Всю неделю Агнес провела у постели матери. Мод перевели из реанимации в обычную палату. Она не приходила в себя, но состояние оставалось стабильным. Агнес это не устраивало. Ей хотелось, чтобы что-то изменилось. И на шестой день изменения произошли. Отец как раз вышел в больничный сад подышать воздухом, когда шипящий прибор вдруг запищал. И другой, тот, что обычно жужжал, – тоже. Зеленая кривая на черном экране превратилась в прямую линию. Тут же прибежала медсестра. И выставила Агнес и Мадде в коридор. Затем пришли еще сестры и врачи. Дверь то открывалась, то закрывалась. Агнес и Мадде не отходили от палаты матери. Агнес не знала, она ли взяла Мадде за руку или та ее, но чувствовала, как влажная ладонь сестры крепко сжимает ее руку. В окно в конце длинного больничного коридора светило солнце.

Мама умерла в ясный, погожий день.

* * *

Агнес еще несколько дней оставалась с отцом. Сказать, что он хорошо держался, было бы сильным преувеличением, но Агнес удивлялась, что он вообще находил в себе силы жить. Вставать по утрам, есть, ходить и ложиться спать вечером. Ей самой все это давалось с трудом. Она лишилась матери, которая умерла так рано и так бессмысленно. Временами осознание того, что мамы больше нет, становилось невыносимым, от этой мысли у Агнес кружилась голова, к горлу подступала тошнота, и все же у нее было хоть какое-то утешение. Рано или поздно дети остаются без родителей. Таков закон природы. Другое дело отец. Он потерял жену, спутницу жизни, такого не должно быть. Или должно? Покуда смерть не разлучит вас.

Из Испании приехала тетя Гуллан. Почти все время она проводила на Сниккарвэген. Она, конечно, тоже переживала утрату, но не так, как отец. Она без умолку что-то рассказывала. О сестре, об их детстве, о своей квартире в Марбелье, о чем-то совсем постороннем… Агнес заметила, что отец замкнулся в себе. Ему нечем было себя занять, некуда пойти. Будь у него работа, думала Агнес, наверное, было бы легче. Работа – это друзья, которые похлопают по плечу и утешат, жесткий распорядок, которому подчинена твоя жизнь. Ей самой хотелось поскорее снова выйти на работу, вернуться к обычной жизни. Было ощущение, словно она попала в какую-то черную дыру, где не за что уцепиться. Кругом одна только черная, беспросветная скорбь.

Они с Маделен взяли на себя хлопоты по организации похорон. Их назначили на следующую пятницу. Посещение бюро ритуальных услуг оставило у Агнес ощущение чего-то нереального, как если бы она заказывала собственные похороны. Заученно улыбаясь, чужие люди в строгих костюмах спрашивали, не высказывала ли Мод каких-либо особых пожеланий относительно церемонии. Идиотский вопрос. Маму сбила машина, и у них не было возможности выяснять такие вещи! А когда семья последний раз собиралась на воскресный обед, эта тема, как ни странно, не обсуждалась. Как, впрочем, и в другие дни за последние пятьдесят семь лет.

Свен согласился со всеми их предложениями. Правда, с неожиданной твердостью заявил, что псалмы выберет сам. Потому что точно знает: во время церемонии надо играть «Сей мир прекрасный» и «Расправь свои крылья». Мамины любимые псалмы.

Наконец Агнес решила, что пора вернуться в Стокгольм. Тетя Гуллан присмотрит за отцом. И Мадде обещала почаще заглядывать. Они обзвонили всех папиных друзей, предупредили соседей. Фьельнеры уже пару раз заходили. Агнес сделала все, что могла. К тому же через несколько дней она снова приедет – на похороны.

Прошло всего десять дней с тех пор, как она ехала в Лэннинге. А ей казалось, это было в другой жизни. Выйдя из поезда в Стокгольме, Агнес почти испугалась: как много вокруг народа и все куда-то спешат. На ходу говорят по мобильнику, торопятся на какие-то встречи, разглядывают витрины, покупают в киоске бутерброды с тунцом. Неужели никто не замечает, не видит, какое у нее горе? У нее умерла мать, и все теперь стало иначе.

Когда Агнес наконец вошла в свою квартиру, ее трясло как в лихорадке. Она думала, что ей удалось взять себя в руки, что она выдержит, но оказалось, самое трудное только начинается.

Она упала на пол в прихожей и, заливаясь слезами, жалобно заскулила. Как будто горе ее было так велико, что могло выразить себя только этим завыванием, непохожим на обычный плач. Сколько времени она так пролежала, Агнес не знала, но постепенно ее глаза начали различать отдельные предметы. Глянцевые рекламные листовки, приглашавшие на распродажи, – они скопились на полу, пока она была в отъезде. Стоящая у стены обувь, которую она носила в той, прежней жизни. Пальто и куртки на вешалке, которые теперь казались Агнес чужими. Все стало другим, все изменилось. Неужели после того, что случилось, можно жить по-старому? Ходить на работу? Покупать масло и выносить мусор? Записываться на стирку и злиться на соседей, слушающих плохую музыку? Или теперь и это все изменится?

Она уже не плакала, только тяжело дышала, и не было сил подняться. Зазвонил телефон, а она как будто не слышала, но звонки не прекращались: видимо, автоответчик был выключен. Агнес с трудом приподнялась, потом села, потом встала на ноги. Сняла трубку. Это была не мама.

