— Я не понимаю.

Мне было трудно смотреть ему в лицо — сейчас оно выражало столько эмоций! Я читала в его душе как в открытой книге, и оттого испытывала неловкость — словно Шейкер стоял сейчас передо мной в чем мать родила.

— Никто не говорит об этом вслух, но все понимают, Линни. Отчаявшиеся девушки отправляются в длительное путешествие, чтобы найти кого-нибудь и выйти за него замуж.

— Ну, именно этим Фейт и собирается заняться, я же просто составлю ей компанию на время путешествия.

— А ты, Линни? Разве ты не собираешься использовать все, чему научилась за последнее время, пока жила у нас, чтобы найти себе мужа? — В его голосе слышалась непривычная жестокость.

— Шейкер, ты что, и впрямь мог обо мне такое подумать?

Он отвернулся в сторону, так что мне стал виден его профиль.

— А что еще я должен думать? Разве тебе тут плохо живется? Ты хочешь чего-нибудь еще?

Нет, в его голосе звучала боль, а не жестокость.

— Нет. — Мне стало стыдно. — Ты дал мне больше, чем я могла ожидать: крышу над головой, положение в обществе, уверенность в завтрашнем дне. И ты ничего не просишь взамен. Но, Шейкер, мне так хочется поехать! Извини меня, пожалуйста. Ты дал мне все, но тем не менее…

— Линни, я могу дать тебе больше. — Он повернулся ко мне.

Мое сердце екнуло, так как я догадалась, что он сейчас скажет.

— Выходи за меня замуж, — произнес Шейкер. — Пожалуйста. Ты заставила меня испытать чувства, которых я никогда не знал, о которых я даже не мечтал.

Он взял меня за руку, его ладонь была влажной от пота.

— Я люблю тебя, Линни. Ты должна это знать.

Я взглянула на наши сомкнутые, дрожащие руки.

— Я не уверена, что ты меня любишь, Шейкер. Я думаю, что я… возможно, я возбуждаю тебя, ведь тебе известно, кем я была. Потому что ты видел меня такой, какой я была раньше, и знаешь, чем я занималась. — Я очень осторожно выбирала слова, пытаясь объяснить ему, что если бы он мог взять меня столько раз, сколько захочет, то выбросил бы эти мысли из головы. Разве мог человек, всю свою жизнь делавший только добро, полюбить меня, с таким грязным прошлым?

— То, кем ты была раньше, не имеет никакого отношения к моим чувствам, — возразил Шейкер. — Все дело в том, какие переживания ты во мне вызываешь. За эти девять месяцев ты помогла победить мою нелюбовь к самому себе. Ты доказала, что я могу чувствовать себя мужчиной.

Затем он неожиданно отпустил мою руку и отступил на шаг. Теперь его лицо стало мертвенно бледным.

— Конечно, я говорил только о своих чувствах, но никогда не придавал значения тому, какие чувства я вызываю у тебя. Теперь я понимаю, что ты испытывала ко мне только жалость.

— Как ты можешь такое говорить? Возможно, я жалела тебя, когда мы только познакомились, но это давно прошло. Я видела, какой ты в общении не только со мной, но и с матерью. Я видела тебя в кругу друзей, на работе, на званых вечерах и даже в магазинах. Да я могу только восхищаться тобой!

— И как только я мог все это время не замечать, что каждый раз, когда ты мне улыбалась, когда заботилась обо мне — все это было всего лишь проявлением благодарности, смешанной с жалостью? — Шейкер попятился.

Я не нашла слов, чтобы возразить.

— Я был так увлечен собственными чувствами, Линни, что даже не принял во внимание твои. Прости меня.

Он развернулся и зашагал в сторону густой рощи, что росла рядом с пыльной дорогой. Достоинство, с которым он держал голову, не могло не вызывать восхищения.

Шейкер вернулся домой уже после того, как мы с его матерью легли спать. Я не могла заснуть и беспокоилась, что он сейчас бродит где-то в темноте, пока не услышала наконец его шаги на лестнице. Он ступал медленно и тяжело и остановился на лестничной площадке. Я затаила дыхание, думая, что Шейкер вот-вот откроет дверь, и не зная, каких слов и поступков сейчас от него можно ожидать. Но тут тихо скрипнула, открываясь, и захлопнулась дверь в его собственную комнату, и больше не раздалось ни звука.

На следующий день Шейкер не пошел вместе со мной на работу. Его мать спустилась вниз и сказала, что Шейкер просил меня передать мистеру Эббингтону, что он простудился.

— Раньше он никогда не пропускал ни одного рабочего дня. Никогда.

Беспокойство за сына придало лицу миссис Смолпис более человечное выражение, чем обычно. Я словно на миг увидела эту женщину такой, какой она была когда-то.

— Мне подняться к нему, вдруг ему что-нибудь понадобится? — спросила я, вставая из-за стола.

— Нет. Он просил, чтобы его не беспокоили, — ответила миссис Смолпис, и я снова опустилась на стул и отодвинула стоящую передо мной тарелку — мне вдруг стало трудно глотать.

Рабочий день прошел в беспокойстве за Шейкера, но когда я вернулась на Уайтфилд-лейн и вышла из экипажа, то увидела, что он ждет меня на улице. Сердце учащенно забилось от облегчения. Небо было низким и серым. Недавно прошел дождь, и теперь с крыш ритмично срывались тяжелые капли.

