Осторожно приоткрыв дверь, Мод оглядела комнату. Теобальда не было. Рядом с жаровней, в полукруглом кресле, согнувшись и обхватив голову руками, сидел Фульк Фицуорин. Вся его поза выражала крайнее изнеможение. Он выглядел таким ранимым, таким не похожим на удалого рыцаря, которого Мод привыкла видеть на турнирах. Да чего уж там греха таить, Мод, думая о Фульке, нередко нарочно, ради собственного спокойствия, сгущала краски, и теперь вдруг ощутила себя беззащитной.

Должно быть, почувствовав сквозняк из приоткрытой двери, гость поднял голову и огляделся. И сразу же вскочил на ноги.

– Леди Уолтер, – с поклоном сказал он.

Изнеможение его никуда не делось, но ранимость укрылась за маской вежливости. Дымчато-ореховые глаза Фулька были бесстрастны, и только темные круги под ними выдавали усталость. Юноша старался сохранять невозмутимый вид, но по крепко стиснутым губам можно было заметить, как нелегко ему это дается.

– Лорд Фицуорин, – ответила Мод, назвав титул, который теперь по праву принадлежал Фульку.

Повисло неловкое молчание. Мод уже склонялась к тому, чтобы пробормотать приличествующее случаю извинение и уйти, но потом решила, что это будет проявлением трусости. Кроме того, такое поведение хозяйки выглядело бы непростительной грубостью, пусть даже они с Фульком и испытывали всегда неловкость, общаясь друг с другом. Собрав в кулак всю свою решимость, Мод вошла в комнату и приблизилась к молодому человеку.

– Я с прискорбием услышала о смерти вашего отца, – сказала она. – Он и ваша матушка были очень добры ко мне, когда я гостила в Вестминстере. Я написала леди Хависе и непременно навещу ее, как только смогу.

– Вы очень любезны, миледи, – ответил Фульк, избегая ее взгляда.

– Как она?

– Скорбит, как и все мы.

Он держался на расстоянии и на каждый очередной вопрос отвечал неохотно, едва шевеля губами. Мод почувствовала легкое раздражение.

– Еще вина, милорд? – спросила она, взяв его пустой бокал.

Фульк покачал головой:

– Нет, благодарю вас, мне хватит. Еще один бокал – и я рухну на пол. – Он кашлянул, отошел назад и встал у закрытого ставнями окна. Заметив рядом на низком столике шахматную доску, взял увесистую фигурку из слоновой кости. И произнес: – Вашего мужа позвал кто-то из управляющих, но он обещал скоро вернуться. Если у вас есть дела, миледи, не смею вас задерживать.

Мод вспыхнула:

– Мои дела – заботиться о вашем благополучии. – С трудом сдерживая себя, она чуть не сорвалась на резкость.

– Не уверен, что вы сможете хоть чем-либо поспособствовать ему, – сказал Фульк в ответ и запустил руки в гриву своих тяжелых черных волос. Он бросил на хозяйку дома недовольный взгляд, и Мод невольно подумала, что наверняка со стороны и она сама выглядит точно так же. – Боюсь, я сейчас не самый приятный собеседник, леди Уолтер, и лучше всего предоставить меня самому себе. Безусловно, мне потребуются место для ночлега и тюфяк, чтобы приклонить голову. Поверьте, я буду вам очень благодарен за кров, даже если моя благодарность будет не слишком заметна. – И он попытался изобразить некое подобие улыбки, слегка изогнув губы. Глаза его, впрочем, остались при этом совершенно бесстрастными.

– Конечно. Прошу меня извинить. – Радуясь, что Фульк предоставил ей повод уйти, Мод поспешно покинула комнату с твердым намерением больше не возвращаться. Нет уж, с нее довольно!

А Фицуорин прислонился к стене и спрятал лицо в ладони. Когда вернувшийся Теобальд застал своего бывшего оруженосца у шахматной доски, сотрясающимся в беззвучных рыданиях, он отечески приобнял его и, бормоча слова утешения, повел обратно к теплу камина.


Хьюберт Уолтер откусил большой кусок курицы в кислом соусе и принялся жевать, размышляя о просьбе Фулька.

– Я согласен, что вопрос об Уиттингтоне необходимо было уладить уже давно. Любое дело следует доводить до логического конца, – сказал архиепископ. – Но правосудие нередко осуществляется не так гладко, как нам бы хотелось.

Его устами говорил Хьюберт – королевский чиновник, и Фульку пришлось запастись терпением. Резкая головная боль пульсировала внутри черепа. К еде он едва притронулся. Сейчас ему было не до изысканных яств, сдобренных редкими специями, и не до богатой посуды, которыми мог похвастаться по-эпикурейски богатый стол архиепископа. Сегодня Фульк предпочел бы что-нибудь простое и безыскусное, без позолоты и украшений.

– Я знаю, что твой дед потерял Уиттингтон, когда валлийцы захватили замок, и он достался семейству де Поуис. Что было временным, стало постоянным. Сам понимаешь, возвращение вам Уиттингтона нарушило бы воцарившееся хрупкое равновесие. Генрих гораздо меньше опасался мятежа со стороны Фицуоринов, нежели валлийцев. И кстати, – подняв указательный палец, напомнил он, – в качестве компенсации вам был передан Элвестон.