– Привет, Агнес. Ты уже дома? – спросил Калле. – Как у тебя дела?

– Так себе. – Голос ее не слушался. Она села на диван.

– Хочешь, я приеду?

– Спасибо, не надо.

– Ты уверена?

– Уверена. – Понемногу она начинала узнавать собственный голос. Он звучал слабо и хрипло, но это был ее голос.

– Не знаю, что тут можно сказать. Я очень сочувствую твоему горю. Прими мои соболезнования. Могу я что-нибудь для тебя сделать?

– Нет. Но все равно спасибо за заботу.

Она звонила Калле из Лэннинге, рассказала, что случилось с мамой, объяснила, почему не может пока вернуться. Потом позвонила, когда мама умерла, извинилась, что ей придется задержаться еще на несколько дней. Калле старался ее поддержать, предлагал помощь, сказал, чтобы она не торопилась, в ресторане они как-нибудь справятся, и не важно, сколько времени ей потребуется. И вот теперь она сидит у себя дома на диване, и ей больше не требуется никакого времени.

– Я бы хотела как можно скорее снова выйти на работу.

– Может, тебе стоит немного отдохнуть?

– Мне надо чем-то занять голову. Как там, кстати, у вас дела?

– Нормально. Только без тебя скучновато.

– Посетителей не прибавилось?

– Пока нет, но, уверен, и с этим все будет в порядке.

Агнес понимала, Калле не хочет ее расстраивать.

– Лола больше не приходила? – Ей было приятно говорить про ресторан, словно таким образом она понемногу возвращалась к прежней жизни.

– Нет. Она уже три раза у нас была. Вряд ли еще придет. Теперь остается только ждать статью.

Какое-то время оба молчали. Затем Агнес сказала:

– Возможно, я сегодня вечером к вам загляну. Я правда хочу побыстрее снова начать работать.

– Да хоть завтра выходи, если тебе так хочется. Пернилла и Хенрик возражать не будут. Но помни, тебя никто не торопит. Поступай так, как тебе лучше.

– Спасибо, Калле. Я так и сделаю.

Чуть позже позвонила Луссан. Они договорились встретиться в восемь часов в ресторане. Агнес была тронута: какие у нее хорошие друзья. Потом подумала о сестре. В те дни, когда они дежурили в больнице, Юнас мало говорил, но они постоянно чувствовали его присутствие. Он привозил и увозил их на своем старом «форде», покупал в китайском ресторане еду, чтобы они не сидели на одних бутербродах из больничного кафетерия. Агнес видела, как, переночевав дома, Мадде возвращалась с новыми силами. Рядом с ней был человек, который помогал и поддерживал. Так же, как это делали сейчас для Агнес ее друзья. А отец? Откуда ему взять сил? Сумеют ли его поддержать соседи и бывшие товарищи по работе? Агнес и рада бы ему помочь, но она живет в Стокгольме. И не может навещать его каждый день. Конечно, она будет ему звонить. Зато Мадде живет недалеко от отца. И им придется помогать друг другу.


Агнес пришла в ресторан за полчаса до назначенного времени. Едва переступив порог, она ощутила, как мучившая ее боль немного отступила, на какое-то мгновение на душе у нее стало почти радостно. Пернилла поспешила ей навстречу и обняла ее, следом подошел Калле и тоже обнял. Агнес заглянула в кухню, поздоровалась с Филипом. Он кивнул ей и что-то пробормотал. Она расслышала только «Сочувствую… мм… твоей мамы».

Когда она села в баре дожидаться подругу, Калле сел рядом и погладил ее по щеке:

– Бедняжка.

Этого оказалось достаточно, Агнес почувствовала, что, того гляди, расплачется.

– Перестань меня жалеть, – сказала она. – Я этого не выдержу.

– Ладно, тогда я попрошу тебя не раскисать, потому что, после того как напечатают отзыв Лолы, нам без тебя не справиться.

Агнес рассмеялась, поспешно смахивая покатившуюся по щеке слезу:

– Ты так уверен, что отзыв будет положительный?

– По крайней мере, мы очень старались. И насколько я могу судить, все было как надо. А как по-твоему?

– Мне тоже так кажется. – Она вспомнила вечер, когда Лола приходила с французом, ее колючий взгляд. – Надеюсь, мы ни в чем не ошиблись. Во всяком случае, еда была на высоте.

– Когда ты думаешь приступить к работе?

– Хоть завтра. – Заметив в глазах Калле сомнение, она продолжила: – Я серьезно. Похороны в пятницу, так что в пятницу и в субботу вам придется обойтись без меня, но после этого, надеюсь, смогу работать как обычно.

И все равно Калле смотрел на нее с недоверием.

– Агнес, ты только что потеряла мать. Ну зачем так торопиться?

– Хватит со мной сюсюкаться. – Она вновь почувствовала в горле комок, еще чуть-чуть – и она заплачет.

Калле сдался:

– Ладно. Значит, договорились: ты работаешь в среду и четверг, а потом выходишь в воскресенье.

В этот момент появилась Луссан. Калле извинился и вернулся на кухню.

Подойдя к Агнес, Луссан крепко обняла подругу и долго не отпускала. Агнес пришлось снова смахивать слезы.