Марина Снежная - Линия сердца

Наверное, это худший день рождения в моей жизни. Хотя, я никогда не любила этот праздник. Кто-то, возможно, ждет его с трепетом и предвкушением сказки, а я — с гложущим предчувствием беды. И дело не в том, что каждый год делает мои шансы на счастье все призрачнее, а на лицо прибавляет морщины. В каждый день рождения со мной обязательно случается неприятность. И началось это с того счастливого беззаботного возраста, в который так мечтают вернуться женщины после тридцати. В шестнадцать лет. В тот день рождения мой отец ушел из семьи.

Помню, мы сидели за праздничным столом. Вся семья. Бабушки и дедушки, тетя Лена, лучшая подруга Даша, родители. Мама разрезала утку с яблоками, мое любимое блюдо. На лицах улыбки. Ненавязчиво фонит телевизор. Тогда я подумала, что абсолютно счастлива. Это оказалось фатальной ошибкой.

Звонок в дверь. Уже тогда сердце сжалось от недоброго предчувствия. Хотелось удержать отца, бросившегося к двери. Кто знает, если бы я тогда это сделала… Может, вся жизнь перевернулась бы. Но я словно приросла к стулу. Из коридора доносились голоса, сначала тихие, потом громкие. Мама пошла посмотреть, в чем дело. Вернулась белая, как наша праздничная скатерть. Села за стол и залпом опрокинула рюмку водки, налитую для отца.

В комнату вошел и он сам. Вид до крайности виноватый и смущенный.

— Катя, дай я объясню.

Ворвалась незнакомая женщина, худая и черноволосая. Взгляд острый и неприятный.

— А что тут объяснять? Ты сам мне говорил, что тебя здесь ничего не держит, кроме ребенка. Вижу, что девочка уже взрослая. Пора и для себя пожить. А у меня, между прочим, ребенок будет.

— Оль, подожди в коридоре, — жалобно пролепетал отец.

— Хорошо. Только долго ждать не стану.

Лица сидящих за столом выглядели потрясенными и растерянными. Никто, в том числе и отец, не знали, как себя вести. Папа опустился на колени возле мамы, взял ее руку и тихо сказал:

— Я не хотел, чтобы ты узнала об этом так. Оля в таком состоянии… Она стала нетерпеливой и раздражительной. Я говорил ей, что сам все тебе скажу, но она…

— Уходи, — отчеканила мать сильным и твердым голосом. — Собирай вещи и уходи. Сегодня. Сейчас.

— Может?..

Мама смерила его таким презрительным взглядом, что он осекся. С трудом поднялся и попятился к двери. Торопливо пробормотал всем присутствующим:

— До свиданья. Простите, ради Бога.

Подруга ободряюще сжала мою руку.

— Люда, не плачь, пожалуйста.

— Я не плачу, — сказала и тут же на тарелку с любимой тушеной уткой упала соленая капля.

Даже не осознавала, что по щекам катятся слезы.

Хлопнула входная дверь. Звук отъезжающего лифта. Он даже вещи не забрал, так спешил освободиться. От мамы. От нас.

А потом был ужасный год, когда родители разводились. Делилось все, начиная от подержанной мебели, заканчивая импортным телевизором. А я превратилась в домоседку. Только и делала, что ела, ела и ела, запершись в своей комнате и читая книги. Я прочитала всю нашу библиотеку, особенно не разбирая, что именно читаю. Иногда приходила Даша, пыталась вытянуть меня на улицу. Я давала ей понять, что и ее предложение и само присутствие мне неинтересны. А потом я отстраненно поняла: Даша не заходила уже несколько месяцев. Даже не удивилась этому. От людей, даже самых близких и родных, не стоит ждать постоянства.

Следующий день рождения мы с мамой отмечали в новой однокомнатной квартире, на другом конце города. Присутствовали только бабушка и дед по материнской линии, мама и я. Мне подарили хула-хуп. Я удивилась этому подарку. Старательно отводя глаза, мама сказала, что мне стоило бы заняться физкультурой. Зачем? Она подвела меня к зеркалу и, сглатывая слезы, произнесла:

— Посмотри, во что ты себя превратила, Люда.

Как я могла не видеть этого? Словно пелена упала с глаз. Это похожее на поросенка, заплывшее жиром создание, с торчащими в разные стороны рыжими волосами, — неужели, я? Мотнула головой, не желая верить. Стиснула зубы и твердо решила заняться собой.

Потом я поступила в институт. Из-за того, что отец больше не помогал нам деньгами, приходилось экономить на всем, в том числе и на одежде. Пять лет травли и насмешек. Каждый год и каждое день рождение — в студенческом общежитии, среди ненавидящих меня соседок по комнате. Мать уехала в другой город, на заработки. Возникли трудности, пришлось продать нашу квартиру, чтобы рассчитаться с долгами. Она уехала снова. Потом маме улыбнулась удача, она вышла замуж и почти перестала интересоваться моей судьбой.

Я впервые узнала, что такое голод. Крохотной стипендии хватало ненадолго. Иногда немного денег присылала мама. Но и это курам на смех. С завистью смотрела, как хорошо одетые и беззаботные соседки поедают домашние пирожки и варенье. Однажды даже решилась тайком взять один пирожок. Что тут было! Мне устроили «темную» и пригрозили вообще превратить мою жизнь в ад.

