Ольга Елисеева - Лев любит Екатерину

– Ушли! Ушли! Смотрите, там гусары!

Ринувшиеся к брустверу люди чуть не затоптали ее. Действительно, по выжженным остаткам лагеря разъезжали всадники в гусарской форме. И от них к городу уже во весь опор мчался вестовой, придерживая рукой треуголку.

– Вы живы?! – заорал он под воротами. – Слава богу! У меня пакет от полковника Михельсона губернатору Бранту.

– Где злодеи? – спрашивали его со стен.

– Бежали от огня! Даже добычу побросали! Отпирайте же скорее, тут много бродит сволочи!

Павел Сергеевич с гарнизоном выступил навстречу спасителям. Он узнал, что накануне Михельсон уже дрался на подступах к городу. Десять дней назад он вышел из Уфы, освободил Осу, форсировал Каму и вчера был в пятидесяти верстах от Казани. Слышал пушечную пальбу, видел багровое зарево на небе. Но изнуренные лошади отказывались двигаться. Пугачева предупредили, что идет его старинный преследователь, и он ретировался на семь верст от города к Царицыну. Там Михельсон настиг, наконец, своего грозного беглеца и принудил к прямому бою. Драка длилась пять часов, мятежники проявили крайнее ожесточение и оставили на поле до восьмисот человек. В темноте ночи Самозванец вновь улизнул, а усталость отряда не позволили Ивану Ивановичу пуститься вдогонку.

– Мы гнали к вам, как могли, – сказал он Павлу. – Один день, и город был бы спасен.

– Город спасен, – тихо отозвался генерал, со смущением глядя под ноги. – Покровами Пресвятой Богородицы.

Удар по Казани был неожиданным и потому особенно страшным. Члены Совета онемели. Один Панин как всегда знал, что сказать.

– Князь Федор Щербатов, которому Бибиков сдал команду, неуч, бездельник и трус! Где он находился, когда Самозванец переправился через Волгу? Под Уфой! А надо было идти к Казани. Покойный Александр Ильич никогда бы не совершил такой оплошности!

«Еще недавно вы сомневались в его компетенции», – одними губами произнесла Екатерина, но вслух ничего не сказала.

– Нужен новый командующий. С твердой рукой и железной волей. Необходимо объединить усилия всей администрации. Штаб сделать в Москве и оттуда руководить обороной…

– Хорошо, – голос государыни звучал глухо. – Я сама поеду в Казань и приму на себя полномочия по усмирению бунта. Надо находиться на месте, чтобы понять, что там происходит.

Сановники только пучили глаза и разевали рты, словно рыбы, выброшенные на берег. А потом заговорили все сразу:

– Нет, этого нельзя допустить. Вы оскорбляете нас. Разве в России больше нет мужчин? Отчаяние – не лучший советчик. Есть достойные генералы… Румянцев еще не может покинуть армию на юге. А вот Петр Панин находится в Москве, в отставке. Так почему бы…

Сколь веревочка не вейся – на конце петля. Сколько не крути по сторонам головой, а предложат Панина. Нет, нет и еще раз нет! Она не будет копать могилу своими руками. Подписать полномочия этого человека, все равно что подписать собственное отречение!

Советники смотрели на нее, ждали ответа.

– Я подумаю, – выдавила из себя Като.

Потемкин, не сводивший с нее глаз, понял, что она сейчас разрыдается.

Заседание проходило в Царском Селе, где Ее Величество чувствовала себя свободней, чем в городе. Она любила взгорья и лужайки, могла нарвать охапку полевых цветов вместе с травой и поставить у себя в покоях в простой глиняной крынке из-под молока. Неутомимый ходок, Като гуляла пешком по окрестностям, ела яблоки с деревьев, тянувших за чужой забор тяжелые ветки. Годы не изменили привычек, ее знала каждая собака. Но людей, людей Екатерина обходила за версту. Довольно и того, что в столице на нее пялится весь Летний сад во время утренних моционов.

Нет, дача есть дача! Соломенная шляпа, сэр Томас и никаких посторонних!

Однако в понедельник, двадцать шестого июля, после Совета, государыня покинула зал и, не заходя в свои покои, села в карету, немедленно отбывшую к Петергофу. Императрица не желала ни с кем разговаривать. Ее душили слезы, ей надо было взять себя в руки и все обдумать. Недопустимо, чтобы слабость одержала верх.

Потемкин догнал Като на лестнице и, ничего не говоря, взял за локоть.

– Если хочешь, садись со мной. А нет – не мешайся.

Такой он ее не помнил. Заметив, что Григорий поставил ногу на ступеньку кареты и собирается влезть внутрь, женщина предупредила:

– Ни слова. Молчи, пока я тебя не спрошу, – и отвернулась к окну.

Прошло около получаса, прежде чем она осведомилась:

– Что за бумага торчит у вас из кармана?

– Никита Иванович подготовил кое-какие документы касательно полномочий своего брата. Если вам будет угодно принять его предложение.

Екатерина фыркнула.

– А беловик рескрипта о назначении он тоже написал?

Григорий кивнул.

– Быстро ведет игру. С напором. – Она снова отвернулась к окну. – Мы не поспеваем.

