– Не лги мне, – предупредил граф. – Христом Богом прошу, держись от этого подальше.

«Уж кто бы говорил! – про себя рассмеялся Андрей. – Если бы ваш брат не встрял в заговор, вы бы до сих пор свиней пасли! А сами в 62 году разве не среди заговорщиков верховодили? Нет, в чем, в чем, а в этом я семейного имени не посрамлю! И если Павел решится…»

Впрочем, пока говорить было рано. Его высочество демонстрировал неподдельную преданность матери. Особенно с тех пор, как расстался с Паниным в роли воспитателя и всецело предался в руки молодой жены. Долг возник сам собой из ее же каприза. Натали очень хотелось жемчужную парюру к утреннему голубому платью, такую легкую, воздушную, скромную – что потянула безделушка на полсотни тысяч, а узнав, для кого, ювелир еще и накинул десяток. Бедняжка не осмелилась просить великого князя, и так муж в прошлом месяце оплатил ей два модных туалета. Пришлось другу Андрюше не ударить перед дамой в грязь лицом.

– Наташа! – Екатерина оторвалась от рассматривания антиков и протянула невестке обе руки. – Ну, как, душа моя, съездили прогуляться?

Великая княгиня впорхнула в комнату свекрови, вместе с едва уловимым липовым запахом. И кто составляет ей такие свежие, летние духи? Она походила на бабочку, заснувшую с осени между рамами и ожившую в тепло натопленной комнате. Ее муслиновое желтое платье стелилось по полу, павлинье перо подрагивало в высокой прическе.

– Чудесный езда, – начала она по-русски. – Ветер па карет нас чуть в речка не сдувать.

Княгиня запнулась. Новый язык давался ей с трудом, и Екатерина перешла на немецкий. Она ничем не хотела огорчать невестку. Чудесная девушка! Лицо овальное, нос с горбинкой, глаза всегда удивленно распахнуты. Такая изящная. Подуй – улетит. Говорят, у нее долги. Ну и что ж, разве у Като в ее возрасте не было долгов?

Императрица решительно не желала замечать в великой княгине ничего дурного. Эта юная дама вернула ей сына! Попробуйте не полюбить?

Большинство матерей теряет сыновей после брака. Приходит другая женщина – молодая, красивая, уверенная в своей силе – и уводит ваше сокровище. У Екатерины было иначе. Десять лет она не знала, как подступиться к собственному ребенку. Холода в их разговорах было столько, что странно, как стены комнат не шли инеем. Он никогда не скучал по ней. Всегда тяготился ее присутствием. И что бы Като ни делала для сближения, все выходило фальшиво, неудачно и с болью для обоих.

Конечно, она винила Панина. Но в том-то и дело, что забрать ребенка у наставника значило окончательно осиротить его. Наконец, Като решилась на этот шаг. Предлог был прекрасный – великий князь вырос, ему пора жениться. А женатому мужчине воспитатель не нужен! Привезли Гессен-Дармштадтских принцесс, сразу указали юноше на Вильгельмину, самую очаровательную и бойкую. Он, робея, пошел к ней через танцевальный зал Царскосельского дворца и навсегда расцепил свою руку с рукой господина Панина. Невеста закрутила его в плеске своих бальных юбок – молодо-зелено, не до обид на мать, не до власти, короны, заговоров…

У этой шестнадцатилетней женщины была с Като одна цель – освободить Павла от опеки Никиты Ивановича. Они оказались союзницами. Вильгельмина ни с кем не хотела делить мужа. Ей не нужен был подле него человек, значивший для великого князя больше, чем она. А Екатерина к тому времени уже с грустью поняла, что сама никогда не будет иметь влияния на сына, разве только через других лиц. Натали была первой.

Она сразу открыто заняла сторону свекрови. Внушала мужу, что он в сущности ничего не знает о смерти отца. Что с детства слышал только одну версию. Не стоит ли дать Ее Величеству шанс показать свои чувства? Павел, нервный и возбудимый, легко поддался на уговоры. После свадьбы они часто завтракали и гуляли втроем. Молодые бегали по траве, играли в волан, хохотали и бурно обсуждали последние спектакли. Като была на высоте, всегда зная, как отойти в тень и не мешать влюбленным. Сердце замирало в немом крике: ее мальчик счастлив! Но она молчала. Улыбалась и, как могла, баловала шаловливую девочку.

– Вот, взгляни, – императрица достала из шкатулки две булавки в виде алмазных бантов. – Нынче мода на простоту. Скрепи свой новый туалете на плечах.

У Натали округлились глаза.

– Ваше Величество!

Государыня потрепала невестку по щеке. Ее взгляд скользнул по узкому корсету и стал вопросительным.

Молодая дама покачала головой.

– Нет еще… Но мы стараемся.

– Я не тороплю, – заверила Екатерина. – Я сама ждала ребенка девять лет. Но ты должна помнить…

– Никаких холостых выстрелов, – подхватила Натали, сконфуженно улыбаясь. – Зернышко к зернышку, в кладовую. Мы помним, Ваше Величество, и сделаем все возможное, чтобы поскорее подарить вам внука.

На голубой муаровой ленте висел вензель Екатерины. Панин мял его в руке, пробуя алмазы на крепость.

Он стоял у входа в будуар, где юные смольнянки готовились к выступлению. Обождав, пока все выйдут, граф нажал на дверь и, жестом оборвав слабый вскрик негодования девицы Нелидовой, вступил в ее гримерную.

