Когда схватки закончились и из меня перестали выходить сгустки крови, я почувствовала только облегчение. И больше ничего.

Но на этот раз все было по-другому. Во-первых, я почти сразу поняла, что во мне растет ребенок. И я была уверена — это знак, которого я так долго ждала.

Путешествие на корабле в Нью-Йорк длилось шесть недель, или дольше, если погода была плохой. Если я уеду в конце месяца, то попаду в Нью-Йорк прежде, чем родится Фрэнсис. Она родится там, в огромном Новом Свете, и будет американкой. Я найду себе достойную работу — ведь где, как не в Америке, должно быть великое множество рабочих мест, тем более в городе под названием Нью-Йорк? Там меня никто не знает, и я смогу начать новую жизнь, для себя и своей дочери, и моя прежняя жизнь — жизнь в Ливерпуле — останется для нее тайной.

Несколько последних недель, ожидая, пока клиент кончит, шепча заученные похвалы и с притворной страстью издавая стоны, чтобы все побыстрее закончилось, я сочиняла историю, которую смогу рассказать маленькой Фрэнсис, о красивом джентльмене, который был ее отцом, о том, что с ним случилось и почему я переехала в Америку.

Однажды ранним утром я возвращалась на Джек-стрит. Дождь лил как из ведра, а чернильно-темное небо время от времени освещали грозовые зарницы, вспыхивающие вдалеке, где-то над Мерси. Внезапно меня пронзила острая боль догадки: ведь моя мать, скорее всего, поступила так же.

Мысль о том, что во мне, судя по всему, нет благородной крови, впервые пришла мне в голову. Я засунула пальцы под мокрый рукав и коснулась родимого пятна в форме рыбы.

— Когда ты собираешься от него избавиться?

Я стряхнула воду с рук над умывальным тазом, вытерла лицо чистой тряпкой и только тогда посмотрела на Дори. Хелен вышла, чтобы купить себе горячий пирожок, Анабель еще не вернулась с ночной работы, и Дори вытянулась на кровати, радуясь возможности поваляться там в одиночестве, перед тем как выйти на улицу.

Я прикрыла руками живот, жалея о том, что не затянула корсет потуже.

— А что, уже заметно?

— Я заметила. Но остальные вряд ли заметят — ты же такая худющая. Давно это?

— Я не знаю точно. — По вполне определенным соображениям я не хотела говорить Дори о том, что я уже на шестом месяце. — Но недавно он начал шевелиться, — добавила я, подумав, что мало что в моей жизни радовало меня так, как эти едва заметные толчки.

Дори скривилась от отвращения.

— Значит, ты круглая дура. Раз ребенок начал шевелиться, от него будет труднее избавиться. Похоже, что ты по меньшей мере на четвертом месяце. Почему ты ничего не сделала раньше? Но сейчас еще не слишком поздно — хотя для тебя все пройдет тяжелее. Будет больше боли и грязи, но все обойдется, если ты найдешь нужного человека и как следует ему заплатишь.

Она снова скривилась, засунула палец в рот и, зажмурившись, принялась трогать коренной зуб.

— Зуб болит?

Кивнув, Дори села.

— Я сегодня же вырву его у цирюльника. Не хочешь пойти со мной? Если у тебя есть деньги, я помогу тебе уладить твою проблему. У цирюльника есть один знакомый. Я к нему уже обращалась.

Я завязала волосы темно-синей лентой, покачала головой и взяла шаль.

— Куда ты деваешь свои деньги, Линни? Ты совсем не покупаешь себе украшений и платьев. Ты больше не ходишь с нами в таверну или в харчевню. И ешь бог знает что — ни пирожных, ни фруктовых пирогов, только какую-то бурду, картошку и говяжий бок.

— Я коплю деньги.

— Надеюсь, не на черный день? — сказала Дори, рассмеявшись так, что ее глаза совсем исчезли. Затем она снова поморщилась и схватилась за щеку. — Если это так, то придется их все потратить в ноябре.

Она принялась ощупывать больной зуб языком.

— Так ты идешь со мной?

Я снова покачала головой и ушла, оставив ее наедине с зубной болью.


* * *

Я знала нескольких девушек, которым пришлось рожать, так как избавляться от ребенка было уже слишком поздно. Большинство из них подбрасывали детей на крыльцо работного дома или церкви. Только одна из тех, кого я знала, Элси, попыталась оставить ребенка и в то же время продолжала работать. В ночи, когда Элси работала, она оставляла малыша с одной беззубой каргой, и первые четыре-пять месяцев ребенок — довольно крепкий мальчик — прекрасно рос и развивался. Но затем однажды ночью он начал плакать и никак не мог успокоиться. Старуха, испугавшись, что ее выкинут на улицу другие обитательницы комнаты, и пытаясь утихомирить малыша, у которого резались зубки, дала ему слишком большую дозу «Успокоительного сиропа матушки Бейли». Ребенок впал в тяжелый наркотический сон и больше не проснулся. После этого случая Элси ни разу не видели на Парадайз-стрит. До нас дошли слухи, что она повесилась в затопленном подвале недалеко от переулка Лайм-Килн-лейн.

