Средиземноморье

Жанна

Ей хотелось опять под Малагу, на Коста-дель-Соль, в Марбелью, но туда можно было лишь с мужем — останавливались они обычно у его приятеля, шведского художника, давно осевшего в этом божественном приюте богатеньких, на которых так забавно смотреть из-за столика прибрежного кафе. Но муж внезапно укатил в Прагу — якобы по делам, а скорее всего просто пить пиво с друзьями, ее же отправил на Коста-Брава, в городок под названием Бланес, купив неделю в отеле «Беверли парк» с сумасшедшей скидкой.

Хотя про скидку все просто: добираться надо было автобусом, от Амстердама, через Бельгию и Францию, останавливаясь на ночь в придорожных отелях. Безумно дешевый тур, сказал муж, отправляясь в Прагу, тебе повезло, она улыбнулась, а про себя подумала, что ей действительно повезло: вот уже пять лет, как она не оставалась одна, без мужа, без ребенка, из России прилетела присмотреть за малышкой мать для нее это тоже — своеобразный отдых…

Ей действительно повезло, хотя частенько она называла это везением утопленницы — наверное, стой минуты, как он встретил ее в аэропорту Амстердама, и вместо того чтобы увезти домой и дать отдохнуть с дороги, принять душ, поесть в конце концов, посадил в свой «пежо», и они покатили на обзорную экскурсию по городу, площадь Вестермаркт, церковь Вестеркерк, музей Ван Гога, музей гашиша, площадь Дам, королевский дворец… Под конец Жанна взмолилась и сказала: хочу писать!

Английский она учила все предыдущие годы, уже точно зная, что на родине ей места нет, а значит, нет и судьбы. В двадцать восемь через Сеть познакомилась с Рене — совсем не голландское имя, но мать у него была француженкой, отец давно умер, мать перебралась обратно во Францию, так что в первый же совместный вояж они отправились к ней под Бордо. Рене представил ее как свою невесту и даже погладил по еще не выпиравшему животу: она была беременной.

И беременной, на восьмом месяце, обвенчалась с ним в скромной лютеранской церкви. Скоро родилась Катарина, из России прилетела мать, пробыла с ними две недели, улетела обратно, а когда Катарине исполнилось два месяца, Рене повез их в Таиланд — она чуть с ума не сошла тогда, хотя быстро поняла, что здесь это в порядке вещей, с грудным ребенком тащиться на край света.

Рене был старше ее на пятнадцать лет, легок на подъем и больше всего любил уезжать куда подальше из своей не очень солнечной Голландии.

Четыре, а то и пять раз в год, не считая деловых поездок.

В деловые поездки Жанна с ним не ездила, зато первых два голландских лета улетала на месяц с малышкой к родителям, а на третье внезапно сказала себе: хватит!

У нее не было ностальгии, с первой же недели она приказала себе забыть о том месте, откуда была родом, и попытаться стать здесь своей, хотя прекрасно понимала всю невозможность этого — мозги никак не могли окончательно перестроиться на западный лад, и прежде всего потому, что она все равно оставалась русской женщиной.

Собственно говоря, именно поэтому Рене и женился на ней, устав от многолетнего холостяцкого и вполне устроенного бытия.

Местные женщины до сих пор вызывали в ней ужас, и она искренне жалела всех этих милых и таких практичных мужчин, не способных, к счастью, переживать пресловутое славянское безумие, но явно достойных иных подруг.

Не таких независимых и расчетливых, и — конечно же — не таких мужеподобных, хотя и предельно ухоженных.

Но к четвертому своему голландскому сезону она тоже стала ухоженной: экология, пища, отсутствие глобальных стрессов, да и просто — нормальная косметика.

Две ежегодных поездки в Таиланд и две в Испанию — одна на Канары, а одна в Марбелью, к другу Рене — позволяли ей постоянно быть загорелой, минувшей весной она чуть высветлила волосы, придав им рыжевато-каштановый оттенок, фигура уже пришла в норму после почти двухгодичного кормления Катарины грудью, и Жанна даже начала подумывать о том, чтобы устроиться на работу.

Английского языка для этого было мало, надо учить голландский, она ходила на курсы, свободно изъяснялась в магазинах и на улице, хотя для службы этого явно не хватало.

Вот только внезапно началась депрессия.

Она уже переживала такое в России, но там все было понятно — ни работы, ни перспектив, ни денег.

Одна любовь, но тоже — лишенная всякого смысла, в России после двадцати пяти все нормальные мужчины женаты, а она и девственности-то лишилась, когда ей было уже за двадцать.

Чуть-чуть за двадцать, но уже — за.

А потом пришла любовь, он был женат, у него была семья, она сделала от него аборт, хотя до сих пор думает, что надо было оставить ребенка.

Воспитывала бы двоих, ее подруга, вышедшая за датчанина и родившая ему маленькую датчанку, приехала в Копенгаген со своим сыном от такого же женатого любовника, ну и что?

