— Нет, это не мой ребенок. В моем роду таких доходяг не было. Что за ребенка тебе подсунули в роддоме, Вера?

Он каждый раз находил новые обидные слова, от которых у Веры сжималось сердце. Она помнила угрозу, произнесенную мужем в пылу ссоры, и старалась делать вид, что колкости и жестокость Широкова перестали действовать на нее. Она пыталась выглядеть сильной, что часто сбивало Андрея с толку, хотя и немного сдерживало его ярость. Однако находиться в постоянном нервном напряжении оказалось непростой задачей. Вера очутилась словно между двух огней: мужем и дочерью. Обжигающее пламя безжалостно выжигало ее изнутри, беспощадно, монотонно разрушая.

Широков унижал ее достоинство, требуя при этом к себе особого отношения. Ксения росла и тоже нуждалась в матери, как любой ребенок. Вера пыталась поступать так, чтобы угодить всем, чтобы покой был в доме не на день-два. Задача изначально невыполнимая, но Вера не желала этого замечать, потому что стоило ей только задуматься над происходящим, как ее охватывала паника. Волна стыда, отчаяния и страха делала ее апатичной, слезливой, равнодушной ко всему происходящему. Даже Ксения в такие моменты не вызывала у Веры того благоговения и восторженной любви, которые помогали ей в самые трудные минуты.

Жертвенность и желание делать все необходимое для семьи и дочери скоро привели к тому, что молодая, энергичная, она превратилась в панически боящуюся любого отклонения от привычной жизни, склонную к истерикам женщину. Если бы еще Ксения не болела так часто. Вера все время жила в ожидании беды, очередной болезни, которая обязательно нагрянет и перевернет в их доме все с ног на голову. И все трудности снова падут на нее одну. Ведь муж никогда не разделяет ее опасений, забот. Он целыми днями на работе, а может, только делает вид, что невероятно занят. Вере Васильевне все чаще казалось, что он попросту бежит из дома. То, что он зарабатывает, можно было назвать хорошими деньгами, но радости они не приносили. Отчитываться приходилось за каждую копейку. Расходы на лекарства Широков воспринимал с нескрываемым раздражением:

— Опять на аптеку работал. Вот радость, — ворчал он, бросая в сторону Ксении косые взгляды.

— Маленькие дети часто болеют, — Вера пыталась смягчить его недовольство.

— Она у тебя до старости в маленьких ходить будет. Радости особой не вижу от того, что это чудо появилось в нашем доме. Раздевает нас твоя Ксения, — только и всего.

— Наша.

— Твоя, Веруся, твоя. Моего в ней столько, сколько у тебя от китайца.

— Ты прав. Биологический отец — это еще не отец, — Вера увидела, как вспыхнули злостью глаза мужа, но ни до бранных слов, ни до рукоприкладства не дошло. Широков не пожелал продолжать дальше. Каждый решил, что исход короткого разговора — его победа.

Многодневное отсутствие мужа было для Веры Васильевны спасением. В эти дни она чувствовала себя спокойнее, увереннее, все дела спорились гораздо быстрее, общение с дочкой доставляло удовольствие. Но возвращение Андрея снова ставило все с ног на голову. Опять борьба с его вздорным, грубым характером, постоянное нервное напряжение. Со стороны никому не было известно, что семья Широковых лишь внешне выглядит благополучной. Андрею было крайне важно, чтобы о нем думали, как о примерном отце, муже. Это возвышало его, по большей части в собственных глазах. Фотография Ксении была всегда с ним и при каждом удобном случае он спешил показать ее сослуживцам, совершенно незнакомым людям, встречающимся во время многодневных рейсов. Широкову приносило удовольствие наблюдать, как теплеют лица, когда он начинает придумывать несуществующие истории о своей замечательной дочке, заботливой жене. Он играл роль, которую в жизни даже примерять на себя не пытался. Вера была бы крайне удивлена, если бы хоть раз стала свидетельницей одной из таких сцен. Широков умел казаться искренним и трогательным. Пожалуй, с Верой он ни разу не позволил себе подобного лицедейства. Он считал ниже своего достоинства опускаться до притворства с такой недалекой, ограниченной особой, какой стала его жена. Погрязла в кашках, стирках, утренниках. В ее голове только забота о Ксении, этой кареглазой занозе, прочно засевшей в их доме. И не выдернуть ее никак — это огорчало Широкова больше всего на свете. Если бы кто-нибудь сказал, что нужно потерпеть год-два, а то и поболе, а после самозванка исчезнет раз и навсегда, то он был бы несказанно рад, счастлив. Там, гляди, и Вера снова стала бы прежней. Не квочкой, а женщиной, дарящей ему столько огня в моменты близости. Сколько лет в их близости нет ничего, напоминающего желание? Лет пять, даже больше.