В этой ситуации оказался только один плюс. Я похудела. И без хула-хупа. Но что толку. На нескладную, плохо одетую девчонку парни совершенно не обращали внимания. Рыжая, еще и в веснушках. Все силы бросила на учебу, закончила наш местный нархоз с красным дипломом. По специальности бухгалтер.

Пыталась устроиться на работу, но везде отказ. Нужен опыт работы, а где его набраться, если никуда не берут. Пришлось устроиться торговать на рынок.

Мой двадцать пятый день рождения. Муж хозяйки, который бросался на любую оказывающую в поле зрения женщину, обратил внимание и на меня. Видно, перебрал лишку. Пригласил в местную чебуречную. Вечер мы заканчивали в моей съемной обшарпанной комнатке. Я стала женщиной. А утром он пригрозил, что если хоть кому-то скажу о том, что произошло, он меня со свету сживет. Но шила в мешке не утаишь, и слухи дошли до хозяйки и без моего участия. Меня уволили с работы.

Может, и к лучшему. Устроилась в продуктовый магазин. Пошли одинокие, скучные, но все-таки спокойные годы. Однако, каждый раз, когда близился день рождения, начинало грызть тревожное предчувствие. Сегодня мне исполнилось тридцать лет. И меня обвинили в краже денег из кассы. Не понимаю, как они могли исчезнуть. Начальник не желал ничего слушать. Угрожал даже милицией, если я не верну деньги. Пришлось пойти на его условия. Три месяца я проработаю бесплатно, а потом отправлюсь на все четыре стороны.

Оторвавшись от горьких мыслей, сняла черные вязаные перчатки и подула на озябшие пальцы. Руки, пожалуй, единственное, что можно назвать во мне красивым, — мелькнула нелепая мысль, тут же сменившаяся осознанием собственной ущербности.

Я почти примерзла к этой лавочке в парке. С неба неспешно валил снег, образуя на земле белую скатерть. Это мой единственный праздничный стол. Никуда не хотелось идти. Сидеть тут до бесконечности, незаметно уснуть, чтобы никогда не проснуться. Старая искусственная шуба, полинявшая местами, уже не согревала. Меня колотила дрожь, зубы выстукивали чечетку. Я упрямо сидела. Только сильнее надвинула на лоб вязаную белую шапку. Мамин подарок на восемнадцатилетие. Кому и что я пыталась доказать? Сама не знаю.

Постепенно исчезло ощущение холода. Сменилось блаженным сонным теплом. Голова кружилась, неудержимо клонило в сон. Все вокруг превратилось в сверкающую карусель. Ресницы отяжелели от набившихся на них снежинок. Губ и носа вообще не чувствовала. Беспамятство.

Так легко и спокойно. Парю в пустоте, а вокруг чистое голубое небо. И солнышко так приятно согревает. Жарко. Утираю пот со лба и сбрасываю шубу и шапку. Так хорошо. Вокруг тот же парк, только летний. Лавочка с облупившейся зеленой краской. Деревья шелестят кронами. Где-то смеются дети. Хорошо…

Резкий хлопок. Щеку болезненно обожгло. Застонала, возвращаясь к реальности.

— Не хочу… Нет…

Губы едва шевелились. Чье-то прикосновение. С меня стягивают перчатки. Обжигающе-горячие ладони растирают мои руки. Чувствительность начинает возвращаться. Кричу от боли. Словно миллионы иголок впиваются в кожу.

Из глаз хлынули слезы. Разлепляю неподъемные веки и сквозь туманную пелену различаю чье-то лицо. Пытаюсь сфокусировать зрение. Поднимаю одну руку, чтобы вытереть мешающие слезы. Резкая боль. Рука дрожит. Закусываю потрескавшиеся губы, чтобы не заорать.

— Тише, девочка. Сейчас все пройдет.

Ласковый грудной голос, пробирающий до самого сердца. Мужской. Уже давно никто не говорил со мной так. Тем более, мужчина. Он продолжает растирать мои руки, а я все еще не могу разглядеть его лица. Слезы катятся градом.

Острый запах спирта. Мне в губы тычется край стакана.

— Выпей. Только залпом.

— Я не…

Мужчина вливает мне в рот жидкость. Захлебываюсь, кашляю, фыркаю. Морщусь от отвращения. В горле — жар, его словно раздирает. Постепенно боль утихает. Спиртное разливается по телу приятным теплом, согревая изнутри. Руки перестают казаться сплошным очагом боли. Поспешно вытираю слезы. Разглядываю сидящего рядом со мной на корточках человека.

Невольно ощущаю неловкость. Я не привыкла находиться рядом с такими мужчинами. Без сомнения, человек состоявшийся в жизни. Холеный, хорошо одет. Волосы ухоженные, темно-каштановые. Уже не молод. Лет сорок точно, но ни одного седого волоска. Мужественное угловатое лицо с чуть длинноватым носом и выдающейся нижней челюстью. От всего облика исходит ощущение уверенности и силы. Он продолжает держать одну мою руку, растирая ее, хотя в этом уже нет необходимости.

Хочется, чтобы он посмотрел на меня. Узнать, какие у него глаза. Я всегда при знакомстве с людьми сразу обращаю внимание на глаза. Не столько важен цвет или форма, сколько то, добрые они или злые.