Танцовщица спряталась за креслами. О, она отнюдь не была голой. Ничего фривольного. Но беспорядок ее прически – надобно же было отколоть и соломенную шляпку, и накладные волосы – делал облик актрисы негодным для визитов.

Панин крякнул и положил на край гримерного столица букет белых лилий. От него не укрылось, что великокняжеский розан Нелидова уже вплела себе в узел на затылке.

– Мадемуазель, я пришел поговорить о ваших перспективах, – весомо молвил он, без приглашения садясь в свободное кресло. – Закройте дверь. У нас приватная беседа.

Черные, как угольки, глаза танцовщицы следили за ним. Умная девочка, она не стала поднимать визг. Поборов себя, выбралась из укрытия, в сквозистой юбке пробежала босиком по полу, щелкнула замочком. Обернулась к графу. «Я вас слушаю», – было написано у нее на лице.

– Дитя мое, – начал он. – Ваши сценические таланты заметны, но бьюсь об заклад, что вам ни при каких условиях не получить этой штучки.

Граф извлек из кармана вензель и положил его на стол. Глаза Нелидовой расширились.

– Шифр, – едва слышно пролепетала она.

Фрейлинский шифр, мечта каждой монастырки из Смольного. Он был обещан только за выдающиеся успехи в науках. Коими небогатая дворяночка с Днепровских берегов не блистала. Ее стихия – подмостки.

– Думаю, Мельпомена вами довольна, – улыбнулся Панин. – Чего не сказать о вашей начальнице госпоже де Лафон. Кажется, ей ближе мадемуазель Молчанова с ее химическими опытами?

Юная танцовщица склонила голову, зло покусывая пунцовую губку и исподлобья глядя на странного визитера: чего ему от нее надо?

– Место при дворе получат либо она, либо девица Алымова, – продолжал Панин.

– Алымова не девица! – вспыхнула балерина. Видимо, графу удалось задеть ее за живое. О, дамское тщеславие! Всем хочется ко двору! – Ей выхлопотал шифр наш попечитель граф Бецкой, за услуги известного свойства…

– Какая разница? – усмехнулся Никита Иванович. – Надо уметь выбирать покровителей, – он выразительно глянул на Нелидову. И что Павел в ней нашел? Маленькая, верткая, как мальчик. Лицо смуглое, подвижное, скорее живое, чем приятное. У бедного наследника плохой вкус. Как у его покойного отца. Однако и этому вкусу надо угождать. Граф помедлил: – Я бы мог достать вам эту безделушку в обход названных особ.

Нелидова истолковала его превратно и выпрямилась. В ней были гордость и даже, кажется, начатки добродетели.

Граф в притворном ужасе замахал кружевными манжетами.

– Что вы, что вы! В мои-то годы и при моей комплекции! – его слоеное брюшко тряслось от смеха. – Я имел в виду совсем другую особу. Ту, чей подарок вы так опрометчиво выставляете напоказ у себя в волосах.

Девушка смутилась.

– Я не могу жить при дворе, – прошептала она. – За мной не более шестидесяти душ. Родителям не на что меня содержать…

– Об этом не волнуйтесь, – заверил граф. – У вас будет жалованье, а расходы сверх него я возьму на себя. Главное, чтобы вы оказались возле наследника. Он ценит бойких и остроумных собеседниц. А если вы сумеете стать ему дороги, – Панин выразительно посмотрел на смольнянку, – сумма вашего содержания удвоится. И помните, его высочество очень мягкий, вспыльчивый человек, чья доброта не знает границ, а настроения меняются за секунду. С ним трудно уживаться, но им легко управлять.

Сани Потемкина остановились во дворе дома Самойловых на Фонтанке.

– Здравствуй, сестрица! Здравствуй, голубушка! Здорова ли по здешней мокрой погоде?

Марья Александровна всплеснула руками и, забыв о приличиях, с визгом бросилась брату на шею.

– Гриц! Откуда? А грязный-то! А страшный-то! Небось вшивый? Лизка, дура, топи баню! Гриц, а Гриц, как Сашка-то мой? Все сердце изболелось!

Потемкин молча ожидал, пока поток сестриных ласк и вопросов иссякнет. Потом заверил, что ее драгоценное чадо, капитан Александр Самойлов, жив-здоров и получил Георгия четвертой степени, что сам он прибыл с докладом на высочайшее имя, что остановиться намерен у нее, а сколько пробудет – неведомо.

Пока брат мылся, Марья собрала на стол. Потемкина чуть не замутило от домашнего изобилия. Его луженый армейский желудок взывал к жизни и жаждал насладиться медовым липцем, истомившимся в печи белужьим боком, расстегаями с зайчатиной, да мало ли еще чем, придуманным сестрой для его удовольствия.

– Кушай, Гриц. Сметанку попробуй. На Калинкином брали у чухонцев. Дорогущая. Не то что наша, чижевская. Разбавляют они ее, что ли? Разве это густота? Ложка совсем не стоит, все на сторону валится.

– Мугу, – отвечал Потемкин, уписывая за обе щеки жареные вестфальские колбаски. – Никакого вкуса.

Марья Александровна сидела рядом, пригорюнившись и положив голову на руку.

– Худющий ты. Точно тебя драли.

– У меня лихорадка была, – нехотя признался брат.

– Лихорадка? – ахнула она.