— Знаешь, Даша. Я действительно мало кому помогаю в этой жизни. Таких людей можно пересчитать на пальцах. И это именно тот случай, когда я действительно хочу помочь… Скорее, не тебе, а себе.

Резко повернулся ко мне, и я увидела собственное отражение в его зрачках. Себя с растерянным взглядом и нервно сжатыми "замочком" пальцами обеих рук. Какая же мрачная у него красота и энергия, подавляющая волю, завораживающая и пугающая своей глубиной бездна порока.

И я внезапно спросила, сама не веря в то, что это возможно:

— Ты хочешь сказать, что я дорога тебе, потому что мы дружили?

В этот момент он захохотал, я даже вздрогнула от неожиданности. Его смех звучал оскорбительно, потому что он смеялся надо мной. Смеялся заливисто, запрокинув голову, и мне захотелось его ударить.

— О неееет, — перестал смеяться очень резко и пристально посмотрел мне в глаза, словно гипнотизируя и заставляя отодвинуться назад к окну, — мы никогда с тобой не дружили.

Каждое его слово имело проклятый тройной подтекст, я не могла понять, что он имеет в виду. Мне с ним рядом неуютно и очень страшно, и в тот же момент как-то притягательно и по-темному завораживающе хорошо. Потому что такие мужчины, как Макс, никогда бы не обратили внимание на такую, как я. Я и не смела бы мечтать приблизиться… а он… он заставлял меня чувствовать это глубокое томление, и никто и никогда на меня вот так не смотрел из мужчин.

Мне ужасно хотелось сказать, что я передумала, и пусть везет меня домой. Но я боялась, что тогда мне никто не захочет помочь.

— Хорошо. Не имеет значения, кем мы были в прошлом. Сейчас ты хочешь помочь, и, знаешь, я думаю, я приму твою помощь. Но у меня есть одна просьба. Личная. Очень важная для меня.

Его аккуратная широкая бровь взлетела вверх:

— И какая же?

— Прекрати называть меня малышом и разговаривать со мной, как с больным ребенком.

— Это уже две просьбы, а не одна. Так что из этого тебе не нравится больше?

— Не говори мне "малыш"

Его улыбка, от которой у меня дрожало все внутри, исчезла, и лицо стало каменным. Словно я не попросила его, а взяла и ударила. Чертов псих. Я всего лишь попросила не называть меня так фамильярно. Хотя мне нравилась его мрачность намного больше, чем когда он надо мной насмехался.

— Просьба отклоняется, ма-лыыы-шш.

Мерзавец. Я задохнулась, а он снова расхохотался и сделал музыку громче.

— Ну и черт с тобой, называй, как хочешь.

— Зачем мне черт, когда я сам дьявол?

— Да, наверное, ты прав.

— Я всегда прав.

Перекрикивая музыку и открывая окно на ходу. В его машине было уютно. Мне нравился запах сигарет и его парфюма, нравился цвет сидений и деревянный домовенок на витой веревке с моей стороны. Я тронула его, и он покачнулся — забавный. Я бы повесила такого и в своей машине. Мама говорила мне, что домовые — хранители очага. И мне вдруг показалось, что я уже не один раз сидела в этой машине, слушала вот эту самую музыку и трогала этого домового. Так странно. Максим отрицал, что мы дружили. Это, кстати, вполне себе похоже на правду. Я могла его ненавидеть. Наверное. Странно только одно — почему лишь он хочет, чтоб я все вспомнила? Может, я знаю какую-то важную для него тайну? Украдкой бросила на него взгляд. Макс как раз прикурил сигарету, и я только сейчас заметила на правой руке обручальное кольцо. Хм. Он женат? Так странно, никто мне ничего о нем не рассказывал, ни Фаина, ни Карина, ни Андрей. О нем словно избегали говорить, как о паршивой овце в стаде. Может, он и есть паршивая овца. Я бы не удивилась. Точнее, опасный волчара. И какой может быть его жена? Почему-то мысль о том, что у него есть женщина, вызвала дискомфорт и раздражение.

— Так куда мы едем, Максим?

Он не ответил, резко склонился ко мне, и снова почувствовала этот запах, головокружительный, сводящий с ума, я не удержалась и сделала глубокий вдох. Макс пристегнул меня ремнем безопасности и откинулся обратно на сиденье, вдавил педаль газа сильнее, и машина рванула вперед.

Черт, он действительно чокнутый псих и машину водит, как самый реальный маньяк-самоубийца. Я невольно схватилась за поручень и вжалась спиной в сиденье.

— А раньше ты любила скорость, — крикнул он и высунул руку в окно со своей стороны, словно пытаясь поймать воздух. И мне вдруг подумалось, что такой, как он, и правда, может это сделать. Сжать его в кулаке и держать столько, сколько ему вздумается. А ведь он не врет — мне действительно, оказывается, нравится скорость.

— Ощущение свободы и адреналин.

Он открыл окно с моей стороны, и я также высунула кисть, хватая воздушный поток.

— Далеко не высовывай, — скорее, на автомате и взял губами сигарету из пачки.

Да, мне безумно нравилась скорость и музыка… Вот эта музыка.


Давай навсегда…


Хочешь попробовать это время в кредит.

