— Шеридан, — тихо промолвила Олимпия, — скажи мне, что случилось.
— Хорошо, я расскажу тебе все, — медленно произнес он, опустив голову и пряча от нее лицо, и опять замолчал.
— Я жду, не таись.
— Я боюсь, ты не поймешь и просто возненавидишь меня или, того хуже, начнешь презирать. — Он поднял голову и устремил взгляд в небо. — Да и как ты меня можешь понять!
В его голосе слышалось страдание. Олимпия молчала, хотя ей хотелось возразить ему, спорить, доказывать, что она сумеет все понять. Однако жизнь столько раз наказывала ее за самоуверенность, и поэтому Олимпия воздержалась от громких заявлений.
Деревянные седла поскрипывали в такт движениям верблюдов. Девушка следила за тем, как мимо проплывают однообразные пейзажи бесплодной пустыни.
— Я не настоящий, меня будто подменили, — снова заговорил Шеридан. — То есть я хочу сказать, что не ощущаю себя… Впрочем, это невозможно объяснить… Я как будто неживой. Я хожу, разговариваю, ем, но, в сущности, мертв. Меня нет здесь. — Шеридан глубоко, судорожно вздохнул. — Меня нет здесь!
Олимпия взглянула на него, смущенная такими словами и пораженная тоской, звучавшей в его голосе.
— Я никогда не смогу вернуться домой, — продолжал Шеридан. Теперь его слова лились безудержным потоком, как сквозь брешь взорванной плотины. — Я очень хотел вернуться домой, я так хотел оставить флот! Я ненавижу службу. Из-за чего? У нас не было ни одной нормальной войны, ни одного достойного противника. И тем не менее нас заставляли… — Из груди Шеридана вырвался звук, похожий на глухое рыдание. — Черт бы побрал их всех, тех, кто сидит в Уайтхолле, дымя своими трубками и жирея. Именно они отдали мне приказ подавить волнения рабов. Я преследовал невольников, ловил их, усмирял. А эти ублюдки бросили мой корабль на произвол судьбы, а потом подожгли его, чтобы замести следы.
Он замолчал, воцарилась тишина.
— Невольников заковали в кандалы… Я до сих пор слышу их звон… До сих пор!
Олимпия ухватилась обеими руками за луку седла. Ей стало нехорошо, она не промолвила ни слова, ожидая, что он скажет дальше.
— Я хотел выйти в отставку сразу после этой истории. — Голос Шеридана дрожал, он не поднимал головы. — Хотя в этом случае я мог рассчитывать только на половину пенсии.
Тогда я подумал: к чертовой матери, лучше остаться без средств к существованию, чем участвовать во всем этом кошмаре. И я ушел со службы, но ты же знаешь, черт возьми, что у меня нет дома. Не понимаю, почему я решил…
Шеридан замолчал на полуслове. В лунном свете цепочка длинноногих верблюдов, мерно покачиваясь, продвигалась вперед. Шеридан долго молчал, а потом вновь заговорил.
— Я возненавидел их всех! — воскликнул он. — Я возненавидел их накрахмаленные воротнички, их модные шляпы, тупых чиновников, расхаживающих с надменным аристократичным видом и являющихся на службу в полдень, поскольку весь вечер накануне они вальсировали с дочерью какого-нибудь лорда, а всю оставшуюся ночь предавались разгулу. Я узнал, что медали — пустые побрякушки, они не дают средств к существованию. Я узнал, что нельзя спорить с герцогским сынком, который ничего не смыслит в морском деле, даже если это грозит гибелью целому кораблю. Я понял, что для меня существует один-единственный способ зарабатывать деньги на жизнь — это стать любовником какой-нибудь богатой шлюхи, которая родила своему барону достаточное количество наследников и честно заслужила тем самым свои бриллианты. И вот, не долго думая, я так и сделал. Олимпия, это были тупые пошлые сучки; как я их ненавидел! Они постоянно рассказывали своим друзьям, какой я герой… А меня расспрашивали о моих подвигах, интересуясь, как все было. Меня спрашивали, боялся ли я и больно ли, когда в тебя попадает пуля… — Шеридан горько засмеялся. — О Боже, какие это были идиотки! Они спрашивали, сколько кораблей я потопил и сколько человек убил… как будто, черт возьми, я веду точный подсчет. Кроме того, они непременно хотели знать, что чувствует человек при этом… — Голос Шеридана дрогнул. — Но я им не стал говорить правду; впрочем, они и не поняли бы ее.
Олимпия теребила бахрому седла, думая о том, что сама задавала Шеридану подобные вопросы. Теперь, застрелив человека, она вроде бы должна знать ответы на них, однако Олимпия помнила только светлый халат и быстро растекающееся по нему пятно алой крови. Она спрашивала себя, были ли у этого человека дети, был ли он добрым или жестоким по натуре, но внезапно обрывала себя и старалась все забыть. Она радовалась тому, что не видела его лица.
Но для того чтобы спасти жизнь Шеридану, она опять пошла бы на убийство.
А он тем временем смотрел на мрачный пейзаж, простирающийся вокруг пустыни.
— Я неудачник, — продолжал Шеридан, качая головой, — потерпевший поражение. Чертова цивилизация! Я всегда мечтал вернуться в большой мир, к людям. Но когда мне удалось сделать это, я вдруг почувствовал себя лишним и захотел свести счеты с жизнью.
Олимпия подумала о том, как сильно переменился Шеридан за это время. На острове он был совсем другим.
