– Выбирай слова, – рассердился Гюстав. – Все-таки говоришь о покойнике, который был нашим товарищем, и убили его недалеко от галереи, в которой мы сейчас сидим!

Бригадир пожал плечами и с сердитым видом сунул в рот кусок хлеба с мясным паштетом, крепко пахнущим чесноком. Глядя на него, Тома вдруг стало интересно, почему на столь ответственный пост – требующий смекалки, умения предвидеть все опасности в шахте и поддерживать дисциплину, – Марсель Обиньяк назначил именно этого человека.

– Скажи, Тап-Дюр… если, конечно, я еще могу тебя так называть, ведь теперь ты наш начальник…

– Лучше уж зови Мартино. Прозвища в шахте – больше для забойщиков да крепильщиков. Приходится годами гнуть спину, чтобы заработать уважение. Твоего отца товарищи до сих пор кличут Гюставом, да и тебя, Тома, нескоро переименуют!

– Может, и не успеют: Йоланта просит, чтобы я шел работать на мукомольный комбинат. Однако речь не о том. Я хотел спросить кое о чем. Тебя ведь тоже допрашивал инспектор? Почему ты не рассказал о вдове, из-за которой могли поскандалить Букар и Амброжи?

– Я не доносчик, Тома, да и не видел причин. Поляк тогда еще был на свободе. А теперь, когда флики его забрали, я сделал выводы. Кстати, вы узнали что-то новенькое? Говорят, вчера вечером вас вызывали к инспектору.

– Нет, ничего такого, – нахмурился Гюстав.

– Мы знаем не больше твоего, – подтвердил Тома.

Отец и сын не стали нарушать предписаний Жюстена Девера. В своем кабинете в Отель-де-Мин он приказал ничего и никому не рассказывать о пистолете Станисласа.

– Если верить показаниям мсье Амброжи, об оружии он сообщил Альфреду Букару, и больше никому, – сказал инспектор тоном, подчеркивающим важность происходящего. – Я бы предпочел, чтобы о столь важной детали расследования никто, кроме вашей семьи, не знал – так у меня появится шанс найти другие улики или хотя бы пресловутый Люгер. Слухи здесь расходятся быстро, и если углекопы расслабятся, думая, что я уже заполучил преступника, могут всплыть интересные факты. Передайте мою просьбу родным, а я, в свою очередь, поставлю в известность мадемуазель Мийе.

Естественно, Маро прислушались к рекомендации полицейского: Онорине и Жерому было приказано хранить все в строгом секрете, равно как и Йоланте с Пьером.

– Ну, пора вернуться к работе, – стал подгонять подчиненных Тап-Дюр. – Нам, в отличие от этого париго, платят не за то, что мы суем нос в чужие дела!

Подразумевался, конечно же, инспектор Девер. Тома поморщился – его мучила совесть. Перед тем как снова взяться за обушок, он обратился к бригадиру:

– Думаю, нужно уведомить полицию об этой женщине – вдове из Ливерньера. Мартино, именно ты обязан сообщить. Знаешь, как ее зовут?

– Мария как-то там… Фигура у нее хорошая, и недотрогой ее не назовешь. А наушничать не пойду, я уже говорил. И вообще, Амброжи в тюрьме. Может, вдовушка сама на него донесла?

– Если бы да кабы во рту выросли бобы, как любит говорить моя супруга, – пробормотал Гюстав.

Отец и сын снова вернулись к тяжелой работе. Их задача – вырубить как можно больше угля. Однако разговор с бригадиром не шел Тома из головы. Как же поступить? Перед глазами то и дело возникал образ Изоры и ее слова: «Предположим, Станислас Амброжи все-таки убил бригадира, о чем я, допустим, узнала из надежного источника. И я обязана его защищать? Мне пришлось бы молчать? И это, Тома, по-твоему, справедливо?»

Спустя час он осознал, наконец, почему так взбеленилась Изора и что подразумевалось под ее эмоциональным высказыванием. Решение было принято.

Феморо, во флигеле Женевьевы Мишо, в тот же день, в тот же час

– Изора, просыпайся, слышишь?

Женевьева тихонько потрясла девушку за плечо. Угнездившись на раскладной кровати и спрятав лицо под одеялом, будущая родственница, казалось, и не думала открывать глаза.

– Изора, уже девять!

– Хорошо, встаю! – проговорила девушка, хлопая ресницами.

В комнате пахло теплым молоком, кофе и еще чем-то, но этот запах Изоре не был знаком.

– Завтрак подан, мадемуазель! – с шутливой церемонностью провозгласила Женевьева. – Смотри, что я принесла!

На паркете стоял небольшой поднос, а на нем – чашка горячего кофе, кувшинчик с молоком и три ломтя сдобной булки гаш. Вандейцы обожают такую выпечку.

– Кухарка передала специально для тебя! Я рассказала, что ты будешь работать на моем месте. Она славная женщина.

Изора приподнялась на локте и смотрела на Женевьеву так, словно не верила своим глазам. Очаровательная хозяйка флигеля успела уложить волосы в прическу и накраситься. На ней были бархатное коричневое платье и бежевая кофта.

– И давно ты на ногах?

