К сожалению, эйфория, в которой я пребывала всю дорогу до дома, благо Аталанта вызвалась меня подвезти, улетучилась, как только я вошла и обнаружила на кухонном столе письмо со штампом «Солихалл».

«Дорогая сестра», – начиналось оно. Понятно, от Колина. Он был единственным из родственников, кто не признавал электронной почты, хоть и работал в сфере телекоммуникаций. На самом деле он даже гордился тем, что каждый раз как кто-то спрашивает у него электронный адрес, он дает ему номер факса. Колин все еще думал, что электронную почту ждет участь антидепрессанта «Бетамакс», на который все тоже поначалу возлагали слишком большие надежды. «Ну и что вытеснит электронную почту, – часто подкалывала я его, – почтовые голуби с ядерным двигателем?»

В любом случае его старомодная манера писать письма от руки и не звонить за границу дала мне возможность избежать братских наставлений на путь истинный в течение всего месяца. Хотя, судя по всему, сейчас это письмо все компенсирует.

«Еще надеешься увидеть свое имя на афише? – спрашивал он. – Если да, то, я думаю, тебе полезно будет прочесть вот это».

Далее прилагался листок из нашей местной церковной газеты «Вестник Святого Экспедитора», если ее вообще можно было назвать газетой. Она выходила четыре раза в год, и статей в ней было – разве что отчет об очередном мероприятии да пара-тройка необычных рецептов пирога.

Но на этот раз кто-то решил, что «Вестнику» не хватает поучительных историй. «Одна из нас столкнулась с настоящим злом в Лос-Анджелесе» – гласил заголовок. Это была статья о Сэнди Смит, которую я хорошо знала. Казалось, она обречена на то, чтобы стать знаменитой, после выступления в главной роли в спектакле «Энни», когда ей было двенадцать лет. Я слишком хорошо помню эту историю, потому что главная роль должна была достаться мне, у меня голос был лучше, но у Сэнди были белокурые волосы, а у меня нет. Так вот, позже Сэнди долго исполняла роль одной из семи жен в популярной пьесе «Семь невест для семи братьев», поставленной в театре, принадлежащем церкви. Потом она как-то поехала в Лос-Анджелес в Диснейленд, но провела весь день в «Юниверсал Студиос». Она заболела Голливудом и решила остаться, чтобы получить роль и приобщиться к миру звезд. Закончилось все тем, что, проработав три недели официанткой в кафе, Сэнди вынуждена была вернуться домой, потому что у нее закончились деньги. Это было возвращение блудной дочери под крыло преподобного отца, выславшего ей денег на билет, – священника церкви Святого Экспедитора.

«Я пошутил, когда сказал, что не дам тебе денег на обратную дорогу, – приписал Колин. – Позвони нам, как только поймешь, что хочешь вернуться. Салли поможет тебе с работой, если захочешь».

Я не хотела.

Я смяла письмо и бросила его в мусорное ведро.

Хочу вернуться? Да как он смеет?! У меня не было иллюзий насчет того, что Колин написал все это из братского участия, и я предпочла бы вообще не придавать значения его словам. Но работа в «Ледибойз» показалась мне вдруг не такой уж хорошей затеей. Что, если я иду по пути Сэнди Смит? Что, если я просто обманываю себя, надеясь, что в клубе меня заметит кто-то влиятельный и предложит роль? В этом-то городе, где каждый когда-то играл на сцене или снимался в эпизоде в кино, где каждому бабушка или кто-то еще нагадали карьеру звезды! Сколько еще я смогу продержаться, надеясь на то, что именно мне улыбнется удача, которая так и не улыбнулась Сэнди Смит?

– Да пошел ты, Колин! – произнесла я вслух. – Ты не заставишь меня отказаться от мечты. Во всяком случае пока.

Да, я буду надеяться! К тому же правила, по которым живет Колин, не распространяются на меня, сказала я себе. В мире Колина каждому человеку четко определено место в обществе, это все равно как принадлежность к той или иной касте в Древней Индии. Никто еще из жительниц Солихалла не стал известной актрисой, говорил брат. И для него это значило, что никто никогда и не станет. Я не переставала удивляться тому, как Колин, который часами мог рассуждать о том, что королевское семейство паразитирует на пролетариате, а палату лордов давно пора закрыть, как этот же Колин остается верен патриархальным традициям семьи и не желает перемен ни для себя, ни для близких.

«Давайте отправим на свалку истории сложившуюся классовую систему», – говорил он с полным ртом маминого пюре за обедом. А вечером, откусив огромный кусок маминого коронного блюда – шоколадного торта, – рассуждал «о простых людях, вроде нас с вами» и объяснял, почему нам нечего и надеяться стать чем-то большим, чем офисные служащие. Мы рождены, чтобы выполнять заурядную работу. Стоит сунуться во что-то большее – и тебя раздавят, таким был девиз Колина. Причем раздавят твои же собственные друзья. Бесполезно было пытаться указывать ему на явные противоречия в его суждениях. Бесполезно и сейчас пытаться объяснить ему что-то. Придется просто продемонстрировать, что брат заблуждается.

