Ульяна Соболева - Лезвие

— Можно мы заберем их к нам домой? Демона и Молли?

Медленно развернулся к ней и… сказал:

— Да.

Потому что у нее на ресницах дрожали слезы, потому что она кусала губы, и я видел, что совершенно не рассчитывала на это "да". Но я сказал его не поэтому. Совсем не поэтому. Я не выносил ее слезы. Ненавидел, когда она плачет.

— Правда?

— Да. Мы можем их забрать.

Всю обратную дорогу она сидела на заднем сиденье и тискала собак, а я в очередной раз мечтал стать хотя бы собачьим ухом, чтоб меня потрепали. Я уже молчу о том, чтоб мне целовали морду и причитали, какой я милый и какой мокрый у меня нос. Украдкой наблюдал за ней… и все же это она. Со своей безграничной и какой-то абсурдной для этого мира добротой. С радостью, от которой словно взрывной волной заражает все вокруг.

Потом я уехал. На гребаных два дня, которые казались мне бесконечными. Звонил туда каждый час и проверял камеры наблюдения. В доме знали, что выпускать мою жену в мое отсутствие из дома нельзя даже с охраной.

Да, жестокий приказ, да, я понимал, что перегибаю. Но я не хотел ее потерять. Я трусливо боялся, что, если она уйдет — я не смогу ее вернуть обратно даже насильно. И я готов был держать ее под замком. Конченый и больной ублюдок. Я понимал, что так нельзя и что это нас совершенно не сближает, но ничего не мог с собой поделать.

Я знал, что она мечется в доме, как запертая в клетке птичка, бьется о нее, рыдает в своей комнате после отказа охраны выпустить ее за пределы дома. Мне повезло или не повезло только в одном — она одинаково не доверяла никому из нас… и когда мой брат позвонил ей, чтоб спросить — как она, моя гипернапуганная козлами из спецслужб жена ответила, что ей здесь даже лучше, чем в доме Графа. Не знаю, поверил он ей или нет, но в данный момент Андрей уехал на Ближний Восток улаживать наши с ним дела и заодно узнать, кто роет под нас яму, кто именно крышует переправщиков стволов через наши каналы. Кому на руку крах империи Вороновых. Оказывается, мы завалили далеко не всех наших врагов, и Ахмед — это ерунда по сравнению с теми, кто за ним стоял. Я сам вернулся из поездки спустя два дня. Едва успел принять душ, как услышал стук в дверь, а потом она за кем-то захлопнулась. Я решил, что это кто-то из обслуги. А когда вышел из ванной комнаты, замер на пороге, увидев ЕЕ в своей спальне. Светло-голубые глаза расширены, смотрит на меня, словно шокированная или… я даже не знал, что именно выражают ее глаза. Точнее, я не думал, что там может появиться вот этот странный и такой мозговыносящий блеск. Перевела взгляд на мой торс и ниже. Увидел, как она сглотнула и провела кончиком языка по пересохшим губам. Меня тут же шандарахнуло током во все тысячу вольт. Потому что ей нравилось то, что она видит… она никогда не умела скрывать свои эмоции, и сейчас точно знал, что она шокирована.

Ужасно захотелось увидеть, как ее щеки вспыхнут румянцем, и я не удержался.

— Если ты попросишь, я даже сниму полотенце, чтоб ты могла рассмотреть меня всего и везде.

И дааа, дааа, черт меня раздери, она покраснела. Женщина, которую я трахал в самых разных позах, вылизывал ее сладкие дырочки, кончал в ее маленький обворожительный ротик, очаровательно покрылась румянцем от кончиков волос до кончиков ногтей на ногах, вдетых в какие-то пушистые шлепанцы.

Она вздрогнула, и выражение ее глаз тут же изменилось.

— Где Танечка?

От удивления я даже растерялся. Какая Танечка и о чем мы сейчас?

— Не понял.

— У тебя в доме…

— У нас в доме.

— Хорошо, у нас в доме работала девочка лет девятнадцати — Танечка. Она стиркой занималась и уборкой в столовой.

— И?

Я с любопытством смотрел на ее зардевшееся лицо и чуть подрагивающие пальчики.

— Она исчезла. Ее никто не видел со вчерашнего дня.

— И?

— Что значит "и"? Твой работник пропал, и ты говоришь просто "и"? Молоденькая девочка совсем.

И я вдруг начал понимать, к чему она клонит, и почему ее глаза так сверкают, а руки сжаты в кулаки. Улыбка медленно стерлась с моего лица, и вместо нее мне захотелось оскалиться и выпалить ей в раскрасневшееся лицо:

— Ты считаешь, я ее вы**ал и закопал у нас в саду? Ты за этим сюда пришла? Узнать — не трахает и не жрет ли монстр маленьких девочек?

Она покраснела, а я захохотал ей прямо в лицо. Вот теперь красней, маленькая, и злись. Вот теперь я заслужил, чтоб ты метала в меня молнии и готова была выцарапать мне глаза. А хочешь, ты взовьешься и тебя разорвет на части от возмущения?

— Так вот… я очень люблю жрать маленьких, вкусных девочек.

Облизался, а у нее глаза расширились от ужаса, и я хохотал, как ненормальный, не зная, хочется ли мне сейчас свернуть ей шею или жадно впиться в ее приоткрывшийся рот, и показать, КАК бы я ее сожрал.

— И… и где она теперь?

