– Нет, – заверила меня Сима. – Ни к чему бы это не привело.

Я спросила, может, это моя толстая задница качнула чашу весов в сторону Дженнифер?

– Пойми, – сказала она, – когда мужчина хочет прокатиться на новеньком «феррари», бесполезно уговаривать его променять это удовольствие на поездку на старой машине, даже если ты ее заново покрасишь. Лиза, не кори себя, что надо было сделать что-то иначе, это самообман. Если бы он не связался с Дженнифер, он связался бы с кем-нибудь другим. Дело не в тебе. Дело в том, что Ричард был к этому готов, он сам хотел этого, понимаешь?

Но почему он превратился из Ричарда, который любил меня, в совершенно другого человека? Для кризиса среднего возраста он еще слишком молод. И он всегда так гордился тем, что ему не нужно самоутверждаться как мужчине. Или это была просто поза?

Я не была полной идиоткой и не питала иллюзий относительно любви. Я не из тех, кто мечтает выскочить замуж в двадцать один год и снять с себя всю дальнейшую ответственность за то, как развиваются отношения. И в Ричарда я влюбилась не сразу. На это ушло довольно много времени. Это не была любовь с первого взгляда, когда на парня можно запасть от одной только падающей на глаза челки, сексуальной улыбки или парочки необыкновенно пикантных ягодиц. Это было постепенным осознанием того, что вот он, тот человек, у которого совершенно такое же чувство юмора, как у меня. Который способен слушать про мои планы стать великой актрисой и не издеваться надо мной, а может предложить помощь и пару дельных советов. Мужчина, который, когда я раздеваюсь, смотрит на меня так, словно у меня нет целлюлита. И который уважает меня.

Я думала, мы и есть те самые половинки.

Прошло много времени, прежде чем я сказала Ричарду, что люблю его, и когда я говорила это, то была уверена, что ничем не рискую. Я знаю множество мужчин и женщин, которые считают, что признание в любви – это поражение. Они убеждены, что, как только ты сам произнесешь заветные слова или как только это сделает твой партнер, игра заканчивается.

Помню, один мой приятель, Руперт – кстати, агент по недвижимости, в связи с чем не стоит слишком доверять его словам или верить в его искренность, – сказал, что стоит только девушке признаться ему в любви (что они делали, как правило, через неделю знакомства) – и все. Азарт пропадает.

– Я мгновенно теряю интерес, – признался он. – Это свойственно всем людям – тяга к тому, чего не можешь получить. Всегда должна быть приманка. Что за интерес гнаться за тем, что уже и так у тебя в руках?

Для Руперта, как философа романтических отношений, любовь представлялась болезненным чувством, свойственным слабаку, который, набирая номер телефона, в страхе думает: снимут там трубку или нет? А если не снимут, значит, она может быть где угодно и с кем угодно. Ричард знал, что, если я не подхожу к телефону, значит, я чищу плиту или мою ванну. Но уж точно не кувыркаюсь на диване с молочником. Ему нечего было бояться.

А отсутствие страхов ведет к успокоению. Успокоение приводит к скуке. А скука, в свою очередь, приводит к другой женщине.

Когда я признавалась Ричарду в любви, то думала, что нашла того единственного мужчину, который воспринимает любовь как дар, а не как сыр, которым заманивают в мышеловку. Но он оказался таким, как все. Ничуть не лучше.


Итак, я вернулась в Солихалл. Только теперь все было еще хуже, потому что у меня не осталось надежд. И хотя я и раньше изводила себя мыслями о том, что Ричард может найти себе другую, это не шло ни в какое сравнение с тем, что я испытывала теперь, точно зная, кто моя разлучница.

Я пыталась отвлечься. Я часами, до боли в глазах, смотрела сериалы. Но это не помогало: все время у меня перед глазами был обнаженный Ричард рядом с Дженнифер. Каждый раз, когда на экране появлялась блондинка с длинными волосами, мне приходилось переключать канал. Днем, когда я смотрела телевизор одна, еще куда ни шло, но вечером мама просто выходила из себя во время любимой «Улицы коронации».

Я по-прежнему не хотела есть. Я почти не вылезала из постели и вскоре вообще перестала вставать; я просто лежала до вечера в комнате с задернутыми шторами, пока не услышу звук подъехавшей машины: это мама возвращалась с работы. Тогда я вылезала из постели, натягивала что-нибудь и притворялась, что так и провела день. Думаю, мама догадывалась, что я обманываю ее.

Единственное общение, которое я признавала во время пребывания в доме родителей, это долгие разговоры по телефону со всеми, кому я могла дозвониться. Однажды, когда Симы не было дома, а Мэри еще не вернулась из свадебного путешествия, я обзвонила все телефоны доверия, подробно излагая историю о нас с Ричардом – от первого поцелуя до рокового прощания. Даже «Добрые самаритяне» не могли дождаться, когда я закончу и уступлю место какому-нибудь самоубийце, с которым пообщаться будет явно интереснее.

Я стала рано ложиться спать.

Жизнь была кончена.

