– Я и понятия не имела, что вы состоите в свите Хьюберта.

– Откуда ж вам было это знать, – пожал Жан плечами. – Я был оруженосцем у лорда Теобальда, вашего мужа, но затем отправился в Крестовый поход с лордом Хьюбертом. – Он склонил голову набок, и в глазах у него вспыхнул озорной огонек. – Когда я приезжал в Ланкастер, со мной был Фульк Фицуорин. Он тоже некогда служил оруженосцем у вашего супруга.

– Да, я знаю. – Из тона Мод моментально исчезла теплота.

– Фульк – мой лучший друг, но я уже некоторое время не видел его.

Она окинула Жана ледяным взглядом и сказала:

– Тогда, возможно, вам следует поездить по турнирам и прогуляться по тавернам. – Но тотчас прикусила язычок, сообразив, что ее слова, должно быть, прозвучали резко и осуждающе, хотя вовсе не ее забота, как Фульк Фицуорин распоряжается своей жизнью.

Улыбка Жана стала шире.

– Ну уж нет, миледи! У меня и так в жизни достаточно приключений.

Дверь открылась, и из комнаты больного вышел Теобальд. Мод обрадовалась, заметив, что сейчас муж выглядит более жизнерадостным, нежели когда они приехали. Он явно разделял ее мнение, что Хьюберт пошел на поправку.

– Жан! – радостно воскликнул он и, стремительно подойдя к молодому рыцарю, обнял его. – Как поживаешь?

– Хорошо, милорд! А вы?

Пробормотав извинения, Мод пошла звать своих служанок: надо было разбирать сундуки.


Сев на свою буланую лошадку, Брюнин Фицуорин прислушался к свисту осеннего ветра, который безжалостно хлестал всадника не только по лицу, но и по правой руке, сжимающей поводья. Грудь его перетягивала тугая повязка, стесняющая дыхание. Осенние леса, окружающие замок в Уиттингтоне, несмотря на увядание, были одеты в богатые еще одежды из бронзы, золота и позеленевшей меди. На фоне режущей глаз синевы неба красота осеннего леса была столь яркой, что болезненно отдавалась в сердце. Однако боль эта не шла ни в какое сравнение с тем тягостным чувством, что вызывал в Фицуорине вид замка посреди болотистой местности за лесами, Уиттингтона, принадлежащего ему по праву рождения. Замок этот был такой близкий, что, казалось, можно было коснуться его рукой, и при этом недостижимый, словно звезда. Брюнин смотрел на беленый частокол и караульное помещение; на крыши деревянных строений внутри крепостных стен; на аккуратные завитки кухонного дыма, сочащегося сквозь ставни; на расхаживающих по стене часовых, от копий которых отражались лучи яркого солнца.

– Милорд, это небезопасно, – заметил рыцарь Ральф Грас, которого Брюнин взял с собой.

Отец Ральфа арендовал земли у Фицуоринов, а сам Ральф когда-то изучал военное ремесло в качестве одного из оруженосцев Брюнина.

Фицуорин холодно улыбнулся, не отводя взгляда от замка. Боль немного притупилась, из острой став ноющей.

– И все-таки я рискну.

Молодой человек ничего не сказал, но Брюнин почувствовал в его молчании невысказанный вопрос.

– Вчера вечером прибыл гонец от королевского двора, – пояснил Фицуорин. – Хьюберт Уолтер уступил свой пост юстициария Джеффри Фицпетеру.

Ральф поднял брови:

– Это плохая новость, милорд?

Брюнин поморщился:

– Хьюберт Уолтер даровал мне в королевском суде право на Уиттингтон, но исполнение этого решения было отложено до тех пор, когда Морису Фицроджеру предоставят другое поместье в качестве компенсации. Только теперь я сомневаюсь, что дело сдвинется с места. Мы не ладим с Фицроджером, и он, как человек принца Иоанна, не заинтересован в том, чтобы исполнять волю Уолтера.

Брюнин говорил тихо. В его словах проскальзывала горечь, хотя он старательно ее скрывал.

Вчера вечером он был менее сдержан. К счастью, поскольку посланец прибыл поздно, он доставил письмо к нему в частные покои, где свидетельницей страшного гнева мужа оказалась лишь Хависа.

– Всю жизнь – одни напрасные ожидания, сплошная ложь и нарушенные клятвы! – Рассвирепев, он швырнул кубок через всю комнату и вслед за ним отправил также кувшин, а сундук пнул так сильно, что чуть не сломал себе ногу. – Уже больше трех лет, как Уиттингтон по праву отдан мне, а меня до сих пор заставляют ждать! Надоело уже выглядеть идиотом! Проклятье!

И дабы подкрепить свои слова, лорд Фицуорин швырнул в стену подсвечник, после чего Хависа во весь голос завопила, чтобы он немедленно прекратил. Брюнин в ответ взревел, как разъяренный бык, поднял кулак, некоторое время испуганно разглядывал его, и… вся оставшаяся ярость взорвалась у него внутри, пронзив грудь полосой раскаленного свинца. Брюнин потом смутно припоминал, как сидел на кровати, согнувшись пополам от боли, а Хависа обхватила его рукой, и в глазах жены застыл ужас. К счастью, боль отступила, но, уходя, словно забрала с собой что-то очень важное, оставив в его душе ощущение страшной пустоты.

