Андрей Матвеев - Летучий голландец

— Будем надеяться! — отвечает тот и протягивает руку за сосудом.

Вилли нехотя передает термос и садится в машину.

— Куда мы его? — спрашивает он у Даниэля.

— Выкинем где-нибудь на побережье, отсюда подальше! — отвечает тот и трогает машину с места.

Они выезжают на Avinguda Diagonal, пробок нет.

Даниэль увеличивает скорость, и через полчаса великий город Барселона захлопывается за ними, как створки тех самых раковин Святого Иакова, которые Банан в своем далеком детстве знал, как морские гребешки, но так и не попробовал в одном из небольших ресторанчиков Барселонеты, мимо которых они еще утром быстро шагали с Диким Вилли, и Банан, разглядывая пустые по утру столики, думал о том, какие, наверное, счастливые люди сидят здесь теплыми средиземноморскими вечерами.

«Сеат» с Даниэлем за рулем, Диким Вилли на переднем пассажирском сидении и Бананом в багажнике вырулил на платную автостраду, ведущую в сторону побережья, и седоволосый еще больше увеличил скорость.

Невыносимость солнца, уползающего за горизонт.

Сказочная Тосса, замок на вершине скалы, внезапно возникший над головой и подаривший ей освобождение.

Это ощущение возникло сразу, как только они начали подниматься вверх к крепостной стене.

Здесь по-другому дышалось, и Жанна внезапно почувствовала, что тоже становится другой.

Ей больше не было себя жалко.

И ей никого больше не было жалко, даже парня с красивыми плечами, что заторможенно тащился по жаре рядом с ней.

Они остановились на крутом утесе, отсюда хорошо было видно море, возле берега совсем мелко, даже с высоты просматриваются черные пятна морские ежей.

— А почему — Банан? — вдруг спросила она.

— Старая история! — ответил тот и отвел глаза.

— У всех есть старые истории! — сказала Жанна.

— Козлы! — внезапно проговорил Банан.

Как раз в этот момент сверху спускались французы, приехавшие сюда, по всей видимости, с той стороны границы, из Перпиньяна.

Один из них, в блейзере с позолоченными пуговицами и фуражке с лакированным козырьком, напяленной на голову несмотря на одуревающую жару, курил трубку и гордо озирался вокруг, будто вся эта гора некогда была его вотчиной, а замок на вершине — родовым гнездом, осмотром развалин которого он и занимался в этот полуденный час.

— Чем это они тебя так? — удивилась Жанна.

Банан безразлично проводил французов глазами и выругался.

— Повтори! — попросила Жанна.

— Не понял! — сказал Банан.

— Я давно не слышала такого классного мата! — она засмеялась и вдруг подумала, что если этот день начался с сумасшествия, то и пройти должен под знаком безумия, может, действительно, именно этого ей не хватало все последние годы?

Она побезумствует и успокоится.

И вернется домой, в Амстердам, к дочери и к Рене.

— Вот я и говорю, — продолжал Банан, — они мне, наверное, вкололи какую-нибудь дрянь, и я отрубился…

— Покажи! — попросила она.

— Что? — недоуменно спросил Банан.

— Плечи и руки! — приказала Жанна.

Банан послушно снял рубашку. Они все еще торчали на краю утеса. Люди шли вверх, люди спускались вниз, а они стояли на самом обрыве, он был без рубашки, а она пыталась обнаружить хотя бы одно маленькое красноватое пятнышко, след от невнятною укуса.

И нашла.

— Верю! — сказала она.

— Завидую, — мрачно ответил Банан, — я сам уже ничему не верю, я просто попал…

— Вот если я тебя сейчас толкну вниз, — сказала Жанна, — то ты действительно попал…

— Толкни! — попросил Банан.

— Дурачок! — сказала Жанна и подставила ему губы.

— Жарко! — сказал Банан, отпуская ее от себя.

— Пойдем в тень! — проговорила Жанна, вновь направляясь вверх, к вершине, к безмятежно разлегшимся на горячих камнях развалинам.

Тень начиналась за ближайшим поворотом, уже за крепостной стеной, пусть дорога все петляла и петляла, но невысокие пинии позволяли перевести дух от солнца, как давали такую возможность и многочисленные маленькие ресторанчики, прилепившиеся у самой стены.

— Вот этот! — сказала Жанна. — Смотри, как здесь красиво!

Внутрь они не пошли, сели за столик на воздухе, между очередной пинией и невысокой здесь стеной, море было за их спинами, но оно чувствовалось, его сильное дневное дыхание было слышно даже отсюда — почти на полпути к вершине, даже больше, чем на полпути, — если посмотришь вниз, то становится страшно.

Им принесли рыбу, запеченную в соли, «пескадо дель соль», молодое белое вино и хлеб по-каталонски — большие подсушенные ломти, натертые чесноком и помидором, сбрызнутые оливковым маслом да посыпанные солью и перцем.

— Рыба, хлеб и вино! — довольно сказала Жанна, принимаясь за свою порцию.