Ксении удалось избавить свою мать от любых других природных потребностей, кроме заботы о собственной никчемной персоне. Это вечно требующее к себе внимания существо сделало его семейную жизнь невыносимой. Разве об этом он думал, когда решил, что Вера — идеальная спутница для него? Нет. Тогда он видел только их двоих, никаких детей, никаких отклонений в отношениях между двумя людьми, которых однажды свела воля случая. И ведь все было так хорошо. У них не было серьезных поводов для ссор, раздоров. А во что превратилась их жизнь с появлением Ксении. В ад. В нем Широкову было чрезвычайно неуютно. Свою злость и раздражение, копившиеся ежеминутно, ежесекундно он не желал оставлять в единоличном владении. Пусть отхлебнет из его ковша и милая женушка. Ослушалась, нарушила главное правило — пусть пеняет на себя.

Вера не могла знать, что за мысли роятся в голове мужа. Хотя понять было не трудно. Достаточно было увидеть, какой злобой и ненавистью был полон его взгляд, резко оброненное слово, чтобы понять — любви и взаимопонимания нет и не будет. Семья Широковых с некоторых пор существовала чисто формально. В ней не было того, что называют поддержкой, теплотой, радостью — вынужденное общение по известному обоим договору, каждый пункт которого определен и ни в коем случае не может быть нарушен. И во всем Вера обвиняла себя. Нет, не за то, что вышла замуж за нелюбимого человека, заранее обрекая себя на жизнь бессловесного, не имеющего своего мнения существа. Вера все чаще вспоминала отца и теперь точно знала, что искупает свой грех по отношению к нему, самому близкому человеку, которому она причинила столько горя. Ее чаша должна наполниться не меньшим, а то и большим страданием. Только тогда она получит прощение и, быть может, заслужит право на человеческую жизнь.

Мысли Веры становились все более тягостными, угнетающими. Их груз с каждым днем увеличивался и грозил раздавить уже не сопротивляющуюся, усталую, апатичную женщину. Не было того света в конце туннеля, к которому нужно было стремиться. Страх, усталость и отчаяние вытеснили из головы Веры все. С этим невозможно прожить долго, находясь в здравом уме. Организм рано или поздно включит систему самозащиты. Она сработает, раз и навсегда лишив мозг способности реагировать на то плохое и хорошее, что может происходить. Вера боялась этого все больше. Она с ужасом думала, что однажды перестанет различать фантазию и реальность, уйдя в мир иного, словно параллельного существования.

Нужно было что-то менять, протестовать, настаивать на своем «я», на других отношениях или их полном разрыве. Но после тяжелого разговора с мужем, состоявшегося несколько лет назад, Вера Васильевна больше не решалась быть смелой. Она сломалась и с тех пор давно боялась не за себя, а за дочь, что муж в порыве гнева сделает что-нибудь ужасное по отношению к ней. Он ведь тогда ничего не соображает, обрушивая на них очередной приступ ярости. Его угрозы всегда балансируют между выплескиванием эмоций и немедленным исполнением.

Вера совсем сникла, молча несла груз домашних и материнских забот. Однажды она сказала себе, что ей не суждено познать счастье. Кому-то дано, а кто-то так и остается ни с чем. Так получилось, что она в числе последних. Вера Васильевна не искала утешения в Боге, подругах. Ее боль была настолько глубока и неискоренима, что не имело никакого смысла делиться ею. От этого не стало бы легче. Лишь изредка она позволяла себе общаться с соседкой по лестничной площадке. Веселая и неунывающая женщина на какое-то время словно подзаряжала Веру своей неуемной энергией. Это помогало смириться с бесконечной чередой безрадостных будней, ведь дома с каждым годом росло отчуждение. Оно уже давно пролегло пропастью между ней и мужем, а теперь и с Ксенией становилось все тяжелее находить общий язык.

Широков стал пить, заглушая водкой несбывшиеся мечты, как он потом говорил. Вере приходилось выслушивать долгие пьяные монологи, в которых она всегда фигурировала в роли вселенского зла. Именно из-за нее так непростительно пусто и серо складывалась судьба Широкова. Он повторял это десятки раз на разный манер, с разными интонациями. Однако смысл всегда сводился к встрече у моста. Порой тема полубессвязной речи мужа в корне менялась. Тогда, едва ворочая языком, он просил простить его за все, стоял на коленях перед Верой и плакал, но это случалось крайне редко, словно что-то человеческое вселялось на короткий миг в его душу. Вероятно, этому светлому чувству совсем не было там места, потому что Андрей Александрович становился с каждым годом еще более жестоким, безжалостным по отношению к жене. Ксению он по-прежнему игнорировал, от случая к случаю снисходя до короткого разговора с ней. Особенно тяжело приходилось домашним, когда Широков уходил в очередной запой. Вера боялась, что муж лишится работы и, вызывая на дом врача, слезно просила его держать увиденное в тайне. Она знала, что в случае огласки муж может потерять работу. Тогда он отыграется на ней! Он обязательно обвинит ее в том, что его снимут с выгодных маршрутов, лишат хорошего заработка. Широков давно привык обвинять ее во всех смертных грехах. Вера Васильевна смирилась и с этим. Единственное, о чем она время от времени позволяла себе ему напоминать, так это о том, что пора пойти к врачу, который поможет покончить с алкоголем.

— Не записывай меня в алкаши! — возмущенно потрясал кулаками Широков. — Мне завязать — раз плюнуть. Только зачем?