– Скорее уж, в качестве подачки, – непочтительно фыркнул Фульк. – Ведь Элвестон вчетверо меньше Уиттингтона. И я не уверен, что король Ричард может доверять мне так же, как и моему покойному отцу.

– Это угроза? – поднял брови Хьюберт.

– Угроза, предостережение – называйте как хотите. Когда вассал приносит клятву верности – это своего рода сделка, в которой участвуют две стороны. Мы всегда выполняли свои обязательства: выставляли воинов, если король объявлял войну, честно несли службу. А взамен получили шиш.

Хьюберт промокнул губы льняной салфеткой:

– Это очень резкие слова, Фульк, и к тому же опасные.

– Ваше преосвященство, меня крайне огорчает, что я вынужден их произносить, но это правда. Я не хочу провести остаток жизни, борясь за разрешение этого спора, как боролся мой отец, который умер, завещав продолжить тяжбу за Уиттингтон своим сыновьям. С этим надо покончить сейчас.

Хьюберт Уолтер откинулся на жесткую спинку кресла, внимательно изучая Фулька, словно бы надеясь проникнуть в его мысли.

– Ничего не могу обещать, – наконец сказал он, – но сделаю что смогу. Поскольку Уиттингтон был передан по суду твоему отцу и принадлежал твоей семье во времена Генриха Первого, полагаю, дело твое не безнадежно. Правда, тебе придется уплатить налог на наследство, чтобы вступить во владение землями твоего отца.

– Сто марок, – с неудовольствием произнес Фульк.

Еще бы, ведь сумма эта должна была поглотить годовой доход от настрига шерсти и много чего еще.

Хьюберт кивнул, игнорируя его тон:

– Тогда пусть Уиттингтон будет включен в список земель, за которые ты платишь пошлину. Я попрошу Джеффри Фицпетера составить проект документа, а когда после рождественских праздников отправлюсь в Нормандию к королю Ричарду, то позабочусь, чтобы твое дело он рассмотрел со всем возможным снисхождением.

Услышав это, Фульк отнюдь не просиял от радости: слишком свежи были воспоминания о том, сколь часто надежды покойного отца со временем оборачивались разочарованиями. Однако он все же ощутил признательность Хьюберту. Повернись дело иначе, Фульк натворил бы такого, что его запросто могли отлучить от Церкви.

– Спасибо, ваше высокопреосвященство, – склонил он голову.

Хьюберт поудобнее устроил в кресле свое массивное тело. Он напоминал Фульку перекормленного рыжего льва. Сонный, расслабленный, но все еще достаточно могучий, чтобы убить одним ленивым движением когтя.

– Не стоит благодарности, – сказал архиепископ, отмахнувшись. – Я знаю твои способности, а Ричарду нужно, чтобы такие люди, как ты, принимали его сторону, а не действовали против короля. Мне бы хотелось, чтобы опыт, который ты приобрел на турнирах, пошел на пользу короне, а не наоборот.

– И мне бы этого очень хотелось, ваше высокопреосвященство.

Хьюберт поднял кубок и произнес:

– Тогда за мир и спокойствие!

– Да будет так! – ответил Фицуорин и перекрестился.


– Смерть отца стала для Фулька тяжелым ударом, – заметил Теобальд жене, когда они готовились ко сну. – Странно было видеть его таким. Он напомнил мне мальчишку, каким был, когда только-только стал моим оруженосцем, и в то же время чувствуется, что он уже далеко не зеленый юнец.

Мод водила роговым гребнем по волосам.

– Теперь на Фульке лежит ответственность, а раньше главой семьи был его отец, – сказала она. – В этом все дело.

– Возможно. – Теобальд, изучавший узор на подаренном женой кресте, поднял глаза. – Однако, так или иначе, он очень любил отца. Видела бы ты, как он рыдал тут в моих объятиях.

– Кто рыдал – Фульк Фицуорин?!

Мод повернулась, забыв о своем занятии, и удивленно посмотрела на Теобальда. Она вспомнила, как, открыв дверь, увидела, что Фульк сидит, обхватив голову руками, и о том, как он старался быть благовоспитанным, и о своей собственной ледяной вежливости. Мод почувствовала жгучее раскаяние. Нельзя быть такой мелочной и злой.

– Почему ты так упорно продолжаешь считать его неотесанным грубияном? – поморщившись, спросил Теобальд. – Фульк порой бывает упрям, как бык, не спорю, но это, пожалуй, и неплохо: как только он избрал себе цель, его уже невозможно сбить с пути. Да, этому парню не хватает дипломатичности. От него не дождешься льстивых слов, вечно он рубит правду-матку, но это не значит, что Фульк Фицуорин не способен на глубокие чувства.

– Я этого не говорила. – Мод задиристо вскинула подбородок. Она была не права, но, как всегда, признавала это с большим трудом. – Просто Фульк какой-то… непроницаемый!

– Думаю, это он только с тобой такой, а все из-за своей проклятой гордости. Мало кто из мужчин откроет сердце женщине, даже матери или жене.

– Но ты не такой!

– Отчасти. Однако мою обнаженную душу видел один лишь Господь Бог.

Он посмотрел на крестик и опустил его за ворот ник льняной рубашки, чтобы дерево снова касалось кожи.

«Конечно, Бог – мужчина, а мужчина мужчину всегда поймет. Недаром Тео так мечтает построить эти свои монастыри», – подумала Мод. И спохватилась, сообразив, что богохульствует.