Банан был настолько голоден, что промолчал.

— Бедный мальчик! — с непонятной язвительностью сказала Жанна.

Максим отставил тарелку и мрачно спросил:

— Ты чего издеваешься?

— Послушай, — сказала она, — это ведь тебе дали по голове, а потом всадили в руку укол? Тебе?

— Мне! — тихо ответил Банан.

— Это у тебя отобрали ту самую штуку, из-за которой ты и попал?

— У меня!

— Вот видишь! А ты сидишь, ешь рыбу с красивой женщиной и даже не думаешь, что делать дальше… Я — красивая женщина?

— Красивая! — промямлил Банан с набитым ртом.

— Ты меня еще не видел, — сказала Жанна, — и даже не нюхал… Понюхать хочешь?

— Что? — удивленным голосом спросил Банан.

Жанна улыбнулась, опустила руки под стол, незаметным движением стянула трусики, потом достала и протянула их Банану.

— Знаешь, — сказала она, — я где-то читала, что некоторые испанские мужчины часто носят это в нагрудном кармашке, вместо носового платка. У твоей рубашки есть кармашек?

— Ты сумасшедшая! — сказал ей Банан.

— Ты лучше думай, что будешь делать! — сказала Жанна.

— Уберу платочек! — сказал Банан и действительно убрал в нагрудный карман рубашки.

— Настоящий испанец, — ехидно сказала она, — ну а что дальше?

— Не знаю! — честно ответил Максим, чувствуя, как ее запах начинает перебивать запахи моря и растущих поблизости пиний.

— Тебя обокрали и чуть не убили, — презрительно сказала Жанна, — а ты ешь рыбу и нюхаешь женские трусики, действительно — Банан!

— Слушай, — не выдержал он, — ты чего ко мне пристала? Сама позвала меня сюда!

— Ты стоял и клянчил деньги, такой же жалкий, как и все русские…

И она заплакала.

— Эй! — сказал Банан.

— Сваливай! — тихо проговорила Жанна, — если еще надо денег, то скажи — сколько…

Он отодвинул тарелку, тяжело и мрачно посмотрел на нее, встал из-за столика и резко зашагал вниз к морю.

— Иди, иди! — закричала она ему вслед, а потом вскочила и побежала вдогонку.

— Seniora! — раздался удивленный возглас владельца ресторанчика, — Por que?

— Lo siento! — крикнула она на бегу, а потом добавила: — Pronto!

И она действительно скоро вернулась, почувствовав всю глупость происходящего, пусть сваливает, пусть убирается, пусть исчезает туда, откуда взялся и никогда больше не появляется, хотя с чего бы это ему появиться вновь?

Допила вино, отломила кусок хлеба, с сожалением посмотрела на него и положила обратно.

Затем попросила счет.

Сказочная Тосса смеялась над ней, как над ней смеялись все и всегда.

— Pardone! — сказала она хозяину, забирая сдачу.

— Gracias! — улыбнулся тот без всякого смущения.

Жанна встала и пошла дальше, к вершине, на тот самый высокий холм, что был естественным продолжением развалин замка.

Этот идиот уже ждал ее там.

Она не могла понять, как он здесь оказался, ведь она сама видела, как он быстро спускался к морю, так быстро, что бежать за ним она не стала.

А сейчас он был здесь, сидел прямо на камнях, хорошо еще, что солнце уже не стояло в зените.

— Ну? — спросила она, садясь рядом, — что ты надумал?

— Я убью его! — ответил Банан.

— Кого? — переспросила Жанна.

— Вилли, — сказал Банан, а потом, помолчав, уточнил: — Адамастора!

— У тебя документы-то есть? — спросила она.

Он хмыкнул и достал свой коста-риканский паспорт.

— Рикардо Фуэнтес! — прочитала вслух Жанна и засмеялась.

Раздались голоса: какие-то очередные немцы…

Даже не очередные, те самые, что плыли с ними на катере.

Фрау совсем взопрела, сняла с себя лифчик и тащится, тряся грудями.

Именно, что тащится — вслед за семейством, папаша же с сыновьями прыгает впереди, с камня на камень, с плиты на плиту, цифровая камера все в руках, как и там, возле нудистского пляжа.

Жанна смотрит на фрау и вдруг резким движением снимает топик.

— Пусть подышат! — кокетливо говорит она Банану.

Тот безразлично смотрит на ее грудь, так же безразлично, как совсем недавно сунул в нагрудный карман ее трусики — вон они, все еще торчат кружевным платочком белого цвета.

— Ты, наверное, больной! — зачем-то говорит Жанна, закрывает глаза и подставляет грудь солнечным лучам.

На вершине Тосса-де-Мар, на самой, самой вершине…

Ей хочется, чтобы он сделал это прямо сейчас, несмотря на шарахающихся рядом немцев.

На жару и то, что она вся мокрая от пота.

И не только пота.

Трусики хоть сдерживали влагу, сейчас между ног озерцо.

Больной Банан не обращает на нее никакого внимания и даже не смотрит на затвердевшие соски.