Подобострастие слуг вызывало у меня неловкость. Я старалась не смотреть, когда при мне высокий чапраси в красивой униформе падал на колени, чтобы почистить запыленную обувь мистера Уотертоуна, каждый раз, когда тот заходил в дом. Я заметила обожженную до волдырей руку дгоби — скорее всего, о горячий утюг — и догадывалась, как сильно она болит. Но он приветливо поздоровался, прежде чем принять еще одну кипу практически чистого белья из рук миссис Уотертоун. Когда я неожиданно вошла в свою комнату, то увидела, что по лицу моей айи катились слезы, пока она наводила порядок на моем туалетном столике. Но, заметив меня, она широко улыбнулась, словно рада была меня видеть. Я попыталась расспросить ее, почему она плакала, но она только тщательно вытерла слезы, не переставая улыбаться. Я заметила, что у одного из самых маленьких мальчиков, обмахивающих нас опахалами, не хватало двух пальцев на правой ноге и что их ему ампутировали совсем недавно — он осторожно касался раны, когда думал, что его никто не видит. Был ли он сыном кого-то из слуг? И были ли у него вообще родители? Я о многом задумывалась, но не осмеливалась заговаривать об этом ни с Фейт, ни даже с миссис Листон: они сочли бы странным, что я беспокоюсь о людях, на которых вообще не стоит обращать внимания.

Я хотела сказать дарзи, что у всех моих платьев должен быть неглубокий вырез, который прикрывал бы шрам на моей груди. Я попыталась говорить на хинди, но никак не могла вспомнить нужные слова. Наконец, оставшись в комнате наедине с ним и с моей айей, я показала ему шрам, а затем прикрыла его лоскутом ткани. Дарзи с ничего не выражающим лицом тихо сказал:

— Мисси саиб[23] хочет, чтобы ее платья скрывали это? Я так и сделаю.

— Вы говорите по-английски?! — радостно воскликнула я, но, увидев его лицо и то, как сильно он качает головой, прижала ладонь ко рту.

Дарзи еще раз покачал головой и приложил палец к губам, давая понять, что мне не следует никому рассказывать о том, что он знает наш язык.

В тот день миссис Уотертоун оставила меня на веранде наедине с миссис Листон, которая попросила меня обращаться к ней по имени Мэг. Ну, совсем наедине в Индии остаться невозможно. В одном углу, скрестив ноги, сидел дарзи и шил мне новое платье. Он зажимал ткань между пальцами ног, а в тюрбане у него торчало множество иголок с нитками различных цветов, которыми он пользовался по мере надобности. Рядом стоял посыльный, на случай если нам что-то понадобится, а два мальчика обмахивали нас опахалами.

Веранда была самым приятным местом в доме. Решетки из бамбука обвивали растения с оранжевыми цветами, превращая веранду в прохладную зеленую комнату. На полу лежали травяные циновки и стояли горшки с розовой геранью, белыми и красными бегониями и хрупкими фиалками. Вместо жестких, набитых конским волосом диванов и кресел, которые стояли в гостиной, здесь имелись плетенные из лозы или сделанные из бамбука стулья для дам и тяжелые стулья из темного тика, предназначенные для мужчин.

В те редкие моменты, когда я оказывалась здесь одна, я позволяла себе откинуться на спинку стула, заложив руки за голову, и наслаждалась запахом зелени. Миссис Уотертоун предупредила меня, что с первым дыханием Жаркого сезона все растения завянут и погибнут, сколько бы их ни поливали, так что я могу любоваться ими, пока у меня есть такая возможность.

— Мэг, сегодня дарзи заговорил со мной по-английски, но затем, кажется, испугался, что я расскажу об этом кому-нибудь, — тихо произнесла я, чтобы дарзи не услышал.

Она поморщилась.

— Ну конечно. Если слугу считают слишком глупым, его побьют и выгонят. Если же он проявит недюжинный ум — к примеру выучит английский язык, — то к нему будут относиться с подозрением и, скорее всего, тоже выгонят. Это нечестно, но они ведут эту игру, чтобы выжить. Разумеется, в Англии все происходит практически так же, но здесь разница между хозяином и слугой намного заметнее. Возможно потому, что это не наша страна. Наша страна — Англия, и все же… — Она замолчала, словно поняла, что и так сказала слишком много.

Мэг неожиданно встала, заставив мальчика с опахалом отпрыгнуть в сторону и уступить ей дорогу. Она подошла к одному из ящиков с цветами, чтобы отщипнуть увядшее соцветие.

— В любом случае я жду не дождусь, когда наконец можно будет уехать подальше от города, с его чопорностью и чересчур навязчивой любезностью. Мне они кажутся невыносимыми. В сельской местности отношения не настолько официальны.

Она окинула меня изучающим взглядом.

— Должна ли я опасаться, что вы расскажете кому-нибудь о моих крамольных взглядах?

Несмотря на серьезность вопроса, я видела, что Мэг надеется найти во мне союзника.

— Ну конечно же нет, — ответила я. — Но я так надеюсь, что вы не уедете слишком скоро.

— Думаю, я останусь здесь еще на две недели.

