Несколько дней каждую ночь ей снилась квартира, залитая кровью. Алая, вязкая волна поднималась и настигала ее. От нее никак не получалось укрыться — стены, двери не спасали. Ксения захлебывалась, пытаясь плыть куда-то. Она то поднималась над алой поверхностью, то снова погружалась, барахтаясь из последних сил. Соленый привкус, сладкий, приторный запах крови убийственно действовал на Ксению, но освободиться от всепоглощающей, мощной, сметающей все на своем пути пучины не было возможности. В конце концов, обессилев, со сбившимся дыханием она каждый раз оказывалась на балконе, и в этот момент волна отступала. Вытирая кровавые потоки с лица, Ксения с облегчением вздыхала, но в этот момент перила, на которые она опиралась, с хрустом отламывались. Удержать равновесие было невозможно, Ксения с криком падала в бездну и в ужасе просыпалась. Все тело болело, голова раскалывалась. Тяжело было открывать глаза, потому что свет вызывал неприятную резь, от которой непроизвольно бежали слезы.

К моменту пробуждения соседка по палате обычно успевала вызвать медсестру. Со спокойным выражением лица и мягкой улыбкой та быстро делала ей очередной укол. Что-то тихо говорила и удалялась, заметив первые признаки сонливости на обретающем спокойное выражение лице Ксении. Лекарство действовало практически мгновенно, погружая ее в глубокий сон, лишенный кошмаров. Это была спасительная тьма, которая давала возможность забыться, набраться сил. Сил… Правда, пока Ксения не видела им достойного применения. К чему ей снова подниматься на ноги? Так страшно возвращаться туда, где все безвозвратно изменилось. И смириться с этим было немыслимо. Неужели возможно пережить этот кошмар и снова обрести желание идти дальше? Ксения боялась смотреть в будущее. Оно казалось ей лишенным радости, смысла. Этот страшный августовский день перечеркнул все что было и будет. Неужели она, Ксения Широкова, появилась на этот свет ради того, чтобы в двадцать лет потерять смысл жизни? Где, в чем искать его теперь? Она постоянно задавалась этим вопросом до случившегося, а теперь он и вовсе заводил ее в тупик.

Одно было очевидно — Ксения панически боялась возвращаться в опустевшую квартиру. Она старалась даже не думать об этом. Следуя рекомендациям невропатолога, она пыталась проиграть ситуацию мысленно: вот она поднимается на нужный этаж, вот вставляет ключ в замок и… Дальше этого не шло, потому что Ксения начинала задыхаться от бешеного биения сердца. Оно словно повисло на тоненькой нити и, быстро раскачиваясь, было готово вот-вот сорваться, навсегда решив для своей хозяйки проблему смысла жизни. Все заканчивалось слезами, возрастающим страхом. Ксения стыдилась этого ощущения. Ей теперь нельзя быть слабой. Она перешагнула через такое, после чего многие бы сломались, но только не она. Она должна быть сильной, чтобы достойно пережить весь этот кошмар. Однако в следующий момент Ксению настигал поток совершенно противоположных мыслей: она чувствовала, что лучше оставаться розвальней, требующей постоянного внимания и заботы. Это поможет понять, кто из настоящих друзей останется рядом. Круг общения Ксении никогда не был широк, а вообще-то ее интересовал только один человек, его реакция на происходящее. Пока он оправдывал ожидания, но чем преданнее он себя вел, тем большее раздражение вызывал у Ксении. В этом не было никакой логики, но ощущение, слишком сильное и реальное, постепенно накрывало Ксению, как та кровавая волна из ночных кошмаров.

Гоша и Любовь Ивановна проведывали ее каждый день. Они старались сделать все, чтобы Ксения не чувствовала себя одиноко, чтобы у нее оставалось как можно меньше времени на размышления. Пока она не могла мыслить спокойно, рассудительно. Она все еще находилась во власти пережитого кошмара. Врачи говорили, что ее психика уже достаточно устойчива, но нужно помнить: пережитое не пройдет бесследно. Время от времени под влиянием чего-то внешнего, собственных мыслей, удач и неудач прошлое может возвращаться. Насколько Ксения будет в силах противостоять ему, покажет время. К тому же и врач, и Гоша, и его мама понимали, что возвращение в реальность для Ксении станет очередным испытанием. Они оказались правы, потому что незадолго до выписки она призналась Гоше, что не представляет своего возвращения домой. Она старалась говорить спокойно, но в какой-то момент не смогла сдержать слез. Гоша принялся успокаивать ее и с готовностью предложил ей пожить у них. Ксении показалось, что он был готов к такому разговору. Значит, она становится предсказуемой — это ей не понравилось. А Гоша не видел, что его ответ как бы и не обрадовал Ксению.

— Мама не будет возражать. Я точно знаю, что она тоже будет рада, если ты поживешь у нас, — горячо продолжал Гоша. — Да что я говорю, не поживешь, а просто переселишься к нам.

Он говорил с Любовью Ивановной на эту тему гораздо раньше, чем Ксения высказала свои опасения. Оба давно были готовы к тому, чтобы предложить Ксении из больницы переехать к ним.

— Все остается в силе, — Гоша осторожно взял Ксению за руку. Как долго тянулись дни, которые Ксения провела в больнице. Как часто он представлял себе этот день выписки. Он должен был ознаменовать начало новой жизни для обоих, конец испытаний. — Мы — одна семья. Мама ждет тебя, Ксюша. Поедем?