Скомканное письмо пролетело мимо мусорного ведра. Я подняла комочек и расправила его на столе, чтобы в последний раз взглянуть на послание Колина. С газетной вырезки на меня смотрела Сэнди Смит, словно предупреждая всех честных дочерей Солихалла об опасностях, которые кроются под блестящей вывеской «Лос-Анджелес». «Там зло на каждом шагу, – гласила цитата. – Можно пойти работать официанткой, а угодить в проститутки. Теперь Сэнди счастлива, снова работая в приходе».

– Но я – не ты, Сэнди Смит, – сказала я фотографии. – Я – другая.


Ну и гад же этот Колин! Несмотря на все попытки забыть про письмо брата, я все же чувствовала, как силы покидают меня. Я снова мысленно вернулась в Солихалл, к тому, от чего убегала прочь. От чего и от кого. От Ричарда.

Ричард. Опять. Ну почему я не могу забыть о нем дольше чем на пару минут? Я снова гадала, что он сейчас делает. В квартире ли он на Тафнелл-парк? Сколько там у них сейчас времени? Час дня? Может, он сейчас у себя в студии, заканчивает писать очередной шедевр? А может, все еще в постели? Сердце сжалось при мысли о том, что в постели Ричард, вероятно, не один. Стоп, сказала я себе. Он обычно встает рано.

Так было, когда он сбегал от тебя, напомнила я себе. Когда мы только начали встречаться, то проводили в постели столько времени, что у нас пролежни могли появиться. Все выходные напролет мы не замечали, день или ночь сейчас, мы не могли разомкнуть объятий, разве что выскакивали в туалет или вставали открыть дверь, когда нам приносили еду на заказ.

Интересно, проводит Ричард теперь дни и ночи напролет в постели с Дженнифер? Пьет йогурт из ее пупка? О чем они говорят, лежа под одеялом?

Бррр…

Если б только память была, как компьютер! Я бы выделила всю папку с надписью «Ричард» и нажала клавишу «удалить». Мне было так больно, словно вовсе не два месяца, один из которых я провела под целебным солнцем, прошли с нашей разлуки. Время отказывалось меня лечить. Стоило вспомнить о Ричарде, и мне, как и раньше, хотелось разбить тарелку с едой о стену, лечь прямо в одежде на диван, уставиться в потолок и лежать так дни и ночи напролет.

И дурацкие карты Таро все наврали. Поверив им в минуту слабости и представив, что мы с Ричардом снова будем вместе, я словно содрала корочку с ранки, и в первый момент мне стало легче. Но, как правильно говорила в детстве мама, сдирание корочки оставляет потом только еще более глубокие рубцы на коже. Надо было выкинуть его из головы. Надо было отпустить все мечты о будущем, связанные с Ричардом, как отпускает ребенок воздушный шар. А я пока что держалась за спасительную веревочку так крепко, что уже саднило ладонь.

Я легла в постель (предварительно стряхнув с подушки таракана, который, видимо, решил, что кто первый лег на подушку, тот на ней и спит; на этот раз таракан был таким огромным, что могу определенно сказать: у него была морда, причем наглая). Я легла и уставилась в потолок, на вентилятор, который уже очень давно не работал. Там, над нашим домом, лениво кружил полицейский вертолет, и свет его прожектора то и дело пронизывал комнату. Как же я устала… И не только от сегодняшней работы. Я устала бороться.

Дело в том, что впервые в жизни я решила сама осуществить свою мечту. Именно сама, без посторонней помощи. Родные были против – это ясно было видно из письма Колина. Они хотели, чтобы я вернулась в Солихалл, вышла замуж, устроилась на нормальную, с их точки зрения, работу и обеспечила себе нормальное, с их точки зрения, будущее. Мои друзья – Билл и Мэри – были в тысячах миль от меня, да и нечестно было бы отвлекать их от семейной жизни, которая едва успела начаться, телефонными звонками с другого конца света. Но самой большой пробоиной в моей душе оставался по-прежнему Ричард.

Когда я еще работала секретаршей и хотела поступить в драматическую школу, именно Ричард поддержал меня в осуществлении этой мечты. Я теряла веру в себя, возвращаясь с работы в офисе, я жаловалась, что мне не поступить, что у меня нет ни связей, ни нужных знакомств, но именно Ричард готовил мне чай, успокаивал и настаивал, чтобы я хотя бы продолжала ходить на курсы драматического мастерства, дабы иметь готовые номера для прослушивания. И когда я наконец поступила в драматическую школу, именно Ричарду, а даже не маме, я позвонила первому, чтобы сообщить эту потрясающую новость. И когда я пришла домой, он ждал меня с бутылкой шампанского в ведерке со льдом.

Что значила для меня его поддержка! В одиночку у меня ни за что не хватило бы храбрости осуществить мечту своего детства.

«Это неправда, – сказал тогда Ричард, – я был просто группой поддержки. Весь потенциал для поступления заключался в тебе самой. Ты сильная; рано или поздно это проявилось бы».

Я не верила в это тогда, не верила и сейчас. Я объяснила Ричарду, что, будь у меня даже миллион талантов, мне нужно, чтобы кто-то верил в меня, только тогда я смогу что-то предпринять. То, что я поступила, то, что я добилась своего, было лишь на один процент следствием таланта, а на девяносто девять – желанием произвести на него впечатление. Я сделала это ради Ричарда. Без него все стало бессмысленным. Я не могла больше идти за мечтой, потому что мечтой был он. Все, о чем я мечтала и что я делала за последние четыре года, я делала ради него. Ради нас.