Ульяна Соболева - Лезвие

Ты же за любовь меня прости

Подняла голову и встретилась с ним взглядом. И там на дне его расширенных зрачков та же самая тоска… и ведь это не может быть правдой. Это вызывало диссонанс внутри меня. Жестокая нежность там, где ей нет места совершенно. Неужели он мне хочет этим что-то сказать? Или это снова какая-то игра?

— Зачем это все? — спросила я, отодвигаясь как можно дальше, но мне было достаточно и его ладони на моей талии, чтобы лишиться привычного внутреннего равновесия.

— Что именно? — сжал сильнее мою талию и прислонился лбом к моему лбу.

— Эти танцы, музыка… это такая игра?

— Я никогда с тобой не играл, малыш.

Я не могу без тебя.

Я не могу без тебя.

Видишь, куда ни беги,

Все повторится опять.

Я не могу без тебя.

Я не могу без тебя

Жить нелюбви вопреки

И от любви умирать

Блестящие глаза так близко и губы… такие чувственные, я слышу, как он судорожно сглотнул и повел щекой по моей щеке.

— Я бы хотел уметь играть… но с тобой никогда не получалось. Я не могу… не могу чувствовать твой запах и играть, слышать твой голос и играть, прикасаться к тебе и играть. Ты так невероятно пахнешь счастьем, маленькая. У всего самого сладкого твой запах, Дашааа, твой.

Я за нелюбовь тебя простил давно,

Ты же за любовь меня прости

Он преодолел мое сопротивление и прижал меня к себе сильнее. Я хотела высвободиться, но он стиснул мое запястье и положил себе на грудь. Под ладонью бешено колотилось его сердце.

— Как думаешь, это тоже игра?

— Не надо, — так жалобно, словно сама себя умоляла не поддаваться этому голосу, обволакивающему похлеще дурмана. Дурман, который толкал прижаться к нему сильнее, поднять голову и подставить свои губы его губам под эти мучительно горькие слова песни.

И я молила Бога, чтоб эта музыка закончилась и этот вечер. Я до безумия хотела оказаться одна и закрыться от него на десять замков. Потому что теперь я уже боялась не только его, но и себя тоже.

Когда музыка смолкла, я все же сбежала, сославшись на головную боль, а потом долго мылась в душе смывая с себя его запах, его близость, все его. А в голове все звучали и звучали слова песни, и я затыкала уши ладонями. Неправда. Все это неправда. Звери не умеют любить. Они умеют лишь испытывать чувство голода и ярости. Самые примитивные инстинкты.

А еще они умеют охотиться на добычу… умные звери. Макс Воронов был не только умным, но и опытным, а еще он изучил свою жертву… тогда как жертва понятия не имела, в какую ловушку ее заманят в следующий раз и сожрут.

Всегда ненавидел утро, особенно когда ее не было рядом со мной. И пусть, бл*дь, я сейчас спал один, а точнее, смотрел в потолок и пытался справиться с бешеной эрекцией и желанием взять ее. Вот она за стенкой. Выбить на хрен дверь, швырнуть поперек постели и… от одной мысли об этом скручивало в узел все внутренности и начинала дымиться кожа. Я покрывался потом, как кипятком, и буквально силой сдерживал себя, чтобы не сделать этого — не вломиться к ней и не совершить ошибки, за которую сам себя не прощу. Иногда мне казалось, что я слышу, как в темноте скрипят ржавые кольца цепи, на которую я посадил своего самого алчного зверя — адскую похоть по ней.

Но я начал любить и утро, и вечер, и день, и каждую секунду долбаного времени, потому что она здесь со мной под одной крышей живая… Все остальное такая херня. Все остальное поправимо. Я так думал… пока меня не скрутило в дичайшем приступе невыносимого желания увидеть, как она спит. Разбудить ее, как раньше. Я сам приготовил ей кофе с молоком, как она любит, и пожарил яичницу с беконом. Да, повар из меня не ахти какой, но это я делать научился.

Поднимался к ней с подносом в руках. Ромашкой в стакане с водой и с этой яичницей. И боялся… да, как тупой болван, я боялся, что она сейчас наденет мне на голову этот поднос и пошлет меня к такой-то матери из ее комнаты. Но мне повезло — она спала. Не услышала даже, как я открыл дверь своим ключом, как зацепился за край ковра и чуть не растянулся там с этим дурацким подносом, как поставил поднос на тумбочку и сел рядом с кроватью, придвинув кресло и покручивая между пальцами ромашку. Смотрел на нее, как ошалевший от голода нищий, как одичавший в пустыне смотрит на мираж. Я жрал ее взглядом и сам не понимал, что у меня ноздри раздуваются, и что я дышу, как паровоз. Меня возбудило ее голое плечо со спущенной лямкой ночнушки. Возбудило до одурения, и я скрипел челюстью от желания жадно впиться в него губами, оставить на нем засосы, содрать эту ночнушку и… От возбуждения мне казалось — у меня дрожат даже кончики волос.

