Андрей Матвеев - Летучий голландец

Большое желание вломиться в кабинку к соседке но он ведь обещал Даниэлю быть осторожнее.

— Пока глаз не доставлен на остров, — сказал Даниэль, — мы должны соблюдать осторожность, Вилли!

Остров, все же Белый Тапир на острове…

Жаль, что Даниэль не взял его с собой.

Но он пообещал, что Вилли когда-нибудь сам увидит Белого Тапира, когда тот опять сможет видеть и они начнут войну против бесов.

Все кабинки заняты.

Вилли ждет.

Всем предлагают сесть обратно на место, они идут на посадку.

Вилли ждет.

Наконец, одна дверь открывается — тщедушный тип, усы щеточкой, красное лицо и здоровый нос.

Так и хочется зажать его между указательным и средним пальцами и сделать типу больно.

Вилли заходит в туалет и закрывается.

Ему становится хорошо, даже в этом есть удовольствие — отлить, когда уже невмоготу.

Этого типа он где-то видел, где-то и когда-то.

Хотя он видел уже столько всяких типов, что и не сосчитать.

И все они — бесы!

Даниэль прав, все они — бесы, и этот бесовский мир — дерьмо!

Его надо сделать лучше.

Приятно было бы пострелять, но Даниэль сказал:

— Никакой стрельбы, Вилли, нам поможет Белый Тапир!

А Вилли любит стрелять, только давно не приходилось. Пожалуй что с Брайтона.

Но можно и руками.

Вилли моет руки, вытирает бумажным полотенцем и выходит из туалета.

Чикса на месте, опять пялится в окно.

И зачем-то шевелит своим большим пухлым ртом.

Не повезло ему с соседкой, у нее на морде написано:

— Чего ты сидишь тут рядом, большой и черный?

Наверное, она чувствует, что он ее хочет.

И боится.

Они все его боятся.

И правильно делают.

А сам он боится только Даниэля.

Потому что Даниэль может все!

Даниэль знает, где Белый Тапир.

Сейчас Даниэль летит к Белому Тапиру и везет с собой глаз!

Глаз лежит в том же сосуде, но Даниэль добавил туда свежего дыма.

Чтобы глаз дольше сохранился живым, сказал он ему, иначе Белый Тапир нам не простит!

Вилли сидел и смотрел, как Даниэль это делает.

Надёл белый халат, натянул перчатки.

Достал специальными щипцами ампулу и сменил в сосуде раствор.

Снова закрепил в нем ампулу.

Туго завернул крышку и сказал:

— Ну все, можно ехать!

И начал запаковывать сосуд.

Зачем-то завернул его в полотенце, потом положил на самое дно большой дорожной сумки.

Застегнул молнию.

На глаза у Вилли навернулись слезы.

Такого с ним еще никогда не было — чтобы у него на глаза навернулись слезы.

Но он привык к мысли, что глаз — его собственность.

Пусть даже на время, но его.

Если бы сейчас напротив сидел не Даниэль, то Вилли убил бы того человека.

Но Даниэлю можно все. Вилли сдержался, слезы исчезли, как исчез и сосуд с глазом.

Самолет пошел на посадку.

Соседка вздохнула с облегчением.

Скоро она отмучается — черный бугай больше не будет сидеть рядом и пялиться на ее рот.

Он уже не хочет ее, он ее ненавидит.

Все зло от таких, зло и несправедливость.

Им надо, чтобы в мире не было Вилли.

Чтобы он никогда не рождался.

А если его угораздило родиться, то ему нельзя летать в одних с ними самолетах и ходить по одним улицам.

Есть одну еду и дышать одним воздухом.

Он для них — дерьмо!

Вилли кожей чувствует, как соседку корячит от неприязни к нему.

Ничего, подожди, скоро мы расстанемся.

И они действительно расстаются — на время.

Пока проходят паспортный контроль и бредут по зеленому коридору.

И теряют друг друга.

Но не на всегда.

А до того момента, пока Вилли не садится в автобус и не замечает бывшую соседку по самолету, сидящую в пятом кресле по левому ряду.

Та тоже замечает его и отводит глаза.

Вилли хмыкает и проходит дальше.

Смотрит на билет, его место по правой стороне, в седьмом ряду у окна.

Садится и понимает, что влип.

Ему не вытянуть ноги, они затекут, а ехать очень долго.

От Стамбула до Бодрума двенадцать часов.

Ровно половина суток.

Марго сидела впереди, не оборачиваясь, но Банан совершенно точно знал, что это она — такие же крашенные волосы, такой же запах. Он не задавался вопросом, откуда она взялась в автобусе, просто в кресле перед ним сидела Марго, а у окна — Вера.

Через проход — Ирина.

Позади — Жанна.

Впереди, сзади, слева, справа.

Справа, слева, сзади, впереди.

Он был обложен, взят в клещи, загнан и пойман.