Голос чуть дрогнул, а мне… мне хотелось завыть волком, ведь она даже не сомневается, что я на такое способен. Такой быстрой вербовке позавидовала бы даже разведка.

— А как ты думаешь? Ну давай отпусти фантазию. Я ее убил? Закопал у нас в саду? Спрятал в подвале? Оооо, а может, она закрыта в платяном шкафу, вся связанная веревками, и истекает кровью?

Она просто зажмурилась и так и стояла с закрытыми глазами, не решаясь на меня посмотреть. Словно я такое лютое чудище, что от моей близости у нее разорвется сердце.

— Ну давай. Ты пришла ко мне в спальню требовать ответов. Значит, у тебя есть своя особая версия. Например, о том, что я трахаю нашу обслугу, да? Тебя это разозлило бы, или все же ты считаешь, что я так же занимаюсь и расчлененкой? На что, по-твоему, способен такой, как я?

— На что угодно. Ты способен на что угодно. Ты на моих глазах стрелял в Демона, ты держишь меня в клетке, ты спрятал от меня нашего ребенка и только ты решишь, когда я могу ее увидеть. Я не знаю тебя. Не знаю, кто ты. Да. Для меня ты чудовище, способное на все.

Зато честно. Зато ножом не в спину, а в самое сердце. Что ж, наверное, ты заслужил, Зверь. За ее прошлые страдания, которые она безропотно снесла от тебя, пришла отдача. Ответка, мать ее. Да так, чтоб от боли темнело в глазах и трещали кости. Но я опять расхохотался, как идиот. Видел, что она вздрагивает от этого хохота, и все равно не мог заткнуться.

— Ну так, как? Поиграем? Как думаешь, она жива?

— А… а ты мог реально убить эту девочку?

Спросила, так и не открывая глаз, и губы дрожат. Бл****дь. Как мне это вытерпеть? Что сделать, чтоб все это изменить и отмотать назад.

— Мог. Ты ведь в этом даже не сомневаешься, и правильно, мог. Но пока не убил.

Мне было интересно, как-то по-мазохистски интересно, как далеко она зайдет. Кем реально считает меня на самом деле. Что именно вдолбили в ее маленькую головку эти ублюдки? И с каждым ее ответом понимал, что там тьма кромешная, и меня там больше нет ни в ее голове, ни в ее сердце, душе. Нигде меня нет.

— Она очень юная и у нее больная мать. Таня берется за любую работу, чтобы оплатить ее лечение. Мне девочки рассказали на кухне. Отпусти ее. Пожалуйста. Неужели ты можешь так поступать с людьми?

— Юная? Ну и что? Ты лезла ко мне в ширинку, едва тебе исполнилось восемнадцать. И ты была совершенно не ребенком. Оооо, как ты меня соблазняла, малыш. Что ты со мной творила…

Увлекся и сам не понял, как повел большим пальцем по ее пухлым губам.

— А что я творил с тобой… Зачем мне ее отпускать?.. С чего бы мне вдруг стать настолько добрым?

Дотронулся до нее, и бешеная ярость испарилась, я продолжал гладить ее нижнюю губу, и по всему телу проходили волны дрожи.

— Отпусти. Пожалей ее. Я прошу тебя. Отпусти, и я постараюсь делать все, как ты хочешь.

— Так уж и все? Какое заманчивое предложение… — а сам как завороженный глажу костяшками пальцев ее скулу, подбородок. Какая нежная кожа, такая гладкая. — Пожалеть? Ты, правда, думаешь, что женщину в моей постели нужно жалеть? — провел по ее шее, и меня повело от той дрожи, что прошла по ее телу. Все еще отзывчивая на мои прикосновения, — хотя после бесчисленных оргазмов, от которых срывается горло, наверное, стоит сжалиться… как думаешь, малыш, она кричит от наслаждения, когда я ее трахаю, или плачет? Ты и кричала, и плакала, маленькая… хныкала… так сладко… так нежно.

Обошел вокруг нее и убрал волосы с ее затылка, обнажая шею, такую тонкую и хрупкую. Пальцами по позвонкам сверху по шелку блузки.

— Значит, на все? Заменишь мне ее? Я оголодавший молодой самец, который не трахался несколько месяцев, пока его жена была в коме. Утолишь мой голод, Дашааа? Вернешься в мою спальню? В мою постель? — наклонился и втянул запах ее кожи на затылке, едва касаясь ее губами, — мы так редко занимались сексом в постели. Потому что я брал тебя везде. Ты дашь мне жадно кусать твою шею, пока ты извиваешься подо мной?

Мне нравилась ее дрожь, она сводила с ума, я поднял взгляд и посмотрел на наше отражение в зеркале на стене. Твою ж мать, как же нереально сексуально ты выглядишь, малыш, такая взволнованная, напуганная, с этими восхитительно распахнутыми губами и подернутыми дымкой глазами.

— Ну что? Обменяем ее на тебя. Я сегодня отпускаю птичку Татьяну к ее мамочке, а ты приходишь в эту спальню и ублажаешь меня до самого утра. Хотя, может, твое отвращение и ненависть все же перевесят столь благородные порывы щедрой души, и мы оставим все как есть? Но ты же представляешь, что тогда ждет малышку Таню? Подвалы нашего дома, железные скобы, плеть, разные отвратительные приспособления для пыток и постоянный секс… голодный, животный секс. А потом, может быть, я ее и отпущу.