Сечь выплеснула из себя несколько тысяч гайдамаков, которые сначала прокатились по Киевскому и Брацлавскому воеводствам, а потом двинулись на коронные земли. Не рассчитав широты броска, восставшие зацепили город Балту на турецкой стороне. Османы подняли крик, что запорожцы разоряют их с ведома русской царицы, и напали на москалей через Крым. Катаржина потребовала дать хохлам равные права с поляками. К ней присоединился Фридрих Прусский, желавший того же для немцев-лютеран, населявших балтийские города. Протестантский север и православный юг сжирали католическую сердцевину Польши. Понятовский умолял императрицу одуматься – шляхта не потерпит, чтобы ее ставили на одну доску с быдлом! В ответ русские войска пересекли границу, а королю напомнили, на чьи деньги и на чьих штыках он сидит.

Судя по обрывкам фраз, похитители все не могли решить участь пленника. Милосердный Кузьма отгонял своих нагайкой, в то время как те увертывались и на скаку рубили саблями свободно развивавшийся плащ Понятовского.

– Панове, – взмолился тот. – Если хотите, убейте меня, но не заставляйте каждую секунду ожидать смерти!

– Барзе добже, – рассмеялся Волынский. – А как ты, собака, всю Польшу положил под русских? С самого твоего избрания мы только и ждем, что холопы нас перережут!

Король опустил голову. Ему нечего было сказать.

– Пока ты кохался с крулицей Катаржиной, она нас головой казакам выдала! Ненасытная баба! А ты подстилка русской курвы и жополиз!

На сеймах Стась и не такое слышал. Хуже всего, что это была правда. Он ничем не мог защитить свою страну. Враги завладели им и делали от его имени, что хотели.

– Убейте меня, – с коротким всхлипом сказал король. – Я в ваших руках. Мое положение горше, чем у последнего пса под забором.

– Сознаешься, что отрекся от родины! Христопродавец! – взвыл Волынский.

– Никогда я Польшу не предавал! – Испуганные глаза Станислава блеснули гневом. – Это вы, дурачье, заварили кровавую кашу. Плетью обуха не перешибешь. Русские сильнее. С семнадцатью тысячами сабель хотите до Москвы дойти? Горлопаны! Не понимаете, чем ваше бахвальство аукнется? Нас раздерут, как тряпку.

– Не знаю, как нас, а вот мы тебя и правда на шматки порежем, – Волынский, находившийся уже совсем близко, взмахнул саблей. Но она с лязгом опустилась на подставленный клинок Кузьмы.

– Мы обещались доставить его к своим. Пусть Пулавский с Радзивиллом решают. Я греха на душу не возьму.

– Вот ты как заговорил! – возмутился жених козы. – Тогда мои люди уходят! Все равно мы деньги уже получили!

По его знаку от общего отряда отделилось человек двадцать и свернуло в ближайшую улицу. Дробь копыт по мостовой долго отдавалась в глухой ночи.

Поскакали дальше. Королю все время казалось, что в темноте параллельно отряду следует какой-то всадник. Его тень мелькала в трубах сквозных дворов, маячила то впереди, то сзади. Он не приближался, но и не исчезал.

Добравшись до окружавших город рвов, маленький отряд форсировал их. Лошадь Понятовского споткнулась на раскисшем от дождей спуске, не смогла набрать разбег и упала в воду, сломав ногу. Станислав полетел через конскую голову. Черная, отдававшая гнилью жижа сомкнулась над его макушкой, но уже в следующую минуту Кузьма схватил пленника за шиворот и поволок за собой через ров. Они с трудом взобрались на противоположный откос, все в грязи и глине. Пленник потерял второй сапог и легкий беличий полушубок. Увидав под ним роскошный парчовый камзол, похитители кинулись обирать короля – его часы, платки, кошелек, записная книжка и орденские ленты были тут же поделены между ними.

– Видите, до чего вы довели своих подданных? – со смешком бросил Кузьма. – Они готовы раздеть даже собственного государя. А все потому, что им скоро срам прикрыть будет нечем. Так нас ограбили ваши друзья – русские.

– У кого нет стыда, тот и с голым срамом походит, – огрызнулся Стась. – Или вы думаете, я буду жалеть своих убийц?

Ему снова показалось, что в отдалении через ров переправился одинокий всадник. В отличие от шумного отряда похитителей, его лошадь вступила в воду тихо и, если бы не луна, несколько раз мелькнувшая в прорывах облаков, король вообще ничего бы не заметил.

Поживившись за счет пленного, еще несколько человек оставило честную компанию. Вероятно, они были набраны для участия в предприятии за деньги и теперь считали свою миссию оконченной. Грозная шайка таяла на глазах. Возле Понятовского осталось только семь человек во главе с Кузьмой. Какое-то время его толкали перед лошадьми пешком. Мокрый насквозь, с босыми ногами, на ноябрьском ночном ветру, он уже простился с жизнью – если не зарежут, то застудят до смерти. Какая разница?

Наконец командир сжалился над ним и велел одному из спутников уступить королю лошадь.

– Ни зги не видно, – при этом бросил он. – Куда ехать?

– Умоляю, дайте мне сапоги, – взмолился Стась. – Ради всего святого! Что я вам сделал? – Он готов был повалиться на колени перед лошадью Косинского.