Она продолжала смотреть мне в глаза, и я почувствовала укол прежнего страха. Я давно перестала волноваться по поводу того, что Фейт может раскрыть мою тайну, — несмотря на то что она действительно уделяла мне много внимания, она не ставила перед собой цели узнать меня поближе. Я догадывалась, что просто отражаю ее мысли и чувства — мой внутренний мир ее не интересовал. Конечно, это было в моих интересах, но с другими людьми я постоянно была начеку, боясь выдать себя грубым словом или незнанием манер.

В глазах Мэг светилась проницательность, которая меня напугала.

— Расскажите мне о себе, мисс Линни Смолпис, — вдруг попросила она. — Мне хотелось бы узнать, где вы побывали и что видели. Вы производите впечатление особы, которая знает больше, чем говорит, в отличие от большинства людей, которые много рассуждают о вещах, в которых ничего не смыслят.

Я была не в состоянии придумать подходящий ответ. Мои ладони вспотели. Я спрятала их в складках своего муарового шелкового платья.

— Простите, я чем-то вас обидела? — спросила Мэг. — Мои тетя, дядя, кузены — как и мой муж — привыкли к моей прямолинейности. Они не только терпят мое вольномыслие, но, по-моему, им это даже нравится. Я порой забываю, что нахожусь в благовоспитанном обществе.

В благовоспитанном обществе… Молодая миссис Листон извиняется передо мной за то, что могла показаться мне грубой. Ситуация показалась мне довольно комичной, и я бы получила от нее большое удовольствие, если бы не была так напугана.

— Нет, что вы, я не обижаюсь, — сказала я. — Я просто… испытываю неловкость, рассказывая о себе.

— Ну конечно, вам неловко. Большинство благовоспитанных молодых леди именно так себя и чувствуют. Пожалуйста, не обращайте внимания на меня и на мою неуместную фамильярность. Еще раз прошу прощения. — Она улыбнулась.

— В этом нет необходимости, — улыбнулась я в ответ, почувствовав прилив благодарности.

Попросив у меня прощения и позволив мне простить ее, миссис Листон лишь укрепила мое доброжелательное отношение к ней.


Глава восемнадцатая


Итак, мы с головой окунулись в светскую жизнь. Мы посещали обед за обедом — у разных хозяек они все проходили одинаково. Ровно в восемь часов мы собирались в гостиной, где меня, Фейт и других незамужних леди с корабля — я отказывалась употреблять выражение «девушек, ловящих последний шанс» — представляли холостым джентльменам. Затем тянулись вежливые разговоры, которые казались мне утомительными, потому что мне все время приходилось быть начеку. Необходимость каждый вечер рассказывать одну и ту же вымышленную историю, вежливо улыбаться в ответ на одни и те же любезности и изображать интерес, выслушивая рассказы мужчин о себе, приводила меня в отчаяние. Это была утомительная игра, в которую мне все время приходилось играть.

Когда я, держа бокал вспотевшей под перчаткой рукой, чувствовала, что сейчас взвою, если придется остаться здесь еще на пару минут, за нами приходил посыльный и приглашал всех в столовую. Мы заходили туда, строго придерживаясь очередности, определявшейся должностью, которую занимали на службе мужья или отцы. Иерархия среди англичан была столь же ярко выражена, как и в случае со слугами.

На многих званых обедах возле каждого стула ждал слуга, каждому приглашенному полагались столовый прибор, бокал для шампанского с серебряной крышечкой, чтобы туда не падали насекомые, и мисочка для ополаскивания пальцев, в которой плавал душистый цветок. Расположению гостей уделялось особое внимание: самые уважаемые джентльмены садились по правую руку от хозяйки дома, а самые уважаемые дамы — по правую руку от хозяина. Уотертоуны, как оказалось, занимали довольно высокое положение в обществе, в то время как Мэг, которая редко присоединялась к нам, была на более низкой ступени социальной лестницы. Но в самом низу оказались мы с Фейт — у нас не было мужей, занимающих высокий пост. Гостям подавали одну и ту же английскую еду: суп, за которым следовали рыба, мясо, тушеные овощи, а затем десерт. Первую неделю мне казалось, что люди здесь тоже все одинаковые, как сервировка стола и меню, — джентльмены в вываренных белоснежных рубашках и фраках, женщины в перьях, длинных перчатках и платьях, сшитых по одному фасону и, видимо, у одних и тех же дарзи, что объяснялось ограниченным количеством образцов для подражания.

Признаю, временами я мысленно возвращалась в шумную, переполненную людьми харчевню, где я с другими девушками с Парадайз-стрит съела немало жареных пирожков. Там истории рассказывались непринужденно, смех был искренним, а друзья — верными. Я поняла, что никто из людей, сидящих в гостиной, никогда не знал той свободы, которую мне довелось испытать.

По окончании обеда джентльменам наливали вино и мадеру, а леди в это время собирались в гостиной за ликером или наливкой и ждали, когда к ним присоединятся мужчины. Порою здесь играли на пианино, которое всегда оказывалось расстроенным. Наконец дама, занимающая самое уважаемое положение в обществе, вставала со своего места, давая понять, что всем пора расходиться. Кажется, никто не смел уходить раньше ее молчаливого разрешения.