Капитан Дрейк был совсем не похож на того человека, образ которого сложился в воображении Олимпии. Да, он действительно высок ростом, но лицо его нельзя назвать невзрачным, не внушало оно и доверия, глаза капитана вовсе не казались добрыми. Одним словом, фантазия подвела Олимпию.

Серые глаза, в упор разглядывавшие ее, были глубоки, проницательны и в то же время изменчивы, словно дым над костром. Лицо Шеридана можно было сравнить с ликом падшего ангела: холодное, с угрюмо сжатым ртом и орлиным профилем; в его взоре, которым он оценивающе окидывал гостью, светился дьявольский живой ум. От света канделябра, стоящего позади него, вокруг черноволосой головы Шеридана играл красноватый ореол, и каждый выдох, сделанный им в этом холодном помещении, окрашивался в золотистые изменчивые тона.

Нет, он не был некрасив — напротив, капитан Дрейк отличался поразительной, пугающей красотой — той красотой, которая была присуща поблескивающему во мраке своей смертоносной сталью оружию, украшавшему нишу вестибюля.

— Кто вы такая, черт возьми? — наконец спросил он.

«Спокойно», — сказала себе Олимпия, но это не помогло ей. Она постаралась расправить свои запорошенные снегом плечи — снег не таял, так как в доме было очень холодно — и взять себя в руки. Ей даже удалось сделать легкий реверанс.

— Олимпия Сен-Леже к вашим услугам. Я живу по соседству и пришла, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение и выразить радость по поводу того, что вы поселились в Хазерлее.

Он еще раз глянул на нее, стоя на верхней площадке лестницы у перил и ничуть не смущаясь тем, что не одет.

— Боже правый, — воскликнул он и почесал голую грудь. — Уверяю вас, я не стою подобной чести. Вам не следовало утруждать себя.

Шеридан еще какое-то время молча смотрел на нее, склонив голову набок и прищурившись, — так наблюдает, наверное, полусонная пантера за мышью, — а затем повернулся и проревел куда-то вглубь дома:

— Мустафа!

— Шеридан-паша! — сразу же отозвался слуга. — Я вовсе не спал!

— О Аллах! Ты, червяк, неужели ты не заметил, что мисс… гм… Сен-Леже, так, кажется?., промокла и замерзла. Дай ей одеяла!

Мустафа снова появился, подхватил на лету ворох шерстяных одеял, которые его хозяин швырнул ему, и съехал вместе с ними вниз по перилам, в сумраке белели его широкие белые шаровары. Что-то шепча и вздыхая, Мустафа накинул на плечи Олимпии несколько теплых одеял, причем она заметила, что на шее слуги на золотой цепочке висит точно такой же кулон, как и на груди его господина — полумесяц с крошечной звездой. Она взглянула на сэра Шеридана, но тот уже спрятал свой кулон под полотенце.

Мустафа, справившись со своим заданием, отступил на шаг и поклонился хозяину.

— Вы примете гостью, да? Я приготовлю чай.

Сэр Шеридан пробормотал что-то нечленораздельное, но Мустафа уже исчез за дверью под лестницей.

— Я вовсе не собиралась отнимать у вас много времени, — поспешно сказала Олимпия.

— Неужели? — он спустился вниз на одну ступеньку и уселся там, насмешливо поглядывая на гостью. — Тогда зачем же вы пришли?

Во рту у Олимпии все пересохло, она заметно нервничала, понимая, что ей не следовало приходить. Он был не одет… Девушка чувствовала, что ей надо бежать отсюда. Как бы ей хотелось, чтобы сэр Шеридан превратился в эту минуту в того славного капитана, которого рисовало ее воображение, — некрасивого, веснушчатого, робкого мужчину. И, конечно, одетого.

Она поправила одеяло, сползающее с плеча, и развернула горшочек с фуксией.

— Я… я принесла вам вот это… подарок, — Олимпия изумлялась теперь тому, как ей в голову могла прийти такая глупая идея. — Это, конечно, очень скромный подарок. Не такой, какой я мечтала бы вам преподнести…

Пальцы Олимпии окоченели от холода и стали непослушными. Вынув цветок из обертки, она увидела, что его листочки поникли от мороза, а яркие цветы увяли.

— … в честь вашего приезда и самоотверженного подвига во имя родины… — бормотала она, кусая губы, чтобы не расплакаться. — Но боюсь… боюсь, что цветок завял от холода…

— Правда? — сказал он. — Этого следовало ожидать.

Олимпия взглянула на Шеридана и вынула принесенную для него книгу Руссо, а затем, приподняв подол юбки, сделала шаг, намереваясь подняться по лестнице.

— Я хочу также подарить вам…

— Стойте! — от его громогласного окрика Олимпия застыла на месте, оцепенев. — Не приближайтесь!

— О, простите ради Бога! — опешив, воскликнула Олимпия, отступая назад. — Я вовсе не хотела…

— Стойте там, где стоите. — Шеридан встал и спустился до середины лестницы, здесь он легко перемахнул через перила и спрыгнул на мраморный пол с громким стуком, отозвавшимся эхом в огромном вестибюле.

Обогнув колонну, он направился к гостье мягкой поступью, в которой ощущалась врожденная грация. Он шел так, как ходят искусные канатоходцы, удерживая равновесие и как будто пробуя на прочность землю под ногами.

