Мне казалось, что он демонстрирует мне — от чего отказываюсь я сама, когда отвергаю его, и волна ярости поднялась изнутри вместе с этой колющей болью, чье название я уже прекрасно осознала — ревность. Жгучая и невыносимо острая. Особенно когда увидела лицо этой Инессы, как закатились ее глаза от чего-то, что он прошептал ей на ухо. Да, Максим не сделал ничего такого. Ничего из того, что могло бы оскорбить его жену, но мне хватило и этой сцены, чтобы от жгучего гнева зарделись щеки и начали дрожать руки. Вот так он их соблазнял, и я ничем от них не отличаюсь. Вот так он заставляет их делать то, что он хочет. И я бы не удивилась, если бы узнала, что он мне изменял… может быть, даже с этой Инессой.

Почему-то опять возникло едкое чувство презрения к себе в прошлом. Словно там я была бесхребетной овцой, которой управляли, как хотели. И на закланье она тоже шла добровольно. Себя в прошлом я называла "она". Мне казалось, что это совершенно два разных человека, и я никак не могла быть ею. Смотреть и дальше, как мой муж соблазняет белобрысую, мне не хотелось, как и чувствовать эти болезненные уколы под ребрами, от которых сводило скулы и пальцы сжимались в кулаки. Но запасного выхода я так и не нашла, заблудилась в коридорах, можно сказать, в трех соснах. Оказалась на лестнице, ведущей наверх. До меня здесь кто-то побывал и здесь воняло табачным дымом. Я распахнула настежь окно и, медленно выдохнув, наклонилась вперед, опираясь на ладони и всматриваясь в полумрак, едва освещенный прожекторами с другой стороны здания. Зря я куда-то с ним поехала, нужно было не принимать никаких условий игры, настаивать на своем, поговорить в конце концов с Андреем.

И что? Куда ты пойдешь? На улицу? Ты целиком и полностью зависима от них, даже твои документы у твоего мужа. Ты никто без этой семьи. Ты сирота и детдомовка. Нужно немного остыть, начать делать что-то правильное, вести себя как-то иначе. Ведь из каждой ситуации есть выход. Я его найду.

Издалека доносилась музыка, по-прежнему какая-то медленная, и я подумала о том, что мой муж наконец-то забыл обо мне и нашел себе иное развлечение.

— Надоела толпа?

Вздрогнула, но не обернулась. Но внутри появилось странное ощущение радости. Совершенно неуместное и идиотское. Нашел меня. Можно было даже не сомневаться, что нашел бы так или иначе, даже если б ушла отсюда. Оставил тех сучек и пришел ко мне… наверное, я более интересный квест.

— Все надоело, — ответила очень тихо, напрягаясь все больше, потому что теперь он стоял за моей спиной так близко, что я чувствовала его дыхание в свой затылок.

— Надоело смотреть, как я танцую с другой, Даринааа?

Господи. Почему он даже мое имя произносит так, словно я уже лежу под ним с раскинутыми в стороны ногами? Тронул мое плечо и прошелся кончиками пальцев вниз по руке, вызывая дикое стадо мурашек.

— Ты ведь хотела, чтоб я так же прикоснулся к тебе? — вкрадчиво, тихо, щекоча шепотом мою шею. И меня ведет то ли от выпитого шампанского, то ли от этой невыносимой близости и его запаха. Он ведь охотится на меня, как самый настоящий хищник, преследует, ставит ловушки. Максим слишком опытный и знает, какую из своих дьявольских уловок применить ко мне в тот или иной момент. Даже сейчас, стоя за моей спиной, он прекрасно понимал, как это волнует — не иметь пути к отступлению, быть зажатой им здесь без возможности убежать.

И его присутствие одновременно пугает и сильно возбуждает. Сводит с ума, как и всех женщин, к которым он приближается. Мне кажется, рядом с ним стирается все: возраст, принципы, вероисповедание. Он словно змей искуситель вытягивает самые грязные и порочные желания наружу. Потому что мне, да, хотелось, чтобы он прикоснулся, и это было поражение… я, кажется, скоро совсем не смогу сопротивляться, у меня закончатся остатки силы воли, и я превращусь в покорное сходящее с ума от похоти животное… такое же, как и он.

Пальцы скользят все ниже по плечу, вперед к ключицам, ласкают мою шею.

— У тебя все такая же нежная кожа. Шелковая на ощупь, гладкая. Каждый раз, когда я прикасался к тебе, ты покрывалась именно такими мурашками, и твое дыхание учащалось, как и сейчас.

Прерывистый хриплый шепот проникает ядом под кожу, завораживает, посылая электрические импульсы удовольствия по всему телу, словно каждое его слово ласкает его, дразнит, мучает. У меня начала кружиться голова, и я впилась в подоконник.

— Ты всегда была такой отзывчивой, и мне нравилось… нравилось доводить тебя иногда быстро, иногда безумно медленно.

Все тело наливалось томлением, и его слова погружали меня в какой-то транс адского возбуждения, не поддающегося контролю. Никогда больше… о боже, как же невыносимо звучит его голос… никогда больше не буду пить столько шампанского. Он ведь манипулирует мной, моим сознанием, моим телом… как он это делает? Это какое-то наваждение. Я сама не поняла, как его пальцы потянули вниз змейку на моем платье, расстегнули лифчик и высвободили грудь. У меня закатились глаза, когда ночная прохлада коснулась сосков, и я услышала его тихий стон себе на ухо.

