Мэдлин Хантер - Лорд-грешник

Граф Линдейл умирал. Снова.

Он лежал в кровати сморщенный, с ввалившимися щеками, правая его рука покоилась на груди, будто он дожидался последнего удара сердца.

Однако на Эвана Маклейна это не произвело особого впечатления. Его дядя Дункан, по крайней, мере, раз в год удобно устраивался на смертном одре, и каждое неминуемое отбытие дядюшки из земной юдоли собирало у его постели сыновей и племянника, которые могли облегчить ему отход в мир иной. Граф с возмутительной самонадеянностью требовал от них обещаний исполнить его последнюю волю, а потом, «выздоравливая», использовал эти обещания в виде кнута, чтобы гнать их, как стадо, в нужном ему направлении.

– Боюсь, сегодня вечером придет моя смерть, – граф произнес это как реплику из дурной пьесы, – но перед отходом я должен привести свои дела в порядок. – Он с трудом протянул вперед дрожащую руку.

Эван снисходительно улыбнулся. Он уже четыре дня ждал, когда граф соизволит закончить игру.

– Поскольку Хэмиша здесь нет, я целиком полагаюсь на тебя, – обратился граф к наследнику.

Действительно, как раз сейчас Хэмиш вместе с младшим братом наслаждался ярким солнцем на континенте, а не сидел в старом замке, в комнате с тяжелыми зелеными портьерами, где балдахин из такой же поблекшей материи обрамлял тело графа, покачиваясь на кровати, словно театральный занавес.

Вызов к смертному одру, который заставил Эвана прервать визит в Лондон, уже сам по себе раздражал, а неприятное открытие, состоявшее в том, что кузены, сыновья графа, сбежали за границу, по-настоящему раздосадовало его.

– Признаюсь, я рад, что ты здесь, мой мальчик. Хэмиш не понял бы, насколько это важно для меня. Ты знаешь, каков он.

– Конечно, знаю.

Эван действительно знал, и даже слишком хорошо. С возрастом Хэмиш превратился в одного из тех рассудительных шотландцев с поджатыми губами, которые так любят нравоучения. Когда граф, в конце концов, умрет, что случится лет через десять, Хэмиш, вполне вероятно, попытается исправить своего кузена угрозой лишить его содержания, которое сейчас значительно увеличивало скромный доход Эвана.

Что до дяди, то он никогда ни в чью личную жизнь не вмешивался. С его стороны было бы верхом лицемерия осуждать племянника за дурное поведение, так как граф Линдейл сам был повесой в юности и распутником в зрелые годы. Эван не сомневался, что белокурая женщина, мелькнувшая сегодня в замке, любовница «умирающего».

Короче говоря, у графа намного больше общего с племянником, чем с сыновьями. Если дядя решил сыграть отход в мир иной, когда рядом находится только Эван, значит, обещание, которое он попытается выторговать на этот раз, может выполнить лишь такой же распутник, как он сам.

– Вон письмо, которое все объясняет.

Указав дрожащей рукой в сторону письменного стола, граф с трудом приподнялся и теперь напоминал умирающего отца с картины Греза. В обширной коллекции дяди Дункана была гравюра, воспроизводящая эту картину, и он явно ценил ее театральную сентиментальность.

– Ты должен отдать письмо кузену и проследить, чтобы Хэмиш выполнил мои просьбы, содержащиеся в нем. Поклянись.

– О, только не это. Он будет графом. Я останусь зависимым родственником и не смогу ничего от него требовать.

– Так ты скажи ему, что связан данным мне обещанием.

– Хэмиш не примет это в расчет. Вы просите, чтобы я изводил человека весь остаток моей жизни, но это все равно, что биться головой о каменную стену. Нечестно требовать от меня то, чего я не смогу выполнить.

– Сможешь, если хорошенько подумаешь: ты намного умнее, чем он.

Эван уже начинал терять терпение. Одно дело вымогать обещание у него, и совсем другое – требовать, чтобы он заставлял еще кого-то действовать в соответствии с прихотями дяди.

– Полагаю, это нечто жизненно важное для вас…

Вот только что именно? Позаботиться о стрижке овец? Сопроводить какую-нибудь покинутую любовницу на бал? Требования графа никогда не были судьбоносными, однако всегда чертовски неудобными и часто скучными.

– В юности я жестоко оскорбил человека. Следующий граф должен исправить эту ошибку.

– А в чем, собственно, дело?

Неужели дядя переспал с женой друга? Хотя непристойные манеры прошлого века были для Эвана предметом зависти, но соблазнение жены друга он считал абсолютно неприемлемым. Однажды, когда они с дядей вместе развлекались, он попытался объяснить старому козлу, насколько это бесчестно, но Дункан его просто не понял.

– Я был мстительным, слишком далеко зашел, и это до сих пор терзает мою совесть. Разумеется, я собирался все уладить, но теперь… – Его рука опять легла на сердце.

– Не сомневаюсь, что вы сами сможете исправить ошибку, когда вам станет лучше…

– Мне не станет лучше. Я уже сказал тебе, что умираю.