— Первые десять ступенек этой лестницы очень ветхие, — объяснил он. — Они могут обвалиться в любой момент.

Она взглянула сначала в его невозмутимое лицо, затем на ступени лестницы и снова на хозяина дома. При каждом повороте головы свисающие ей на лоб перья шляпы мерно колыхались.

— Шутка, — сказал Шеридан.

Он был намного выше ростом, чем ей вначале показалось. Смущение и робость, похоже, вообще не были свойственны капитану Дрейку. В этом отношении он очень походил на краснокожих индейцев, картинки из жизни которых Олимпия видела в какой-то книге.

— В чем дело? Вы что, шуток не понимаете, мисс Сен-Леже? — Шеридан удивленно вскинул брови.

— Простите. Я не поняла, что вы хотите меня рассмешить, — отозвалась она, а затем, замявшись на секунду, честно призналась: — Боюсь, что я не поняла и самой шутки.

— Как это ни печально, но, похоже, вы напрочь лишены чувства юмора. Вы для этого слишком воспитаны, я бы так сказал. Наверняка вы никогда не предавались такой забаве, например, как обрывание крылышек у мух. Что, я попал в точку?

Она уже хотела объяснить ему, что большинство жителей городка Висбич действительно считают ее человеком, лишенным чувства юмора, поскольку она никогда не смеется над такими вызывающими всеобщее веселье сценами, как коза, запутавшаяся рогами в живой изгороди, или пьяная кабацкая девка, упавшая в лужу. Но Олимпия сдержалась и не стала ему ничего объяснять, решив поменьше рассказывать о себе. Сэр Шеридан был очень странным человеком, приводившим ее в полное замешательство, и не в последнюю очередь тем, что был полураздет. Олимпии еще никогда не приводилось видеть вблизи полуобнаженного мужчину, впрочем, не только вблизи — если, конечно, не считать мраморных статуй. И хотя она старалась глядеть ему только в лицо, ей было трудно удержаться от того, чтобы не бросить взгляд из-под нависающих перьев шляпы на его грудь, плечи и мощную шею.

Разглядывая его исподтишка, Олимпия с удивлением заметила, что на нем вовсе нет никакого кулона. Возможно, луч света упал на его мускулистую грудь, и возникла иллюзия, что на ней висит кулон в форме полумесяца. Кожа Шеридана была золотисто-смуглой, гладкой и волнующей. Олимпии хотелось прикоснуться к ней.

— Мой отец, — словоохотливо продолжал тем временем хозяин дома, — любил это занятие, увлеченно калеча мух целыми часами. Вы знали его?

— О, нет. К сожалению, я не была знакома с ним. Видите ли, он вел очень замкнутый образ жизни, переселившись сюда.

Олимпия из вежливости умолчала о том, что мистер Дрейк-старший жил не просто уединенно, запершись в своем доме, построенном в пустынной местности на болотах, но что он не показывался даже своему слуге, оставляя ему в условленном месте записки с распоряжениями. В этих посланиях, в частности, слуге давались точные инструкции, куда повесить или поместить ту или иную картину, бронзовую скульптуру, средневековую рукопись, старинное оружие или драгоценность, только что приобретенные по приказу затворника его агентами. В течение целых пяти лет мистер Дрейк-старший и его загадочный дом были главной темой пересудов в Висбиче. Но через восемь лет обществу наконец наскучила эта тема, и все вновь заговорили о породистых бычках лорда Лейсестера и о погоде. И только совсем недавно город всколыхнули известия о смерти старого хозяина усадьбы Хазерлей и о приезде его знаменитого сына.

— И это действительно так, — подтвердил сэр Шеридан. — Мало того, он, по-видимому, устроил здесь при строительстве дома для собственного развлечения несколько волчьих ям, надеясь, что в них попадется любопытный незваный гость, проявив неосмотрительность.

— Правда? — Олимпия старалась глядеть ему прямо в лицо, но не могла совладать с собой, взгляд ее невольно скользил по обнаженному торсу мужчины.

Он заметил это и решил подразнить ее: когда Олимпия в очередной раз скосила глаза на его грудь, Шеридан содрогнулся всем телом, передернув плечами, как будто от озноба, а затем скрестил руки на груди и потер ладонями бока.

— Здесь чертовски холодно, — процедил он сквозь зубы.

И это, действительно, было так, хотя Шеридан бросил эту фразу главным образом для того, чтобы побудить гостью заговорить наконец о цели своего визита-. Он хотел, в конце концов, знать, что ей надо от него, зачем она явилась в дом нежданно-негаданно, без приглашения. Шла ли речь о деньгах, или о шантаже, или, может быть, эта девушка пришла, чтобы соблазнить его, хотя, скорее всего, все было намного проще и обыденнее: она, вероятно, явилась сюда для того, чтобы иметь возможность впоследствии сплетничать в этом захолустье со своими кумушками о нем, похваляясь тем, что была в доме сэра Шеридана и говорила с ним наедине.

Олимпия взглянула на него снизу вверх из-под мокрых, нелепо нависающих над ее лицом страусиных перьев, отбрасывающих тень на пухлые щеки и мягкую линию подбородка. Молча — похоже, она вообще была крайне немногословна — Олимпия сняла с себя одеяла, которые дал ей Мустафа, и Шеридан бросил украдкой взгляд на ее высокую пышную грудь. На ней был жакет из зеленоватого атласа, украшенный черной шелковой вышивкой.