— Да, малыш, позволь показать тебе… какая ты невыносимо чувствительная до сих пор.

Все так же кончиками пальцев очерчивая полушария грудей, а у меня соски сжались до боли и до адской пульсации между ног.

— Нет.

Резко развернулась и уперлась руками ему в грудь.

— Отпусти меня. Я хочу уйти. Уехать отсюда.

Это было похоже на истерику, меня било крупной дрожью, и я просто не могла спокойно находиться рядом с ним.

— Почему? — его голос все так же спокоен и вкрадчив, удерживает меня за талию и ласкает пальцами голую спину, вверх и вниз по позвоночнику, не успокаивая, нееет, раздражая еще больше. Я схватилась за лиф платья, пытаясь натянуть его вверх, но он перехватил мое запястье и завел руку мне за спину, сдавил там обе руки сильной ладонью, как тисками.

— Боишься не устоять перед соблазном? Боишься, что я увижу, что ты меня хочешь?

Да. Я боюсь. Я не просто боюсь, меня колотит от понимания, что если сдамся, если позволю ему, то превращусь в жалкое подобие человека, превращусь в его куклу. Попыталась вырваться, и лиф платья сполз еще ниже на самую талию, и я увидела, как он смотрит на мою грудь. Ненавижу его глаза… ненавижу, потому что у мужчины не может быть и не должно быть настолько красивых глаз. Чудовищно красивых с поволокой, с тяжелыми веками под бахромой длинных ресниц. И этот цвет ядовито-синий, неестественный, убийственно синий. И он вкладывал в этот взгляд так много, так невозможно много порока, что меня трясло, и я медленно погружалась в их вязкую глубину. Максим имел слишком ослепительную внешность. Таких мужчин можно увидеть лишь в глянцевых журналах или по телевизору и то так же редко, как падающую с неба звезду. Мучительная красота, лишающая возможности оторвать от него взгляд, заставляющая впадать в ступор и любоваться, ощущая трепет во всем теле. Я не видела ни одного недостатка… и да, я их искала. Я буквально мечтала найти хотя бы что-то отталкивающее, неправильное, обычное… но нет. Словно его создал сам дьявол по своему подобию. Сплошной секс во всем — в линии черных бровей, в густых непокорных волосах, в изгибе губ, в этой ухоженной щетине. Все они там снаружи мечтали быть на моем месте… мечтали, чтоб он их трахнул хотя бы один раз. Я все это видела. Не слепая и не идиотка. Но я не хотела быть одной из них. Не хотела, как в прошлом, становиться на все согласной раболепно преклоняющейся тряпкой, ползающей у его ног. Не хотела ради его любви соглашаться на все… хотя нет. О какой любви я вообще думаю. Он на нее не способен. Звери умеют только удовлетворять голод, жажду и желание совокупляться. Такие обычно любят только себя, самоуверенно и напыщенно. Если бы он любил меня, то не насиловал бы и не бил, не превратил бы в онемевший синий от побоев кусок мяса. Ведь я это видела своими глазами.

Но ведь не помнила? Ведь никто больше мне не говорил об этом… а что если мне солгали? Нет, зачем им мне лгать. Это все правда… я ведь чувствую, что это правда. В этот раз не будет так, как хочет он. Не стану я раболепно падать на колени, не стану поддаваться соблазну, он не сможет со мной…

В эту секунду его ладонь накрыла мою грудь, и губы приблизились к моим губам.

— Сердце выскакивает, да? Колотится о мою руку… когда-то ты говорила, что тебе больно от того, как сильно ты меня хочешь. И я, как истинный садист, хочу причинить тебе эту боль снова…

Выдыхает мне прямо в губы, щекочет горячим дыханием, отбивает напрочь всю силу воли, сжигает ее в ничто. И я дышу его короткими и частыми выдохами с терпким запахом сигарет и виски, с запахом его дыхания. Распрямил ладонь и потер самый кончик соска, мой рот непроизвольно приоткрылся, и глаза затянуло поволокой. Внизу живота стало невыносимо тяжело, и между ног словно обожгло раскаленным железом.

— Даааа, вот так, маленькая. Ты всегда бурно отзывалась на ласку. Начинала дрожать, если я сдавливал твой сосок сильнее и просовывал руку тебе между ног. Под мокрые трусики.

Максим смотрел мне в глаза и тихо шептал, поглаживая сосок, царапая по нему ногтем, обводя его вокруг по ореоле и чуть сжимая:

— Тебе ведь хочется, чтобы я сейчас потрогал тебя совсем в другом месте. Там внизу, где так горячо. Хочешь мои пальцы в себе, малыш?

Да, я хотела. Я так адски этого хотела, что меня и в самом деле трясло, зажатая им, с заведенными за спину руками, изогнутая навстречу ласкающей ладони. Его пальцы трогали, покручивали то один сосок, то другой, то сдавливали, то нежно растирали. И меня разрывало от адской жажды, я смотрела как загипнотизированная на его губы, тяжело дыша и отдаваясь бешеной пульсации во всем теле. Смотрела на его рот, и мне до дикости хотелось, чтобы он вгрызся им в мои пересохшие губы, чтобы ворвался языком, почувствовать его скольжение у себя во рту.