– Тогда мне придется разуть кого-то из своих людей, – возразил Кузьма. – А ради вас, я этого не сделаю. Вы были нам плохим государем.

Станислав смолк. Около часа они ехали наугад. Король уже понял, что его похитители заблудились и теперь не знают, как выбраться из передряги. Конфедераты сникли, перестали ругаться и шпынять пленника. Его все еще держали за руки, из-за чего две лошади по бокам от королевской ехали почти впритык, и по голым ногам Стася со всей силой лупили ножны чужих сабель.

Впереди замаячили темные крыши какой-то деревни.

– Это Бураки, – подал голос один из всадников.

– Не ходите туда, – едва слышно прошептал Понятовский. – Там русские. Они вас убьют.

– Но ведь вас-то освободят, – хмыкнул Кузьма.

– Я давно не свободен, – пожал плечами Стась. – Одни тюремщики или другие, какая разница?

Вдалеке запел горн, играя побудку. Похитители убедились в правдивости королевских слов и свернули вправо на покрытый туманом берег Вистулы. По знаку Кузьмы на узкой тропе они отпустили руки пленника.

– Не могу взять в толк, сир, – сказал предводитель, – вы не кажетесь злодеем. Как же вышло, что вы нас предали?

Впервые он обращался к королю вежливо, и Понятовский счел своим долгом ответить.

– Слабому человеку, пусть и доброму, нельзя надевать корону. Тем паче становиться слугой двух господ. Я вынужден был служить и царице Катаржине, и Польше. В результате не смог как следует ублажить ни ту, ни другую. Обе остались недовольны и мстят мне.

Косинский вытянул из-за пояса фляжку с водкой и протянул ее пленнику.

– Интересно, которая из них ваша любовница, а которая законная жена?

Станислав отхлебнул и кивком поблагодарил конфедерата.

– Законный брак у меня, конечно, с Речью Посполитой, – сказал он. – Но в том-то и беда, что под венец меня привела любовница.

– Все беды через баб, – заключил Кузьма, вытряхнув последние капли в рот. – Жалко мне вас, сир. Но я поклялся в Ченстохове, что привезу вас в Радом к своим начальникам.

– Клятву надо держать, – вздохнул король.

Маленький отряд уже въезжал в Белянский лес. Где-то здесь поблизости, по уверениям Косинского, их должен был ждать экипаж, чтобы окольными путями повезти к южной границе. Оказывается, конфедераты хотели перетащить пленного монарха в Венгрию, чтобы русские не вздумали его отбить. У деревянного Белянского моста Кузьма спешился и послал товарищей искать обещанную карету. Сам же остался с королем.

– А кому вы поклялись? – спросил Станислав, чтобы скоротать время.

– Казимиру Пулавскому. Моему командиру.

– А-а-а, – протянул король. – Все ясно. Значит, он решил своими руками отрезать мне голову. А я-то еще пару лет назад выплатил за него по дружбе двадцать тысяч дукатов долга. Вот и полагайся на человеческую благодарность.

– У него, слышь, любовь с женой принца Карла Саксонского, – сообщил Кузьма конфедератские сплетни. – Того, которого нам вместо вас прочили в короли. Да вы его обскакали на русской кобылке. – Косинский заржал. – А то была бы пани польской королевой. Так вот Пулавский обещал, что в день святого Карла, на именины мужа, подарит ей вашу голову.

– И ты тащишь меня ради такого злодейства? – возмутился король, уже начавший проникаться к Кузьме симпатией.

– Мне обещано десять тысяч дукатов, – отрезал тот. – Моя семья нищая. По милости ваших разлюбезных русских. Мы и так не пановали. А когда через нашу деревеньку прошел корпус Репнина, последнего живота лишились. Всех кур саблями перекололи, пся крев!

Стасю показалось, что сзади хрустнула ветка, но он не стал поворачивать голову – спина у него затекла.

– Потому я и помешал нашим дуракам прикончить вас в городе, – продолжал Кузьма. – Охота была ночью вылавливать вашу голову из рва!

В этот момент шеи Косинского коснулось холодное острие. Конфедерат вздрогнул и попытался вскочить на ноги.

– Сидеть, мерзавец, – раздался свистящий шепот.

Понятовский наконец сумел повернуться, опираясь на руки и двигаясь всем корпусом. Сзади стоял невысокий господин в синем дорожном сюртуке, подбитом куницей. Он говорил на русском, но по выговору было заметно, что этот язык для него не родной.

– Оставайтесь на месте, сир, – бросил он по-французски, чем развеял сомнения короля. Такой парижский выговор – дело врожденное, а не наживное. – Дернешься, и я проткну тебе горло. Все твои товарищи мертвы, – холодно сказал незнакомец Кузьме, потом обернулся к королю: – Снимите с него кушак и свяжите руки. Впрочем, если прикажите, я пущу шпагу в ход.

– Нет, нет, – Станислав поднял ладони вверх. – Этот человек пощадил меня. Я не хочу ему смерти.

– Вы благородны, – усмехнулся француз. – Хотя ваш спутник не заслуживает снисхождения. Я слышал, что он тут говорил.

– У моих бедных подданных нет оснований жалеть меня. – Король снял с Косинского кушак и накрепко перетянул ему руки.