Хависа не хотела, чтобы Брюнин сегодня утром выезжал из Олбербери, но не могла остановить мужа. Умом он понимал, что жена права, но ничего не мог с собой поделать. Потребность видеть Уиттингтон стала навязчивой идеей, которая изгоняла из головы все остальные соображения. И вот теперь Брюнин сидел под укрытием деревьев и смотрел на замок, пока глаза не заслезились от напряжения.

– Мой отец всю жизнь положил на распри, пытаясь вернуть себе Уиттингтон, – сказал он. – Я был юношей, когда мы потеряли замок, но до сих пор помню, как стоял на стене и смотрел в сторону Уэльса.

– А как случилось, что вы его потеряли? – с любопытством спросил Ральф.

Брюнин начал без выражения, будто рассказывал сказку, которую твердил так часто, что выучил назубок.

– Валлийцы вторглись в Уиттингтон в последние годы правления короля Стефана, пока мы были в Олбербери. Когда мой отец подоспел с солдатами, нападавшие уже захватили замок и вырезали весь гарнизон. – Фицуорин скривился, словно от слов, которые он произносил, у него стало горько во рту. – Их предводителем был Роджер де Поуис. Наполовину нормандец, наполовину валлиец. У него уже имелось к тому времени несколько владений, но Уиттингтон понадобился этому типу, дабы поднять собственный престиж. – Брюнин раздраженно дернул рукой, и его лошадь пошла боком. Он туго натянул поводья, пытаясь сдержать не только коня, но и себя. – Ни у короля Стефана, ни у принца Генриха не было желания затевать войну в Уэльсе, равно как и войну друг с другом. Уиттингтон остался во владении де Поуиса, а нам отдали Алвесто: тогда говорили, что это временно, дескать, после смерти Роджера Уиттингтон нам вернут. – Он глянул на Ральфа. – Все, кто потерял тогда владения, на чьей бы стороне они ни сражались, должны были получить обратно земли, принадлежавшие им во времена Генриха Первого, когда еще не начались распри. Но королевское обещание не стоит и пера, которым оно подписано, – процедил Брюнин. – И теперь я вынужден издали смотреть на то, что принадлежит мне по праву, но, повелением клятвопреступника, находится в руках вора.

В последний раз он окинул взглядом обнесенный частоколом замок и флаги, развевающиеся на зубчатых стенах, а затем резко развернул коня и пришпорил его.

Они скакали рысью друг за другом сквозь лес, намереваясь выехать к дороге, соединявшей Освестри и Шрусбери. Но как только пересекли небольшую прогалину, путь им преградил отряд охотников с собаками и ястребами. Ветер завывал между деревьями, словно во время морского шторма, и Брюнин чувствовал его всем телом. Ветер бил, сносил, хлестал людей в своем неистовом порыве.

Великолепный сокол-сапсан восседал на перчатке Мориса Фицроджера, мешая тому вытащить меч из ножен. Зато все спутники Мориса, включая его сыновей, немедленно обнажили оружие. Фицроджер поднял левую руку, останавливая их. Движение это было медленным и осторожным, чтобы не испугать птицу.

– Полагаю, вы пришли взглянуть на то, что не можете забрать, – презрительно сказал Морис Брюнину. – Хотя у вас на щите и изображены волчьи зубы, вам уже нечем кусаться.

Брюнин тоже взялся было за рукоять меча, но сдержался. Отчасти потому, что их было двое против десяти, но в основном все-таки из-за ужасной боли, которая вновь начала теснить ему грудь.

– Уиттингтон мой, так повелел королевский суд! – выдавил Брюнин, сквозь зубы втягивая воздух. Дышать было тяжело, словно он пытался сделать это сквозь подушку.

– Взгляни правде в глаза, – фыркнул Морис. – Решение сие всего лишь подачка от канцелярии Хьюберта Уолтера, чтобы ты заткнулся наконец и не мешался под ногами юстициария. Про тебя мигом забыли, а постановление бросили в долгий ящик. И сейчас, Фицуорин, ты нарушаешь границу владения, которое тебе не принадлежит и никогда принадлежать не будет.

– Это еще не конец. – Брюнину потребовались вся решимость, вся его гордость и непреклонность, чтобы удержаться в седле. Серая пелена заволокла глаза.

– Да нет, думаю, что конец. Если ты когда-либо снова нарушишь границы моего владения, я зарублю тебя без лишних слов. Иди-ка лучше домой, старик, погрей косточки у собственного очага, вместо того чтобы зариться на чужой, – ухмыльнулся Фицроджер. Он говорил так, словно Брюнин был представителем иного поколения, хотя их разделяло всего-навсего десять лет.

Морис дал знак своим рыцарям. Они сомкнулись вокруг Брюнина и Ральфа Граса, разоружили их, а двое охотников отправились с собаками посмотреть, не прячется ли в лесу вражеский отряд. Затем Фицроджер вывел Брюнина и его спутника на дорогу в Освестри.

Фицуорин скорчился в седле. Боль обрушивалась на него, накатывала волнами, подхватывала и тащила прочь от твердого берега в море забвения.

– Сэр, что с вами? – Ральф в ужасе подхватил уздечку лошади своего господина.

Последним усилием Брюнин натянул поводья и развернул коня так, чтобы оказаться лицом к Уиттингтону.

– Передай Хависе… – проговорил он, судорожно хватая воздух, – скажи ей, что я прошу прощения…

Чуя неладное, Ральф стремительно соскочил с коня и успел подхватить падающего из седла Брюнина.

Но помочь Фицуорину уже никто не мог.