— Так вот в чем дело! — мягко сказала она. — Тебе опостылел цивилизованный мир?
— Нет. Я сам себе опостылел. Все дело во мне самом. — Его голос звучал теперь напряженно. — Мне не следовало ненавидеть людей; у меня не было причин сердиться на них. Ведь все люди вокруг… нормальные. Они живут обычной жизнью. Они не испытывают тех странных чувств, которые испытываю я, им не снятся кошмары, у них не бывает видений. У них… у них не возникает желания сделать то, что хочу сделать я.
Олимпия закусила губу, чувствуя, что Шеридан близок к нервному срыву.
— А что ты хочешь сделать? — тихо спросила она с замиранием сердца.
Помолчав немного, он прошептал:
— Ты все равно не поймешь.
— И все же скажи, — как можно мягче промолвила она, — что ты хочешь сделать?
Он долго не отвечал, отвернувшись от нее, а затем сказал скороговоркой, понизив голос:
— Я хочу драться, хочу вновь оказаться посреди сражения. Я хочу, чтобы на нас снова напали, и я мог расправиться с этими людьми. Я бы чувствовал себя намного лучше, если бы убил кого-нибудь. — Шеридан застонал. — А может быть, убили бы меня самого. В таком случае это было бы еще лучше.
— Шеридан… — Олимпия прижала ладонь к своим губам. — Откуда у тебя такие мысли?
— Я же говорил, что ты меня не поймешь.
Сердце Олимпии бешено колотилось в груди, а голос дрожал.
— Но я хочу, чтобы ты мне объяснил все. Воцарилась тишина, молчание затягивалось, и Олимпия уже решила, что ей больше ничего не удастся вытянуть из него.
— Мне так жутко! — воскликнул Шеридан. — Как будто я не вполне живой человек. Мне давно уже нужно было бы умереть. Ведь все мои друзья умерли, мои люди погибли… — И снова из его груди вырвался стон. — О Боже, я скоро начну бросаться на первых встречных. Впервые за все это время я чувствую сейчас себя самим собой. Я, наверное, одержимый и скоро убью кого-нибудь.
Его слова отчетливо звучали в тишине пустыни — такие обыкновенные и такие ужасные по своей сути.
— Я знаю, что это произошло со мной здесь, — снова заговорил он. — В Адене…
Олимпия вспомнила холодный взгляд Шеридана, склонившегося над трупами убитых им арабов, вспомнила его непостижимое дьявольское спокойствие. В его глазах тогда не было ни страха, ни отвращения, ничего, кроме желания крушить и сеять смерть.
— Я хочу стать снова собой прежним, но не могу. Не могу! Я не хочу никому причинять зла. Но я мертв, я больше не существую… Я не знаю, что мне делать…
Олимпия пришла в ужас. Она боялась не за себя, а за него, Шеридана. Ведь его желание крушить и убивать могло обернуться против него самого. Олимпия до сих пор с замиранием сердца вспоминала, как пристально он смотрел в дуло пистолета там, в своей каюте на борту «Терьера».
— Я не знаю, что со мной произошло, — пробормотал Шеридан, — я ничего не понимаю.
Олимпия тоже ничего не понимала, но она знала, когда все это началось. Она до сих пор не могла забыть выражение лица Шеридана, когда он услышал, что она дала согласие выйти замуж за Френсиса. И хотя сам Шеридан отрицал это, но Олимпия была уверена, что все началось именно с той минуты, а значит, во всем была виновата она сама.
— Шеридан, — спросила Олимпия дрогнувшим голосом, — ты, наверное, хочешь убить меня?
— Нет! — в ужасе воскликнул он и, повернувшись к девушке, схватил ее за плечо. — Только не тебя, клянусь, принцесса, я никогда не подниму на тебя руку! О Боже!
Его судорожно сжатые пальцы больно впились ей в плечо, но она даже не шевельнулась.
— Но ведь ты, должно быть, злишься на меня после всего, что я сделала. Я сказала, что люблю тебя и доверяю тебе, а затем переметнулась к Френсису.
— Все равно я должен защищать тебя, — горячо возразил Шеридан.
— Я бы на твоем месте пришла в ярость от такого предательства!
Шеридан убрал руку с ее плеча.
— Я должен защищать тебя, — снова повторил он, но на этот раз в его голосе послышались нотки тревоги.
— Так ты не сердишься на меня?
Он замялся.
— Скажи, Шеридан, ты не сердишься на меня?
— Почему ты спрашиваешь меня об этом? Я устал! — взорвался он. — Я устал убивать людей и причинять им боль!
Олимпия поежилась от ночного холода.
— Но ты ведь только что сказал, что чувствовал бы себя лучше, если бы убил кого-нибудь.
— Не просто кого-нибудь, а врага! — воскликнул он. — Врага, а не тебя. Я должен защищать тебя, принцесса. Я не хочу причинять тебе боль.
— Да-да, я верю тебе, — искренне сказала Олимпия. — Я просто хотела выяснить, сердишься ли ты на меня.
— Я уже сказал, что никогда не причиню тебе вреда! — Его голос звучал все взволнованнее. — Как тебе вообще могло прийти в голову такое?
Олимпия пристально взглянула на него.
— Но ведь это не одно и то же, — задумчиво сказала она. — Можно сердиться на человека, но не желать его смерти.
"Летящая на пламя" отзывы
Отзывы читателей о книге "Летящая на пламя". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Летящая на пламя" друзьям в соцсетях.