Мари-Бернадетт Дюпюи - Лики ревности

Брат с сестрой вышли, хлопнув дверью. Изора обрадовалась, что мучительный разговор наконец завершился.

– Мне нужно поделиться с вами новостями, – заговорщически прошептала она.

– Тогда присядь, – предложил Жером.

Она рассказала о предложении Женевьевы, которое пришлось как нельзя кстати. И чем больше Изора вдавалась в детали, тем менее обидными казались ей выпады Йоланты, продиктованные мстительной злобой. Главное – получить место экономки в богатом доме Обиньяков, поселиться в кирпичном флигеле, украсить его ветками остролиста и вечерами спокойно читать у печки, не опасаясь, что кто-то потревожит. Это казалось делом первостепенной важности.

Жером слушал ее, и душу наполняла грусть. В нем зрела убежденность, что единственное, в чем нуждается Изора, – надежное прибежище. «Она готова выйти за меня, лишь бы иметь возможность спокойно жить в доме моих родителей, – огорчился он. – Я уже даже не уверен, что она влюблена в Тома. А что, если это – всего лишь признательность, просто огромная благодарность за то, что он всегда о ней заботился?»

Жюстен Девер раскурил сигариллу. Металлические шкафчики с картотекой и четыре стола, на каждом из которых имелся телефон, – в черно-серой обстановке полицейского участка под привычный стук пишущей машинки он чувствовал себя в своей стихии.

Несмотря на то что Девер и его заместитель были приписаны к комиссариату города Ла-Рош-сюр-Йон, в Фонтенэ-ле-Конте им охотно выделили кабинет для допроса подозреваемого. Инспектору пришлось действовать быстро, а отсюда до Феморо гораздо ближе. Преступление в шахте – так именовала пресса убийство углекопа – потрясло Вандею, и население с любопытством ожидало развязки. Бригадир получает пулю в спину во время обвала в забое, спровоцированного взрывом рудничного газа, – отличный материал для газетной статьи и тема для оживленной дискуссии за барной стойкой.

По дороге в Фонтенэ-ле-Конт Станислас Амброжи не произнес ни слова. Он сидел неподвижно и смотрел в одну точку, полностью погрузившись в собственные мысли. Но оставшись с инспектором один на один, поляк приосанился, расправил плечи, во взгляде полыхал огонь – он приготовился себя защищать.

– Теперь мы можем поговорить с глазу на глаз, мсье Амброжи, на приличном расстоянии от ваших товарищей-«чернолицых», – перешел в наступление Жюстен Девер. – Я стремился избежать излишних волнений в поселке. Рабочие часто демонстрируют солидарность, а углекопы – тем более.

– Поляки – да, друг за дружку стоят горой. А вот насчет остальных – сомневаюсь.

– Что ж, вам лучше знать. Поговорим лучше об оружии, а именно о пистолете, о котором вы умолчали в свое время, когда я допрашивал вас в Отель-де-Мин. Ничего сложного: назовите торговую марку и модель. В зависимости от того, что вы скажете, мы либо вместе вернемся в Феморо (и вы, разумеется, упрекнете меня, что я зря привез вас сюда, в этот ужасный участок; но я предпочел принять меры предосторожности), либо мне придется взять вас под стражу, и тогда окажется, что покатались мы не напрасно.

Звучный голос полицейского и его иронические интонации действовали Станисласу на нервы, однако он сдерживался.

– Я купил Люгер калибра девять на девятнадцать. Пришлось выложить половину месячного жалованья, потому что к нему нужны были еще и пули. Один тип в Сент-Илер-де-Ложе после войны торговал Люгерами…

– Вы ввязались в грязную историю, Амброжи! Бригадира Букара застрелили именно из такого пистолета, хотя модель и калибр широко распространены, тут я с вами согласен.

– Я так и думал, – поник подозреваемый. – Если я и молчал о своем пистолете, инспектор, то только поэтому. Его украли у меня еще до смерти Букара. И если бы я рассказал полиции, меня тут же арестовали бы. Что, впрочем, в конце концов и случилось.

Девер сел за письменный стол так, что поляк оказался напротив него. Он не испытывал ни радости, ни даже удовлетворения от того, что заполучил обвиняемого, поскольку в душе был убежден: Амброжи невиновен. Он позвал Антуана Сардена, дожидавшегося в коридоре.

– Мой коллега запишет ваши показания, слово в слово. Мой совет: чем ближе они будут к правде, тем лучше.

Улыбаясь во весь рот, вошел Сарден. Он устроился за маленьким столиком с пишущей машинкой.

– Я вас слушаю, мсье Амброжи, – сказал Девер. – Вы помните, когда именно у вас украли пистолет?

– Патрон, он еще смеет заливать, что пистолет украли? – не смолчал заместитель. – За идиотов нас держит?

– Оставьте комментарии при себе, Сарден, – прикрикнул на него Девер. – Мсье Амброжи?

– Я понял, что пистолет пропал, уже после смерти нашего бригадира. Надо признать, что в связи с обвалом я думал только о своем мальчике, который остался под землей, и дома почти не бывал – приходил поспать, когда уже на ногах не стоял от усталости. Мы с дочкой Йолантой молились, чтобы Пйотр – Пьер по-вашему – вышел из шахты живым.