— Ты уже лучше себя чувствуешь? — спросила я, хотя, конечно, знала, что его недомогание никак не связано с физическим состоянием.

— Пойдем со мной, — сказал Шейкер и взял меня под руку с решительностью, которая раньше была ему не свойственна.

Он был бледен, но уверенно завел меня в расположенную неподалеку закусочную, в углу которой стояло несколько столиков. Это место оказалось чистым — пол просто сверкал, а вся медная утварь была начищена до блеска, — но практически безлюдным. Мы заказали чай и ореховый пирог.

— За последние двадцать четыре часа у меня было время все обдумать, — начал Шейкер, как только мы сели за стол. — Я хочу извиниться за то, как вел себя вчера. Мне очень стыдно за себя.

Я на миг закрыла глаза, пытаясь взять себя в руки.

— Пожалуйста, Шейкер… Стыдно должно быть не тебе, а мне. Мне так жаль. Я просто… ничего не чувствую и не думаю, что способна когда-нибудь испытать какие-либо чувства. Наверное, я вообще никогда не смогу полюбить мужчину.

Я попыталась собраться с мыслями, чтобы описать то, что творится в моей душе, но не смогла подобрать слова.

— Линни, люди редко женятся по любви. Они вступают в брак, чтобы не быть одинокими, ради финансового благополучия, ради уверенности в завтрашнем дне. Это своего рода сделка. Я не уверен, что все они придают большое значение любви.

Я ждала, что Шейкер еще что-нибудь скажет, но его губы сомкнулись в тонкую линию. Стало тихо, лишь из-за занавешенного прохода в кухню доносился тихий стук деревянной ложки, которой что-то взбивали в миске.

— Я поеду в Индию, Шейкер, — тихо произнесла я. — Думаю, что я действительно люблю тебя. Но не так, как жена любит мужа. И я также думаю, что если бы я была способна полюбить мужчину, то этим мужчиной стал бы ты.

Он сглотнул.

— Значит, я должен принять эти слова и удовлетвориться ими?

Мы молча сидели, не притрагиваясь к остывающему чаю.

— Но ты можешь пообещать мне кое-что? Дай слово, что, если в Индии дела у тебя пойдут не так, как ты рассчитываешь, и ты решишь вернуться в Англию, ты вернешься ко мне.

— Я же сказала тебе, что не могу…

Шейкер не дал мне закончить.

— Не для того, чтобы выйти за меня замуж, я ведь понимаю тебя, Линни. Ты рассказала мне о своих чувствах, и я больше не буду ни о чем просить тебя. Но если тебе когда-нибудь понадобится крыша над головой или дружеская поддержка, я сделаю все от меня зависящее, чтобы тебе помочь.

Я привстала и погладила его по щеке.

— Однажды ты встретишь женщину, гораздо лучше меня, которая сможет полюбить тебя так, как я не могу. И ты забудешь обо мне, ведь так и должно быть.

Мы так и не притронулись к пирогу. Словно по молчаливому согласию, мы оставили недопитый чай и вышли на улицу. Небо посветлело, облака поднялись выше, воздух был свеж и по-летнему ароматен. До нас донеслись веселые крики детей, играющих неподалеку. Я взяла Шейкера под руку, а он прикрыл мою ладонь своей, и мы медленно молча зашагали к дому на Уайтфилд-лейн.

Той ночью я поднялась в его комнату. Он лежал с открытыми глазами, повернувшись лицом к двери, словно ждал, когда я ее открою. Мне пришло в голову, что, возможно, он ждал меня и в другие ночи, хотя, когда я в первый раз предложила себя Шейкеру, чтобы отблагодарить его единственно доступным мне способом, он повел себя так, словно счел мое поведение унизительным.

Я опустилась на колени перед кроватью, одетая только в тонкую ночную сорочку, и погладила его по голове. На этот раз Шейкер не отвернулся: вместо этого он сел на кровати и откинул одеяло в сторону. Сначала я подумала, что никогда не перестану быть шлюхой, всегда готовой предложить свое тело. Но потом испытала замешательство — я вдруг поняла, что собираюсь отдаться Шейкеру не только из благодарности, но и желая ему помочь.

Я сняла сорочку через голову, позволяя Шейкеру увидеть меня при свете луны. Он сделал глубокий вдох и задержал дыхание. Когда я села рядом с ним, Шейкер выдохнул. Мы легли лицом друг к другу и теперь дышали в унисон. Его рубашка пахла карболовым мылом. Поцеловав Шейкера в губы, я ощутила слабый, приятный аромат петрушки. Как только не использовали мой рот, но я никогда раньше не целовалась. Прикосновение чужих губ оказалось приятным.

Медленно, осторожно Шейкер обнял меня, и его губы шевельнулись, отвечая на поцелуй. Он весь дрожал, и я почувствовала, что ему хватило одного-единственного нежного прикосновения, чтобы испытать возбуждение.

Я легла на спину, увлекая Шейкера за собой, и своей рукой — его руки слишком сильно дрожали — направила его внутрь себя. Я лежала не двигаясь, обхватив его бедра коленями. Через некоторое время неконтролируемая дрожь утихла, и мы неторопливо и слаженно, словно уже не в первый раз, вместе начали двигаться. Его щека, касавшаяся моей, была мокрой от слез.