Дядя Дункан говорил настойчиво, властным голосом, темные глаза его сверкали из-под ночного колпака, а лицо приобрело здоровый розовый цвет. Ну что за дурацкая идея разыгрывать из себя умирающего! На самом деле не было никакой надобности вытаскивать его сюда из Лондона, оторвав от восхитительной охоты за прелестной миссис Нортон, с раздражением подумал Эван. Дядя выглядел совершенно здоровым и вполне способным проскакать верхом двадцать миль.

– Поклянись. – Граф окончательно сел в постели. – Неужели ты позволишь мне сойти в могилу, оставив незаконченным это дело и даже без всякой уверенности, что мой грех будет прощен? Неблагодарный! Я сделаю дополнительное распоряжение к завещанию, и ты не получишь ни гроша. Я оставлю Хэмишу письмо, чтобы он лишил тебя содержания.

Ну вот, теперь еще и шантаж. Дяде Дункану следовало бы нанять писателя, чтобы тот придумал ему хоть несколько новых реплик.

– Ладно уж, клянусь, – процедил Эван сквозь зубы. – Клянусь проследить, чтобы следующий граф исправил то, что вы натворили, а сами уладить не потрудились.

Совершенно бесполезное обещание, так как «следующего графа» в ближайшее время не предвидится. К тому же клятва Эвана мало что значила, поскольку для ее выполнения он не обладал властью. Тем не менее, дядя Дункан с удовлетворением упал на подушки; тело его словно обессилело, щеки посерели, и он вялым движением руки отпустил племянника.

Чувствуя досаду и все же забавляясь этим представлением, Эван доиграл свою роль до конца: встав, он склонился над дядюшкой, поцеловал его в щеку и покинул комнату.

Однако ночью граф удивил всех: он таки действительно умер во сне.

Эван был ошеломлен столь неожиданным поворотом событий, но подозревал, что еще большей неожиданностью это стало для самого графа.

Две недели спустя Эван лежал неподвижно в своей лондонской квартире. Будь жизнь справедливой, он бы теперь не валялся тут в одиночестве, а давал урок любви миссис Нортон, расшнуровывая ее корсет и готовясь обнажить восхитительные прелести.

Вместо этого он был вынужден отменить любовное свидание и теперь распластался на диване, будучи не в состоянии даже шевельнуться, а не то, что соблазнять женщину.

С трудом подняв руку, Эван взял письмо и снова прочел первую строчку. Невероятно! Непостижимо! Всего месяц назад он был счастлив, простодушен, занимался своим делом, которое не требовало больших усилий, потому что его дела связаны только с удовольствиями, а теперь…

Тут слуга очень кстати принес новую бутылку вина; первую Эван только что выпил, как матрос стакан рома.

Одновременно с бутылкой в комнате появился и Данте Дюклерк. Прищурившись, он посмотрел на Эвана, и его ангельски красивое лицо расплылось в улыбке.

– А, Дюклерк! Хорошо, что ты пришел.

Этот визит тронул Эвана; став домоседом, Данте уже не бывал на их вечеринках с тех пор, как прошлой весной женился на Флер Манли. Однако бедствие, постигшее друга, снова привело его сюда.

– Твое сообщение показалось мне прямо-таки отчаянным. Ты что, нездоров? Выглядишь персонажем с дурной картины Греза…

– Еще бы! Пойми, случилось несчастье. Полная катастрофа. Вот, читай, и сам все узнаешь. – Эван протянул Данте письмо, и тот с письмом в руке сел на софу, даже не заметив маленькую бронзовую статуэтку – вчерашнее приобретение Эвана. Нимфа, обслуживающая Пана, созданная в эпоху Возрождения, пополнила его знаменитую коллекцию произведений эротики, и Эван чрезвычайно гордился ею.

– Боже, – произнес Данте через несколько минут, в недоумении глядя на письмо.

– Теперь ты понимаешь, насколько это существенно?

– Да, весьма неожиданно. Не знаю, поздравлять тебя или сочувствовать.

– Будь я проклят, если собираюсь горевать. Но что за преступная опрометчивость с их стороны! Где разум Хэмиша? Если он хочет лезть на проклятую гору и погибнуть в чертовой лавине – пусть, но тащить за собой младшего брата, рисковать жизнью другого человека… – Эван закрыл глаза. Это точно было уж слишком.

– Жаль, что оба занимались пустяками, собираясь жениться.

– Ты говоришь, жаль? Это просто безответственно! Смотри, куда привела меня их небрежность.

– Похоже, она сделала тебя графом Линдейлом.

– Вот именно. Проклятие!

Эван спустил ноги с дивана и сел.

– Устраивайся поудобней. Я собираюсь напиться, и мне нужна компания. Надеюсь, ты предупредил жену, что будешь нескоро…

– Когда Флер прочла твое драматическое послание, она решила, что у тебя большие неприятности, и сама настояла, чтобы я пошел к тебе, не имея представления, что твои ужасные новости означают наследование титула и большого состояния.

– Обойдемся без насмешек, Дюклерк. Человек должен иметь право как-то подготовиться к такому повороту судьбы. Между титулом и мной стояли двое молодых, совершенно здоровых людей. Были шансы, что оба умрут, не оставив сына? Никаких. А теперь…

Выхватив у Данте письмо, Эван швырнул его на пол, но это не помогло. Что-то по-прежнему продолжало его беспокоить, что-то столь же неприятное, как и само письмо.