Иногда они перезванивались, а перед прошлым Рождеством она даже махнула в Копен — на само Рождество они с Рене и с Катариной отбыли, естественно, к его матушке под Бордо.

Вот только после Нового года внезапно началась депрессия. Она даже подсела на прозак и часто вспоминала свою последнюю затяжную российскую тоску, когда ей даже пришлось занять денег и пойти на психоанализ, но закончилось это очередным бессмысленным романом с врачом. Они занимались любовью прямо в его кабинете, отчего-то он называл это «профилактическим лечением ее демонов», а Жанна, лежа на животе на подобающей кабинету кушетке, сдерживала слезы, хотя физиологически господин доктор всегда умудрялся довести ее до оргазма.

Но ей все равно было себя жалко.

Как стало жалко себя после Нового года, может, именно поэтому Рене и решил отправить ее одну на Коста-Брава. Сам укатил в Прагу, Катарина была с ее матерью, а она, наконец-то, оказалась одна.

Жанна одела юбку и легкий хлопковый топик, взяла сумочку, темные очки и спустилась в холл.

Из отеля можно выйти на улицу через главный вход, а можно и через бар.

Она предпочла последнее, сказала по марбельской привычке «оле!» и заказала кофе-соло.

Барменша средних лет, улыбнувшись, ответила ей «ола!», хотя что по-испански, что по-каталонски это все равно восходило к арабскому восклицанию «аллах!».

— Gracias! — сказала Жанна.

— Por favor! — парировала крупноносая барменша и опять улыбнулась.

Жанна допила кофе, еще в первый их совместный приезд в Испанию Рене сказал, что здесь лучший кофе в Европе, чего бы там ни говорили итальянцы и французы, и он был прав: банальный эспрессо, но в Испании в нем и крепость, и аромат, и смачность — все одновременно, пусть даже это ординарный кофе из машины, а не какой-нибудь там «Blue Mountain»..

— Hasta luego! — сказала Жанна.

— Hasta pronto! — ответила барменша.

— До свидания!

— До скорого!

Жанна вышла на улицу.

Жара еще не началась, та томительная, душная, дневная жара, которая падает на сиесту. На часах не было одиннадцати, она была одна, впереди неделя, а потом обратно в Амстердам, и дай бог, чтобы никакого прозака и депрессий…

Перекресток, за ним — еще один отель, «Blaumai», с очень веселенькими цветочками у входа. Можно пойти от перекрестка налево, параллельно морю, а можно и прямо — вон оно, там, чувствуется по цвету неба.

И повернуть по набережной, а обратно вернуться другим путем, она давно не ходила одна по чужому городу, пусть даже это маленький портовый городок.

На углу ресторанчик, «Mar Vent», название каталонское, «Море — Ветер». Хозяин, несмотря на ранний час, несет кому-то паэлью.

— Buenos dias! — говорит ему Жанна.

Тот машет рукой и отвечает теми же словами: красивая женщина, проходящая мимо, всегда заслуживает внимания.

А вот и море.

Набережная идет мимо длинного песчаного пляжа — узкий каменный бордюрчик, за ним — спускающийся к морю песок.

Это с одной стороны.

А с другой — кафе, ресторанчики, бары, она вспоминает, что не купила сигарет, в Испании они продаются или в автоматах в любом баре, или в лавках «Таббакос». Заходит в бар, покупает пачку «Benson Hedges» и вновь идет по набережной, еще не такой шумной и многолюдной, какой станет вечером, но и не пустой: торговцы сувенирами, художники с дешевыми картинками, специалисты по holiday tattoo — Рене бы обязательно изобразил себе на плече какую-нибудь рожу, хотя ей это и не нравится, но что поделать, отдых клинит голову, особенно этим страдают немцы, разукрашивают себя с макушки до лодыжек, будто от этого становятся мужественнее.

На нее смотрят, ей это нравится.

Мужчины здесь смотрят другими глазами.

У нее большая, крепкая грудь, она хорошо заметна под топиком.

Они улыбаются и говорят «hola»!

Она тоже улыбается, хорошо быть одной, хорошо, когда на тебя смотрят.

В Марбелье на нее так не смотрели, там другая публика, более пафосная.

Здесь все намного проще.

Набережная идет дальше, справа в море возвышается скала.

Она сворачивает к скале. Ей улыбается очередной местный мачо — он идет прямо по кромке воды, а перед ним, ныряя в воду и снова выскакивая и высовывая из пасти язык, бежит накачанный черный стаффорд, без намордника, лишь широкий кожаный ошейник с поблескивающей на солнце металлической бляшкой.

Здесь много собак, больше чем в Амстердаме.

Почти столько же, как в России.

Хотя там это чаще от страха, а здесь — она не знает, но еще вчера заметила, как здесь много собак.

На скалу ведет узкая дорожка, с отвесной стороны — железный поручень.

Жанна поднимается на самый вверх и смотрит в сторону горизонта.

Хорошо заметен большой белый лайнер — видимо, идет из Барселоны в сторону Франции.