В этот момент она подскочила на постели, как от кошмарного сна. Но как только открыла глаза, тут же вскрикнула и завернулась в одеяло. Увидела меня, шарахнулась, как от прокаженного, и к похоти примешалась едкая горечь с неконтролируемой яростью.

— Что ты здесь делаешь? — закричала она и беспомощно осмотрелась по сторонам в поисках одежды. А я с садистским удовольствием отметил, что ее одежда слишком далеко, и ей придется ради этого встать и пройти через всю комнату вот в этой полупрозрачной ночнушке. Я бы сдох, если бы сейчас увидел ее грудь.

— Захотел принести тебе завтрак в постель. Как раньше.

Она нервно усмехнулась.

— А ты носил мне завтрак в постель?

— Конечно. Иногда после бурного секса на утро у тебя болели ножки и между ними до такой степени, что я даже носил тебя в душ.

Ее щеки стали пунцовыми, а я чуть не застонал вслух от того, что представил себе ее распахнутые в стороны длинные ноги.

— И ты считаешь, что имеешь право вот так заходить и сидеть здесь, когда тебе вздумается?

— Я имею гораздо больше прав, и ты об этом прекрасно знаешь. Я мог бы ими воспользоваться, но ПОКА не стану этого делать.

Минута очарования была разрушена.

— А потом ты будешь предъявлять свои права насильно?

В глазах неподдельный страх, а мне хочется за это заставить ее орать от наслаждения подо мной.

— Нет. Это скучно, слишком быстро и неинтересно.

Я встал с кресла и, пройдя через комнату, взял ее халат. Швырнул ей на постель.

— Вставай. Мы скоро уезжаем.

— Тебе доставляет удовольствие мною командовать, заставлять делать все, что ты хочешь? Упиваешься своей властью?

Я преодолел между нами расстояние и сел на край ее постели. Резко привлек ее к себе за затылок, всматриваясь в слегка испуганные глаза.

— Я получаю удовольствие от того, что ты рядом, малыш. От того, что ты жива, я слышу твой голос, чувствую, как ты дышишь со мной одним воздухом. И ничто больше с этим не сравнится.

Она оторопела от моих слов, а я зарылся в ее волосы еще глубже, лаская пальцами затылок и видя, как сползает одеяло с ее груди. Увижу, как просвечивают через щелк ее соски, и кончу в штаны на хер. Но Даша вдруг сильно дернулась и отшатнулась от меня назад, прикрываясь до самого подбородка. Я тут же встал с кровати, и всего передернуло от титанического усилия перебороть сумасшедшее наваждение.

— Давай собирайся. Поедем с тобой прогуляемся.

— Поиграем в мужа и жену?

— Ну почему поиграем, мы и есть муж и жена.

— И как долго это будет продолжаться? Вот эта игра, этот спектакль, который доставляет удовольствие одному тебе.

Ударила с такой силой, что я прокусил щеку до крови и почувствовал стальной привкус во рту. Отрезвляющий и приводящий в чувство. Вот она твоя реальность, Макс — она ненавидит тебя. Она мечтает от тебя сбежать. Хрена с два. От меня только на тот свет.

— Пока я этого хочу.

Со всей дури хлопнул дверью и не удержался — ударил несколько раз кулаком по стене с такой силой, что разбил костяшки пальцев. За дверью послышался грохот посуды. Вышвырнула принесенный мною завтрак.

* * *

Она заставила меня ждать больше часа. Намеренно растягивала время. Глупая — я мог бы прождать ее до самой смерти и не сойти с места. Но я больше всего на свете ненавидел ждать и, естественно, когда моя жена спустилась по лестнице, я ошпарил ее взглядом полным ярости и… чтоб эту маленькую сучку… похоти. Все, во что она одевалась, сводило меня с ума и будоражило мое воображение. Каждая тряпка на ее теле превращалась в дико сексуальный соблазн. Даже намеренно скромный брючный костюм, обтянувший ее ноги и бедра, заставил меня сжать руки в кулаки и мысленно выматериться, и заодно взмолиться дьяволу, чтоб у меня не встал на ее задницу прямо сейчас. Мастурбация уже не спасала, напряжение скопилось в мозгах и требовало разрядки.

— Я бы выехал из дома даже ночью. У меня нет проблем подождать, пока мне это интересно.

Я отвез ее в приют для животных проведать Демона, и пока она плакала от счастья, что он выжил, я ходил взад и вперед вдоль вольера и старался на нее не смотреть. Потому что мне было больно. Меня накрывало этой бл*дской безысходностью и бессилием, потому что я уже не знал, как мне к ней подойти, что сказать и что сделать, чтоб ее взгляд изменился, чтоб он стал ненадолго другим… таким, как раньше. Потому что я уже на стены хотел лезть без ее любви… я не мог жить без ее заботы и тоски по мне. Я хотел видеть свое отражение в ее глазах и знать, что, когда я приползу к ней весь разодранный в клочья, она соберет меня по пылинкам… но той женщины, что любила меня так самоотверженно, больше не было. Была вот эта. Похожая на нее, и все же не она. Словно я разговариваю со снятой копией. С каким-то близнецом.