Глава шестая

Мои друзья и родственники уже готовы были махнуть на меня рукой, когда однажды, в семь часов вечера, я проснулась и услышала оживленный разговор в гостиной. Надо признать, родители изо всех сил старались говорить вполголоса, но дом, построенный в шестидесятые, обладал такой же акустикой, как собор Святого Павла, и я отчетливо слышала каждое слово.

– Просто не знаю, что с ней делать, – говорила мама в отчаянии. – Девочка угасает на глазах.

– Я думал, она придет в себя – столько времени прошло, – отвечал кто-то.

– Я тоже так думала. Но она убедила себя в том, что все еще любит его. Даже теперь, когда Ричард ушел к этой модели.

– Я всегда знал, что он недостоин нашей девочки, – сказал отец.

– Она так и будет цепляться к ветреным типам, – произнес голос, который я все еще не узнавала. – Думает, что местные парни недостойны ее, и снова свяжется с каким-нибудь лондонским наркоманом.

– Не думаешь же ты, что Ричард принимал наркотики?! – спросила мама шепотом, но даже в нем была слышна паника.

– Они там в Лондоне все подсаженные, мам.

Теперь я точно знала, кому принадлежит этот голос. Это мой брат-близнец Колин, который в последний раз был в Лондоне в 1995-м, угодив в самую гущу демонстрации голубых за свои права: искал Музей естествознания и попался под ноги двухметровому амбалу в свадебном платье, который начал к нему приставать. С тех пор братец уверен, что Лондон – колыбель разврата.

– Колин, не пугай меня, – взмолилась мама.

– Есть чего испугаться, – спокойно заметил Колин. – Лондон – не Солихалл, знаешь ли.

В яблочко. Лондон так же отличается от Солихалла, как шампанское от воды. Именно по этой причине я предпочла жизнь в столице, а Колин в отчаянии выбрал родной городок. Ему вода показалась вкуснее. Причем даже не минералка, а водопроводная.

Колину достались все гены практичности и благоразумия, которые были в нашем роду. По крайней мере так он всегда говорил мне. Братец окончил колледж в Солихалле, здесь же устроился на работу, женился на местной девушке и наверняка уже встал на очередь, чтобы получить место на солихаллском кладбище лет эдак, уф-ф, через шестьдесят, если все пойдет по его четкому расписанию. Колин распланировал свою жизнь до минуты.

Наши взаимоотношения с Колином бросали вызов всем законам, которые психологам удалось вывести за последние двести лет. Мы не были похожи внешне, мы по-разному говорили и думали. Разумеется, мы голосовали за разные партии, читали разные издания: он – «Телеграф», я – «О’кей» и «Хеллоу!». Колин называл меня безответственной. Я считала, что он состарился раньше времени. А теперь брат, очевидно, решил, что раз он наладил свою жизнь, то пришла пора браться за мою.

– У этих художников нет никакого чувства долга, – продолжал Колин со знанием дела. – Сегодня они сгорают от любви к одной, а завтра им уже нужна новая муза. И пускаются на поиски этой музы, – хмыкнул брат. – Но, если хотите знать мое мнение, это всего лишь красивое слово для очередного флирта.

– Я думала, в один прекрасный день они поженятся, – сказала мама.

– После того, как она переехала к нему? – фыркнул Колин. – Вряд ли это могло случиться, мам. Зачем покупать корову, если можно получать молоко бесплатно?

– Я тоже так считаю. Я думаю, это неправильно – жить вместе до свадьбы, – поддержала его Салли.

Малышка Салли, слащавая женушка моего брата, которая недавно отказалась от повышения в должности, чтобы уделять больше времени приему лекарств и витаминов, необходимых для рождения ребенка. Это с учетом того, что приступить к зачатию они собираются годика этак примерно через три.

– Какой будет стимул брать на себя обязательства? – продолжала она. – Отношения следует оформлять сразу.

– Ну чем мы можем помочь ей, Колин? – спросила мама. – Если бы она хоть чуточку была похожа на тебя! Ты никогда не заставил бы меня волноваться, вернувшись жить домой в тридцать лет. Твоя жизнь идет как по маслу еще с тех пор, как ты закончил школу. Все в ней налажено – жилье, брак, в старости тебе обеспечена пенсия. Не то что у Лизы. Иногда мне кажется, что она так и осталась подростком.

– Не волнуйся, мама. Я поговорю с ней, – пообещал Колин. – Как брат с сестрой.

Как брат с сестрой? Я больше не могла терпеть. Я распахнула дверь в гостиную и предстала в пижаме перед изумленной публикой. Все уставились на меня так, словно увидели привидение.

– Не могла уснуть, – пояснила я.

– А, привет, Лиза, – нервно сказала Салли. – Мы как раз говорили о том, как прекрасен сад в это время года.

– Да? – спросила я бесцветным голосом.

– Розы просто восхитительны, да, дорогой? – обратилась она к Колину за поддержкой.

– Хватит про сад, – отрезал Колин. – Лизе известно, для чего мы собрались здесь, а собрались мы не для того, чтобы обсуждать тлю на цветочках.

– А чтобы надеть на меня смирительную рубашку? – поддразнила я.