Кого тут не хватало, так это сестры, но Банан был уверен — она тоже появится.

Они специально подстроили все так, чтобы у него не было выхода и он не смог убежать.

Внешне им до него не было дела, но они присматривали за ним, прислушивались к его сонному дыханию ждали пока он проснется. Тогда-то они и вспомнят, зачем сели в один с ним автобус, отправившийся ровно в 23 часа 50 минут по местному времени с центрального автовокзала города Анталии в город Бодрум. Семь часов в пути, через горы, по петляющему горному шоссе. То устремляющемуся вверх, то резко проваливающемуся вниз. Вот только на посадке он никого из них не приметил. Какие-то бельгийские студиозы, парочка местных турецких продвинутых с бритыми головами и пирсингом, английская дамочка сильно в возрасте и с большими бриллиантами в ушах, очередные вездесущие немцы, целая группа. Будто опять все возвращается, он снова в Испании, плывет на катере из Бланеса в Тоссу.

И все повторяется.

Это ощущение не покидало его весь день.

Он не просто попал в «уже было», двери открылись и сомкнулись за спиной, хорошо хоть, что сменили интерьер.

Было влажно, будто он опять в аэропорту Шарджи, хотя не так жарко, не за сорок, а под тридцать, но влажно и душно, и пот прошиб его, как и тогда, когда он только выпал из самолета в Эмиратах, еще не зная, что грузный, встретив его у выхода, повезет в отель-призрак, где пьяной ночью к нему впервые явится…

Кто?

Банан не хотел вспоминать. Он осмотрелся по сторонам и почувствовал, как к горлу подступает странный ком: не тошнота, а что-то более непонятное, какой-то животный непредсказуемый страх, солнце ласково поигрывало на глянцево-зеленых пальмовых листьях, опять пахло морем, над которым совсем недавно, минут двадцать назад, самолет сделал разворот, взревел и резко пошел на посадку, но интерьер комнаты был другим, да и сам он уже стал другим, вот только сейчас ему было страшно.

Он пересчитал оставшиеся деньги: двести пятьдесят долларов.

Точнее, двести в долларах, плюс пятьдесят уже обмененных на местные лиры, около семидесяти миллионов — он никогда не чувствовал себя таким богатым.

И загнанным.

Вновь оказавшимся в той же комнате, из которой сбежал, вот только некто поменял в ней мебель.

Билет на автобус обошелся ему в двадцать миллионов, плюс еще пятнадцать он отдал за такси, чтобы отвезло в какой-нибудь отель подешевле.

Таксист кивнул головой и ухмыльнулся.

Банан почувствовал, что рубашка стала мокрой.

Надо бы зайти в магазин и купить новую.

Эту — выбросить.

Пальмы по обочинам бульвара.

Бархатный сезон в разгаре.

Еще хорошо бы прикупить новые джинсы, если не хватит лир, можно доплатить долларами.

А в отеле принять душ и поспать.

Марго не оборачивается, а вот Ирина смотрит на него, будто хочет что-то сказать.

Таксист весело ведет старенький «мерседес», сворачивает с одного бульвара на другой, потом опять сворачивает, и они выруливают на набережную.

Банан видит море, оно далеко внизу, тихое, спокойное сегодня, все то же Средиземное, но совсем другое.

Ощущение знакомой комнаты не проходит.

Четырехэтажный отель, построенный в невнятном месте.

Ладно, что название другое, не «Пиратская бухта», а «Полковничья бухта»… The murad bay, вроде бы «мюрад» — это полковник…

Точно не знает, но в подобном отеле он уже был.

Ему пришлось разменять еще пятьдесят долларов, расплачиваясь на рецепции.

Номер на третьем этаже, в отеле опять — никого.

Рубашка мокрая, хоть выжимай.

Банан выходит на улицу, на набережной ни одного магазина, лишь ресторанчики.

А магазин вон там, в глубине квартала.

Абсолютно пустого, только рыжеватая собака, изнывающая от душной и влажной жары.

Даже не магазин — затрапезная лавчонка с сонным хозяином.

Тот просыпается и подозрительно смотрит на Банана.

По-английски не понимает ни слова, тогда Максим тыкает пальцем, ему протягивают светлую рубашку с короткими рукавами, голубые джинсы и показывают в дальний закуток лавки: там примерочная.

Закуток меньше метра.

Выщербленное зеркало в старой деревянной раме.

Банан смотрит на себя и решает, что рубашка и джинсы подойдут.

Главное — не дорого.

Все остальное — суета.

Марго внезапно оборачивается и скалит зубы.

Шипит, как змея.

Банан боится открыть глаза. С открытыми глазами станет еще хуже.

Ему еще не было так страшно.

Если это и депрессия, то на химическом уровне.

Он ничего не может с собой поделать, ему хочется умереть прямо сейчас, здесь, в автобусе, переваливающем через очередной хребет, — уши вновь заложило, он больше ничего не слышит.