Потемкин молчал. Он не знал, что сказать. Внимательно следил за императрицей. В интригах Гриц был еще новичком и понимал далеко не все. Екатерина вытянула руку вперед и требовательно пошевелила пальцами. В ее ладонь легли скатанные трубкой бумаги. Несколько минут она читала. Спокойно, без комментариев. Потом ее лицо от подбородка начало наливаться краской гнева. Документы всей стопкой полетели в угол кареты. И снова ни слова не было сказано. Лишь когда щеки государыни приобрели естественный цвет, Като заговорила, но ее голос звенел от негодования:

– Граф Панин хочет сделать братца диктатором! Власть над воинскими командами. Над жителями и судами. Право схватить любого и даже казнить. И это в Московской, Нижегородской, Казанской и Оренбургской губерниях! Не широко ли лапищи расставил?

Потемкин был согласен с ней, но пока предпочитал послушать, а не высказывать собственного мнения.

– Что, если я это приму? – рассуждала Екатерина. – Кто убережет меня от заговора? Имея в руках целую армию и такие полномочия, Петр Панин посадит на престол моего сына, а мы и глазом не успеем моргнуть.

– А если вы откажите Панину? – осторожно подал голос Григорий.

– Нет, – отрезала она. – Это невозможно. Меня понудят его назначить. Никита Иванович подготовил общественное мнение. Все в один голос требуют покорителя Бендер! Будто других командующих нет! Посылая Бибикова, я еще могла выбирать. Теперь маневр узок, как шаг в полонезе.

– Тогда надо изменить кое-что в этих бумагах, – Потемкин взял их, разгладил на колене, быстро пробежал глазами. – Ему ни в коем случае нельзя вручать следственные комиссии. Подчините их себе. Требуйте постоянных докладов. В Москве и Нижнем Новгороде неуместно вводить военное положение. Там бунтовщиков не видно. А уж право хватать и вешать…

– Не, нет, – рассмеялась Като, – это мило. Граф сам не понимает, в какую ловушку загоняет брата. Я знаю Петра, он жесток и мигом настроит против себя население. Оставим. Надо расчистить почву для моего милосердия. – Она снова забрала бумаги у Грица. – Если мы урежем полномочия, есть риск, что Петр Панин откажется. Тогда всем миром придется его уговаривать и уже пойти на эти требования.

– Вряд ли, – Потемкин протянул руки и взял ее ладони в свои. – Он ведь тоже рискует: а вдруг ты не предложешь вторично? Панин схватится за назначение командующим и ради этого стерпит куцые права. Нужно только проявить характер в объяснениях с Никитой Ивановичем. Наживку в виде назначения они уже проглотили. Пора подсекать.

– Хорошо, – Екатерина кивнула на документы. – Забирайте их себе и подготовьте наш вариант рескрипта. Нужно, чтобы члены Совета высказались за него и были против диктатуры. На кого вы можете рассчитывать?

Потемкин задумался. И правда, на кого?

В Петропавловском соборе праздновали годовщину Чесменского сражения. Митрополит Платон заливался соловьем. Придворные слушали проповедь, переминаясь с ноги на ногу – полуторачасовая служба, причастье, крестоцелование и торжественная речь. Ноги гудели, как сваи в речном дне. У католиков хоть лавки есть! Но уместно ли сидеть в присутствии Бога?

Храм был в цветах. Надгробье Петра Великого покрывал целый стог роз.

– Встань, дивный преобразователь Отечества! – взывал Платон. – Встань и виждь: вот внуки приумножают славу твоих дел!

Гетман Кирилл Григорьевич деликатно пихнул Потемкина локтем в бок:

– Хиба вин ёго кличет? Як встанет, нам усим не поздоровится.

Григорий прыснул в кулак и обменялся с Разумовским понимающим взглядом. Ныне гетман командовал столичным гарнизоном. Потемкин не мог понять, как Като доверила этому человеку свою безопасность, зная роль, которую тот сыграл в смерти ее мужа? Грица тянуло к Разумовскому, и он насильно одергивал себя, памятуя о страшных событиях переворота.

После проповеди придворные устремились гулять на стену крепости, откуда открывался великолепный вид Невы, Зимнего дворца, Адмиралтейства… Потемкин поотстал и сел на одну из чугунных шведских пушек, нацеленную почему-то во внутренний двор.

– Вот здесь его и похоронили, – раздался над плечом голос гетмана.

Гриц даже вздрогнул.

– Кого?

– Иванушку-дурачка. Государя Иоанна Антоновича.

Потемкин поднял изумленный взгляд.

– Я думал в Шлиссельбурге.

– Нет, сюда перевезли. Поближе к царской усыпальнице. Да только не в собор. Могила там плохая, – Разумовский махнул рукой в сторону двора. – Низкое место. Сырое. Каждое наводнение заливает.

Григорий не знал, что сказать:

– Печальная судьба.

– Не приведи бог. – Гетман теребил кисточку белого офицерского шарфа. – Я был здесь тогда. Опасный момент. Вроде, как сейчас. – Он хитро глянул на собеседника. – Панин никогда не уймется. И чтобы посадить своего воспитанника на престол, перешагнет через все. Мирович был его человеком. Когда Като прочла протоколы допросов, велела немедленно следствие прекратить, а беднягу повесить. Чтоб не болтал лишнего.

– А Панин?

– Вышел сухим из воды. Как всегда. – На лице гетмана появилась досада. – Я еще понимаю Петрушка-подлец. Но этот-то, блаженный. – Он снова глянул во двор. – Убит при попытке к бегству! И что смешно, инструкцию: стрелять, если побежит, – граф подписал за неделю до событий. Като тогда была на Волге, а Никита Иванович здесь рулил…