– Обычно я просыпаюсь в семь, а в половине восьмого уже на службе. Да-да, так и следует говорить – «на службе», это льстит хозяйке. Проверяю запасы продуктов, собираю завтрак для мадам и мсье Обиньяков и подаю его к восьми утра: хозяину нельзя опаздывать на работу. Сопровождаю мадам в ее комнату, подготавливаю одежду, которую она выбрала на сегодняшний день, и развлекаю ее беседой. Когда с этим покончено, до десяти утра я свободна. Сегодня я много рассказывала о тебе, и мне показалось, Вивиан Обиньяк настроена благожелательно. Должна предупредить, Изора: здесь, в поселке, она скучает и часто не находит чем себя занять. Обиньяки вполне могли бы обойтись без экономки, но мадам нуждается в женском обществе, и ее супруг это понимает. Затем меня и наняли.

Объяснение несколько покоробило Изору. Сдержанная от природы, она не слишком любила пустые разговоры.

– Не уверена, что сумею скрасить досуг важной дамы, – призналась она.

– Ничего, ты – новый человек в доме, а это само по себе интересно.

– Что она подумает обо мне, когда увидит? Кровоподтеки на лице, губа распухла, не говоря уже о красной полосе на шее!

– Досадные мелочи мы постараемся спрятать с помощью макияжа и шейного платка. Мадам Вивиан ждет нас в своей гостиной к десяти. Ты только не сердись на меня, Изора, но я рассказала, как жестоко обходится с тобой отец. У хозяйки доброе сердце, и это сыграет в нашу пользу.

Изора настолько углубилась в свои мысли, что ничего не ответила и занялась завтраком. Благодаря доброте и заботам Женевьевы, у девушки было такое чувство, будто она переступает порог новой жизни, и единственное, что от нее требуется – показать себя с наилучшей стороны.

– Прости за вчерашний вечер, – проговорила она тихо, проглотив очередной кусочек булки. – Пришлось из-за меня понервничать… Если бы вы с инспектором Девером вернулись чуть позже, наверное, не сидела бы я сейчас в этой комнате, не пила бы кофе и не мечтала о будущем. Наша судьба висит на волоске, и оборваться ему или нет – решает случай… Пожалуйста, не говори ничего Арману!

– Хорошо. Ни ему, ни кому-либо еще. Доктор Бутен ничего не заподозрил, когда пришел вчера вечером. Так что бояться тебе нечего: сохраним в тайне твое маленькое сумасшествие.

– Спасибо, Женевьева! Но с каким великолепным апломбом ты врала доктору! – вспомнила события вчерашнего вечера Изора. – Даже на порог не пустила. Сказала, что у тебя была страшная мигрень, но к его приходу все прошло. Женевьева, ты – мой ангел-хранитель. Мне так стыдно за то, что я хотела умереть! Вот у моего брата, несмотря на все несчастья, хватило мужества не уйти на тот свет!

Женевьева поежилась, понимая, что Изора видела, во что превратилось лицо брата. Молодая женщина заранее ужасалась, представляя столкновение с реальностью, хотя жених и выдвинул некоторые условия.

– Изора, Арман согласился переехать со мной в Люсон, чему я безумно рада, но кое-что потребовал взамен – я никогда не увижу его лица. Я согласилась и, надеюсь, смогу выполнить это желание, хотя в повседневной жизни будет непросто. Вчера инспектор Девер дал мне совет: обратиться к врачам, которые специализируются на подобных случаях, и попробовать сделать еще несколько операций.

– Женевьева, это было бы чудесно!

– Сначала я наведу справки, а потом поговорю с Арманом. Ну хорошо, пора заняться твоим нарядом и прической.

Через десять минут она уже расчесывала роскошную черную гриву Изоры, упругими блестящими волнами ниспадавшую девушке на плечи.

– Ты не думала сделать модную стрижку? – спросила Женевьева. – Никто не видит красоты твоих волос. Они либо заплетены в косу, либо уложены в тугой пучок.

– Нет, мне больше нравятся длинные волосы. Ты только не обижайся, Женевьева, тебе стрижка очень идет.

– Это очень удобно, – ответила подруга. Женевьева носила каре, открывавшее ее прекрасную шею.

Изора подавила вздох. В голове все еще звучал любимый голос: «Ты – фея ночи, Изолина! Ты украла у нее синеву глаз, черноту волос, а сверкающую белизну кожи отняла у Луны…» Так ее утешал Тома еще до войны, когда кто-то обижал ее дома или в школе.

Женевьева словно прочитала ее мысли:

– Скажи, а что ты хранишь в металлической коробке? Ты рада, что я ее привезла? Это Арман подсказал, где ты ее прячешь.

– Правда? Значит, он помнит? В детстве я складывала в коробку разные безделушки, но теперь, скорее всего, выброшу вместе с содержимым.

«Засушенные цветы, оловянный солдатик, розовая лента, несколько маленьких подарков Тома и его последнее письмо», – перечислила она в уме.

– И правильно. Коробка проржавела и помялась.

Девушка кивнула, заново переживая вчерашнюю сцену, когда обожаемый Тома осыпал ее язвительными упреками и смотрел на нее с гневом и ненавистью. Она снова слышала ужасные слова, прозвучавшие, как похоронный звон по их странной дружбе. Впрочем, она хорошо помнила и тот момент, когда он поднял ее с пола и почти на руках перенес на кровать, нежным жестом убрал с ее лица волосы.

«Что будет, мы еще увидим, – повеселела она. – Если мсье Амброжи быстро выйдет на свободу, возможно, Тома простит меня».

* * *

Приняв изящную позу, Вивиан Обиньяк сидела на диване и листала последний номер Petit Echo de la Mode[49]. Она приготовилась идеально сыграть роль богатой представительницы буржуазии, измученной душевными терзаниями и такой одинокой в заброшенном шахтерском поселке.