красным щеки и переносицу Жана, а со лба его стекали капли пота. Жан спешился и повел лошадь к конюшне, где стояло корыто с водой.

Фульк убрал меч в ножны и пошел поздороваться с другом, которого не видел с поздней осени, когда тот вернулся к Хьюберту Уолтеру.

– Так и задумано, – с улыбкой ответил он. – Пусть Иоанн со своими приспешниками побегает за мной по горам и долам. Только выбьются из сил и понапрасну растратят казенные средства.

– Но на этот раз понапрасну тратить силы и средства пришлось мне, и все ради тебя, – сердито возразил Жан и, наклонившись над корытом, плеснул себе в лицо водой. – Я прочесал все леса между Кентербери и Карлайлом. Заехал сюда дней двенадцать назад, а Эммелина и представления не имеет, где племянничек: говорит, вроде как двинулся на север, а может, и нет.

– Извини, что доставил тебе неприятности. Но с другой стороны, я рад, что даже для тебя оказался таким неуловимым. – Фульк хлопнул Жана по влажной спине. – Пошли. Кувшинчик эля и тетушкин куриный пирог мигом поднимут тебе настроение.

– Господи, да ты, как я погляжу, даже после всего, что произошло, по-прежнему не устаешь радоваться жизни! – съязвил Жан. – Мои новости выслушать не хочешь?

– Разумеется, хочу, но поскольку ты разыскиваешь меня уже недели две, не меньше, то полчаса ничего не решат.

Он щелкнул пальцами, подзывая мальчика-конюха, который катил тачку с грязной соломой из стойл к навозной куче, и приказал тому позаботиться о лошади гостя.

– Ну-ну, как знаешь, – мрачно кивнул Жан, входя вслед за Фульком в прохладу дома.

Он поздоровался с братьями Фицуорин, расцеловал Эммелину и сел за стол, чтобы подкрепиться. Запустив руку под котту, протянул Фульку пакет с печатью Хьюберта Уолтера, архиепископа Кентерберийского.

– Читай, а то у тебя как-то маловато забот, – хмыкнул Жан и набросился на пирог.

Фульк сломал печать и развернул лист пергамента. Почерк писца был аккуратным, стремительным и разборчивым: каждое слово, ясное как день, связывалось с другими в острые, словно боевая стрела, фразы. Фицуорин беззвучно шевелил губами. От напряжения у него задвигалась кожа на лбу.

– Теобальд умер, – наконец сказал он.

Жан кивнул:

– Я был у Хьюберта, когда пришло печальное известие, и присутствовал, когда архиепископ диктовал это письмо. Очевидно, почувствовав себя плохо, Теобальд написал брату, распорядившись немедленно уведомить тебя в случае его смерти.

Фульк сглотнул:

– Теперь женихи наверняка дерутся за его вдову, как свора собак за кость.

Он снова заглянул в письмо. Хьюберт излагал факты с откровенной простотой. Мод вернулась в Англию и отправилась в Кентербери за защитой, но тут приехал ее отец и заявил, что, как ближайший родственник, отвечает за нее.

– Ле Вавасур заграбастает ее земли, а потом продаст Мод самому выгодному претенденту, – с тревогой предположил Фульк.

– И это еще не все. Думаю, и за королевский фавор он тоже поторгуется, – ответил Жан. – Весьма выгодно подложить свою дочь в постель королю Англии. Схватить Иоанна за причинное место, чтобы дотянуться до его уха, – назовем это так, а потом сбыть Мод замуж, но лишь после того, как высочайшая похоть будет удовлетворена и урожай милостей собран.

Фульк вскочил и стремительно подошел к краю помоста. Помотал головой, отгоняя картину, которую не желал видеть. А затем сжал пергамент в кулак и обернулся:

– Мод еще в Кентербери?

Жан запил остатки пирога добрым глотком эля:

– Не знаю. Была там, когда я уезжал, но, как уже было сказано, я ведь больше двух недель провел в дороге, пытаясь тебя найти, а до Кентербери четыре полных дня пути. Без сомнения, милорд Хьюберт постарается сделать все, что в его силах, чтобы удержать Мод у себя, но дольше определенного времени он тянуть не сможет.

Несколько секунд Фульк безмолвствовал, напряженно размышляя, а затем перешел к решительным действиям:

– Сейчас еще только полдень, можно отправиться в путь прямо сегодня. Уже через час будем в дороге, можно ехать и ночью.

– Стало быть, пуховые перины отменяются, – шутливо посетовал Жан, вставая. – Я знал, что, едва прочитав письмо, ты помчишься в Кентербери как ошпаренный. Мне потребуется свежая лошадь. Моя стерла ногу, так что пусть недельку попасется на лугу.

– Возьмешь одну из моих. – Фульк сошел с помоста, чтобы отдать распоряжения.

Жан поймал его за локоть:

– Между прочим, Теобальд все знал про тебя и Мод.

– Что именно? – Дымчато-ореховые глаза Фулька вдруг стали подозрительными.

– Что вы оба оставались верны ему.

– Тогда, надеюсь, он так и не узнал, насколько близко мы подошли к тому, чтобы нарушить эту верность, – парировал Фульк и, не интересуясь тем, что скажет ему в ответ Жан, быстро зашагал прочь.


Мод холодно смотрела на отца:

– Но я вовсе не желаю жить в вашем доме, батюшка!

В траурном черном платье, с накидкой из простого беленого льна, она выглядела как монахиня и чувствовала себя соответственно. Этакая суровая служительница Христа, которую ни пытки, ни муки ада не заставят изменить вере.

– Я, кажется, не спрашивал, чего ты желаешь или не желаешь, – ответил дочери Робер ле Вавасур. – Твой долг – исполнять то, что я скажу. Я знаю, что о мертвых плохо не говорят, но слишком уж покойный муженек тебя разбаловал. А расхлебывать теперь приходится другим.

– Архиепископ не возражает, чтобы я оставалась здесь, под его покровительством.

Мод твердо решила ни в коем случае не выходить из себя. Иначе отец получит лишнее подтверждение тому, что перед ним – истеричка, не способная разумно вести собственные дела.