Она сидела на больничной кровати, глядя на стертый линолеум. Пытаясь понять геометрию почти неразличимого рисунка, Ксения ответила не сразу. Она не испытывала радости, покидая стены больничной палаты. Возвращение в мир страшило ее. Она боялась выйти из палаты, даже зная, что Гоша будет крепко сжимать ее руку. Он обещал всегда быть рядом. Как трогательно — Ксению распирало от раздражения, которое вызывало в ней поведение Гоши. Он хочет казаться идеальным спутником, показывает, что его отношение к ней осталось неизменным. Глупый, он только отталкивает ее этим, не понимая, что сейчас ей не до планов на его счет. Ей нужно вернуться туда, где она выросла, где мечтала и задумывалась о смысле жизни. А возможно ли это? От прошлого хочется отказаться, не осталось никаких желаний, а смысл оказался фантомом — призраком, ни разу не открывшим свое истинное лицо.

Ксении было невыносимо тяжело все эти дни, после того как она пришла в себя. Она никогда еще не чувствовала себя так плохо. Физическую боль усугубляла боль душевная, и именно ее не снимали ни лекарства, ни добрые слова и лица всех, кто принимал участие в судьбе Ксении. Она думала о том, как теперь будут строиться ее отношения с отцом, что изменится в их общении с матерью, насколько реально существование семьи Широковых, когда ее ошарашили страшные новости: отца больше нет, мать в психиатрической больнице. Ксения тогда расплакалась, уткнувшись лицом в постель, а молодая медсестра, принесшая дурные вести, стояла и, тоже чуть не плача, гладила ее по волосам.

— Почему я не умерла? — всхлипывая, повторяла Ксения, бессильно колотя подушку кулаками. Она снова подумала, что жестоко давать человеку жизнь, а потом заставлять его принимать страдания. Они делают ее существование безрадостным и бессмысленным. Неужели ради этого она появилась на свет? Нет, ее появление наверняка было непростительной ошибкой. Слезы лились, не принося облегчения. — Зачем, зачем? Я не хочу. Скажите, что все это только сон. Как с этим жить?

Она до сих пор не ответила на этот вопрос. И с каждым днем Ксения понимала, что пока не видит достойного, оправдывающего се назначение убедительного ответа. Она ощущала себя балансирующей у края пропасти. И ей было абсолютно безразлично, что произойдет дальше: Ксения больше была готова к тому, чтобы упасть в бездну. Она была уверена, что для нее это лучший исход. Казалось, ее отрешение от жизни должно быть написано на лице. Старательно пряча свои мысли, Ксения пыталась не выдать словами, жестами ту изнурительную борьбу, которая происходила в ее душе. Притворство изматывало ее. Поэтому ей было так трудно общаться с Гошей и его мамой. К тому же Ксении все чаще казалось, что их поведение лишено искренности. Подозрительно реагируя на самые обыденные вещи, Ксения все чаще ловила себя на мысли, что ей спокойнее, когда она остается одна. А Любовь Ивановна и Гоша словно не замечали перемен, происходящих с ней. Они старались вести себя так, будто ничего и не произошло. Все скользкие темы пока обходили, а стоило Ксении затронуть их, Любовь Ивановна спокойно повторяла, что всему свой черед.

— Мы поговорим обо всем после, девочка, — ее тон был мягким и строгим одновременно. Он не допускал возражений, настойчивого повторения вопроса, обсуждения проблемы, которую заботливая Любовь Ивановна отодвигала все дальше и дальше. Она считала, что главное — поставить на ноги ее, Ксению. Говоря это, она кончиками губ держала легкую улыбку, казавшуюся неестественной и неуместной — еще одно доказательство лукавства. У Ксении же мышцы лица утратили способность воссоздавать даже подобие улыбки.

«Интересно, появится ли у меня когда-нибудь повод для этого?» — мрачно глядя на повторяющийся узор старого линолеума, размышляла Ксения. Память все чаще рисовала мамино лицо. Теперь дочь понимала ее, как никогда. Бедная мама. Ксения вытирала набегающие слезы. Как близки ей были ее грусть, отчаяние, страх перед жизнью прошлой и будущей — как же тяжело жить с таким грузом. Это напоминает существование между жизнью и смертью, та же пропасть, только сил для равновесия словно бы и не осталось. Теперь это состояние, словно вирус, передалось Ксении. А тут еще Гоша с его восторженно-радостным выражением лица. Где же найти мужество, чтобы оторвать взгляд от пола и не искать спасения в непонятных росчерках, полустертых пятнах. Пауза затягивалась, а Гоша преданно и нежно смотрел на нее, ожидая и боясь ее ответа.

— Пойдем же. Ксюша, ты меня слышишь? — его голос показался ей чужим.

— Я?

— Да, я к тебе обращаюсь.

— Слышу, конечно. Зачем ты спрашиваешь очевидные вещи? — Ксения решила, что сейчас, как никогда, похожа на свою мать. Наверняка у нее всегда было такое же отрешенное, задумчивое лицо и чуть сдвинутые к переносице брови — они выказывали недовольство тем, кто мешал плавному и глубокому течению только ей известных мыслей.