Давай один раз навсегда.

Ведь, знаешь, время быстро пролетит.

Условные рефлексы, нам в метре с тобой не тесно.

Контрасты в условном месте, пустяк, лишь бы все честно.

Давай оставим навсегда внутри

То, что не своими силами мы в чувства привели.

Пускай останутся все шансы на ошибки.

От начала до конца все прошито самой крепкой ниткой.


Быть с тобой до конца.

Меньше слов, взгляд в глаза.

Мы хотим получить ответ,

Но его между нами нет.

Быть с тобой до конца.

Меньше слов, взгляд в глаза,

Чтоб из них ни одна слеза…

Т-Кillаh — Давай навсегда (Мари Краймбрери)


Он подпевал некоторым словам, а я не удержалась и жадно рассматривала его, пока он вдруг потерял ко мне интерес. Наверное, вот так смотрят на какое-то невероятно опасное животное, затаив дыхание и понимая, что такая красота убивает, и она задумана природой, чтобы манить жертву. Он безупречен. Его черты лица. И вместе с тем все равно мужественные. Мой взгляд скользил по его профилю, скулам, сильной шее, мочке уха, по линии полных и четко очерченных порочных губ. Маленькая горбинка на носу — был сломан. Но даже это не портило идеальности, и этот подбородок со щетиной, по которой до боли в пальцах захотелось провести тыльной стороной ладони, и дыхание перехватило. Я чуть не всхлипнула, ведь рука сама потянулась… как будто… как будто я уже это делала — трогала его лицо. В вороте черной рубашки, небрежно расстегнутой на груди, было видно его смуглую кожу, выпуклые мышцы и золотую цепочку… на мой взгляд, слишком тонкую для мужчины. Под тканью обрисовывался силуэт кулона… и это не крест. Как зачарованная не могла отвести взгляд, понимая, что такая красота… она отталкивает и притягивает с дьявольской силой. Мне кажется, каждая из его женщин сходила по нему с ума. А он мог заполучить любую. Это такой тип мужчин. Пожиратель душ. Он вряд ли довольствовался только телами. Настоящий дьявол.

И он прекрасно об этом знает, чем раздражает до потери пульса и в то же время сводит с ума… потому что хочется понять, каково это — нравиться такому мужчине. И этот его умопомрачительный, хрипловатый голос… не хуже, чем у того, кто поет эту песню… Мурашки по коже.


Давай, чтоб между нами свет не мог перегорать.

Давай нас под прицел, чтоб не смогли с тобою выбирать.

Там, где я — будешь ты, слова на фото посты.

Тобой так сильно простыл, давай залатаем мосты.

Нет ничего постоянней, чем время.

Моим уставшим глазам ты не зря же поверила.

Все контакты проверены, между нами есть связь.

Давай один раз навсегда, чтобы связь не оборвалась.


Быть с тобой до конца,

Меньше слов, взгляд в глаза,

Мы хотим получить ответ,

Но его между нами нет,

Быть с тобой до конца,

Меньше слов, взгляд в глаза,

Чтоб из них не одна слеза…


Давай навсегда (давай навсегда), ну а вдруг повезет в этот раз.

Буду твоя звезда (моя звезда), и всю жизнь буду верная, как сейчас.

Давай навсегда (давай навсегда), ну а вдруг повезет в этот раз.

И всегда буду верная, верная.


Т-Кillаh — Давай навсегда (Мари Краймбрери)


— Давай навсегда… давай навсегда, ну а вдруг повезет в этот раз. И всегда буду верная, верная… — и резко повернулся ко мне, а я судорожно сглотнула, потому что его глаза блестели неестественным лихорадочным блеском, и словно мне это спел… и вдруг опять противоречиво усмехнулся, — ты решила просверлить во мне отверстия, малыш?

Свернул на проселочную дорогу. А я отвела взгляд и вдруг поняла, что меня держало, как магнитом, а сейчас отпустило, и осталась легкая дрожь в теле.

— Я пыталась хоть что-то вспомнить. Извини.

— Ты не умеешь лгать. Признайся, что рассматривала меня.

— Еще чего. Тоже мне. Ты самоуверенный нахал.

— Оооо, это нежнейший комплимент. Да ладно, расслабься. Меня всегда рассматривают женщины. Я привык.

Какой же он мерзавец. Поразительный мерзавец, сексуальный мерзавец, умопомрачительный мерзавец. О божеееее. Я, правда, это думаю?

Он закурил, и я откинулась на спинку сиденья.

— Дашь и мне сигарету.

— Да щазззз. Мелкая. Когда-то много лет назад мы с тобой договорились, что ты при мне не куришь.

— Да ладно… и я послушалась?

— Конечно.

— Чего это? Тоже мне, большой и страшный серый волк.

— О, дааа. Все верно. Ты меня боялась, маленькая Красная Шапочка.

Он снова смеялся, но уже иначе и очень заразительно. В его синих глазах плясал миллион сумасшедших чертей, и это настроение передалось и мне. Я вдруг подумала, что остро реагирую на малейшую смену его настроения и вторю ему совершенно невольно. И эта проклятая улыбочка. Ее нужно запретить законом. На нее нужно наложить штраф.