Поляк сидел к Антуану Сардену спиной, чем тот и воспользовался: показал, как будто играет на скрипке, давая таким образом шефу понять, что подозреваемый рассчитывает разжалобить их своей мелодраматической историей. Инспектор счел пантомиму глупой.

– Сарден, выйдите за дверь! Мне не нравится ваше шутовство. Вы, в конце концов, при исполнении! Или вас не научили вести себя достойно? Оставьте нас, обойдусь без вашей помощи. Вы меня слышите? Покиньте кабинет!

Молодой полицейский удивился избыточному проявлению гнева, но повиновался. Девер встал, закрыл за ним дверь и сам уселся за пишущую машинку. Станислас повернулся вместе со стулом и теперь с любопытством всматривался в лицо инспектора. Возможно, у него все-таки есть шанс его убедить.

– Как я уже сказал, пока мы пытались освободить из-под завала моего сына и Тома Маро, который стал мне потом зятем, о пистолете я и не вспомнил. Жена моя умерла за месяц до нашего отъезда во Францию, так что мне становилось плохо от одной мысли, что я могу потерять и Пйотра. А потом началось расследование, и от Гюстава Маро я узнал, что Букара убили – вернее, он получил пулю в спину. Мне это, господин инспектор, показалось странным, однако и в голову не могло прийти, что его застрелили из моего пистолета. Я вспомнил о нем, только когда Пьеру уже ничего не угрожало, – после ампутации.

Станислас заговорил тише, уставившись на наручники, сковывавшие его запястья.

– В тайнике было пусто, – продолжал он. – Я держал пистолет в картонке с тряпками у себя под кроватью.

– Не слишком оригинально… Но почему вы его прятали?

– Боялся. Думал, что это противозаконно. Пйотр знал, где его найти, если понадобится.

– А ваша дочь тоже была осведомлена? Поймите меня правильно, лгать на допросе крайне нежелательно, но ваши дети словом не обмолвились о пистолете.

– Я попросил Йоланту и Пйотра никому не рассказывать, но дочка все-таки проговорилась мужу.

– Ладно. А теперь объясните, зачем вы приобрели пистолет.

Поляк начал свой рассказ – обстоятельный, спокойный, без единой заминки, из которого следовало, как сильно он любит единственного сына и лошадей. Он поведал инспектору то же, что и отцу Тома накануне, – пистолет может пригодиться, чтобы при необходимости положить конец страданиям животного, если оно поранится глубоко под землей.

Когда он умолк, Девер глубоко вздохнул – он был огорчен.

– Придумайте какую-нибудь другую причину, мсье Амброжи! Ваша история не выдерживает критики. Скажите лучше, что готовились защитить честь дочки – в случае, если кто-то из углекопов попытается ее соблазнить, или рассчитывали заняться браконьерством, чтобы разнообразить рацион. Повторяю: в историю с лошадьми не поверит ни один судья.

– Но это чистая правда! – не выдержал напряжения Амброжи. – Я старался быть хорошим отцом для сына. У Пйотра ранимая душа. Он вырос среди лошадей на семейной ферме – там, в Польше. Мальчик долго оплакивал мать, когда мы жили уже в новой стране. В своих молитвах я пообещал Ханне, что позабочусь о нашем сыне – он не должен огорчаться. Понимаю, вам может показаться смешным, инспектор, но видели вы когда-нибудь, как бьется в агонии лошадь? Большое животное с испуганными глазами, которое гнет спину под землей для людей, для компании. Пьер поступил на работу в шахту, когда ему было двенадцать, и за это время на его глазах пострадало три лошади. Каждая по много часов ждала, пока ее прикончат, и мучилась так, как непозволительно мучиться ни одному живому существу! Тогда-то я и купил пистолет. Раньше мой мальчишка бегал быстро; он бы в считанные минуты поднялся наверх, забрал его из дома и принес мне.

Озадаченный Девер уставился на клавиши печатной машинки. Он привык ко всему подходить с точки зрения логики, однако на этот раз внутреннее чутье подсказывало, что Амброжи говорит правду.

– Предположим, вы не обманываете, – нахмурился он. – Но кто украл Люгер? Чтобы совершить кражу, нужно было для начала знать, что он у вас есть. Из сегодняшних показаний следует, что о пистолете знали только ваши дети – Пьер и Йоланта. И еще один досадный факт: орудие убийства до сих пор не обнаружено. Я дважды спускался в шахту Пюи-дю-Сантр, чтобы осмотреть место убийства, не говоря уже о том, что из Ла-Рош-сюр-Йона приезжала специализированная бригада рабочих, когда в галерее еще велись работы по расчистке и укреплению свода и стен.

– Если пистолет украл тот же человек, который убил Букара, он наверняка уже избавился от улики.

– Действительно, сделать это нетрудно – бросить в болото, зарыть в лесу, еще что-нибудь придумать, – тихо, словно самому себе, пробормотал Девер. – Мсье Амброжи, вы очень рискуете, если предполагаемый похититель пистолета так и не отыщется. Как только прокурора поставят в известность, он без колебаний обвинит в убийстве вас. Так что обдумайте все хорошенько! Кому вы рассказали о пистолете, не считая детей? Может, товарищу по работе или женщине?