Хотя, конечно, никто не знал этого наверняка.


Глава девятая


Не помню, чтобы раньше я чувствовала такую усталость. Не важно, как долго я спала, — я была уже как выжатый лимон, когда просыпалась после полудня и начинала готовиться к вечерней работе. Я знала, что это из-за ребенка, которому требовались все мои силы, чтобы расти. Ноги болели еще сильнее, чем обычно. Каждое утро, расшнуровывая ботинки, я видела, что лодыжки опухли и в местах соприкосновения с обувью на коже остались ярко-красные следы.

В тот самый вечер — пятого ноября, в ночь костров и фейерверков, — я решила вообще не выходить на работу. Быть может, я отпраздновала бы День раскрытия порохового заговора[6] и купила себе чего-нибудь горячего, а затем провела бы весь вечер здесь, на Джек-стрит, слушая раскаты фейерверков. Может, даже раскошелилась бы на какую-нибудь дешевую пожелтевшую книжку и попробовала ее прочитать.

Но, протерев глазок на закопченном сажей оконном стекле и посмотрев вниз на людную аллею, я снова начала мечтать о том, как уплыву отсюда и буду играть с моей крошкой на залитой солнцем траве. Я знала, что должна сегодня немного заработать, ведь, даже если у меня не будет клиентов, все равно придется заплатить Блу оговоренную сумму денег. Она была небольшой, но мне не хотелось тратить на это свои сбережения — я была так близка к своей мечте, что уже слышала шум парусов, наполняемых ветром.

В последнее время клиентов у меня становилось все меньше и меньше. Сильнее всего я переживала из-за того, что кто-то из них может причинить вред моей маленькой Фрэнсис. Кроме того, я стала неповоротливой и одежда была мне тесна, даже несмотря на распущенную шнуровку. Мне было трудно выказывать заинтересованность, необходимую для ответной реакции, возможно что-то в моем лице и позе выдавало нежелание, и многие мужчины, окинув меня взглядом, шли к другим девушкам.

Шнуруя ботинки, я остро осознала, что мне нужно бросать все это — сырую комнату на Джек-стрит, путаницу темных улочек, кишащих пьяными клиентами. На улицах становилось все опаснее. За последние три недели трех проституток нашли задушенными возле доков. Я знала одну из них — молоденькую бледную девчонку. Несколькими месяцами ранее она потеряла передние зубы в драке с другой шлюхой. Ходили слухи, что с лета пропало куда больше девушек, но, так как тела не были обнаружены, их смерть нельзя было доказать.

Тем вечером я выбрала для работы угол на пересечении Парадайз-стрит и Кебл-стрит, здесь мне часто сопутствовала удача. На всех близлежащих церквях — Святого Георгия, Святого Петра и Святого Томаса — вразнобой ударили колокола, отбивая десять часов вечера, а работа у меня все не клеилась. Я обслужила только троих. По вечерам приток клиентов часто начинался только после одиннадцати, когда улицы наводняли одинокие джентльмены, возвращающиеся из театров, концертных и бальных залов. Но поскольку сегодня был праздник, большинство мужчин с раскрасневшимися от ночного воздуха и рома лицами спешили домой, чтобы провести вечер, наблюдая за фейерверками вместе со своими детьми. Было очень холодно. Этим вечером небо сделалось свинцовым, а в воздухе запахло снегом. На город опустился густой туман. На соседнем углу виднелось оранжевое зарево от горящей бочки со смолой, зажженной бездомными пьяницами. Матовые шары уличных фонарей тускло светились в тумане.

Через несколько минут, после того как стихло эхо последнего удара колокола, за моей спиной послышался цокот лошадиных копыт. Я обернулась, и меня на мгновение ослепили яркие фонари, раскачивающиеся по обеим сторонам экипажа. Это была красивая крытая повозка, запряженная парой нетерпеливо гарцующих лошадей. Я видела ее и раньше, но ее пассажира — никогда. Экипаж начал появляться здесь с прошлой недели и одной из девушек — Малышке Еве — довелось побывать внутри.

Пару дней назад она прошептала мне, что лучше бы ей туда вообще не садиться.

— Поверь мне, я сильно об этом пожалела. Это самый худший из клиентов и очень жестокий, — призналась она мне. — Он предпочитает засовывать свой член либо чуть ли не в самую глотку, либо в задницу и при этом вовсю распускает руки. Он избил не только меня, я слышала жалобы и от других девушек. Посмотри, что он мне сделал. — Малышка Ева сдвинула шляпку, чтобы показать мне красное опухшее ухо с сочащимся сукровицей струпом возле мочки. — Чуть совсем не оторвал. Он хорошо платит, но лучше тебе держаться от него подальше. Это настоящий головорез. И кто знает, Линни, может, это именно он убил всех тех девушек?

— Ты слишком много фантазируешь, Ева. Убийца не станет возвращаться на место преступления. Он побоится, что его поймают. Кроме того, ты ведь здесь, а не на кладбище?

Но Ева не улыбнулась мне в ответ, а снова спрятала пострадавшее ухо под шляпку.