Как и всегда, лужайка поразила меня буйной растительностью. Ее устилала изумрудно-зеленая трава, которую недавно подстригли, и ее запах смешался с ароматом цветов. Небо являло собой ослепительно яркий купол, а сквозь листья деревьев пробивалось солнце, отчего они сияли зеленым цветом. На ветках щебетали пташки, и я заметила, как от меня отпрыгнул кролик. Я словно оказалась в картине.

– А вот и ты, Эбигейл. Я надеялась, что мы скоро увидимся.

Посреди лужайки, у длинного стола, накрытого белой скатертью, стояла Хелен. На ней были розовые льняные брюки и белый свитер с длинным рукавом. На столе лежали розы, лилия, георгины, зеленые стебли и белая гипсофила.

– Подойди сюда.

Я кротко и робко шагнула навстречу, и мое внимание привлекли ее руки. Они дрожали, даже когда она ими не двигала, а ее кожа была морщинистой и обтягивала кости. Но движения Хелен оставались уверенными, пока она расставляла цветы: кружево королевы Анны, небольшие белые розы и крупные желтые. Она обрезала стебли и прикладывала их друг к другу, как художник, сравнивающий цветные мазки. Я замерла напротив нее.

– Очень красиво.

– Я веду занятия по составлению букетов. Они очень популярны. – Хелен взяла зеленое растение с коричневым стеблем и листьями овальной формы. – Ты знаешь, что это?

Я покачала головой.

– Мирт. Запах чудесный, а вкус ужасный.

Я смущенно топталась на месте. Она с намеком это сказала? Разумеется, нет. Надеясь внести свою лепту, я сказала:

– Оригинальное имя царицы Эсфирь было образовано от слова «мирт».

– Хм. – Хелен взяла ярко-розовый георгин в центре и добавила его к белому, внимательно посмотрела, а потом отложила. Она даже не взглянула на меня. – А что означает Эбигейл?

– Радость отца. Или источник радости.

– Она ведь была женой царя Давида? Красивая, как и Эсфирь. Талмуд называл их двумя самыми красивыми женщинами в мире из четырех.

Ладно. Это было очередное завуалированное оскорбление? Или комплимент? Или констатация факта? Она проверяла меня на знания о Талмуде? Мне нужно назвать остальных двух женщин? Я не могу.

– Елена тоже была красавицей. Спустила на воду тысячу кораблей.

Она изумленно воззрилась на меня, словно я сказала что-то не по сценарию.

– Да.

Нервничая, я сцепила руки в замок за спиной и попыталась придумать какой-нибудь крайне безобидный ответ.

– Твоя бабушка, – сказала Хелен, потом вздохнула и продолжила: – Впервые мы познакомились здесь, когда мне было восемнадцать, а ей – шестнадцать. Я не отрицаю, что у нее была тяжелая жизнь, но она вела себя очень обиженно, играла в бедную сиротку, нежеланную родственницу. И все же она всем нравилась. Она нравилась и мне.

Я еле сдержалась, чтобы не напомнить, что бабушка действительно была сиротой и даже не приходилась их родней, а всего лишь являлась объектом благотворительности, поэтому вряд ли она притворялась.

Хелен добавила к цветам гипсофилу, внимательно посмотрела на нее и обрезала стебель на полсантиметра.

– Бывают люди, к которым тебя тянет. Люди с особой энергетикой. Твоя бабушка была как раз таким человеком, несмотря на перемены в настроении и молчаливость. К ней все тянулись.

Я понимала, о какой энергии она говорит – это было лучом света, пронзающим человека. Я видела подобное в Стелле, у которой эта энергия проявлялась в виде безудержной общительности, и в своей лучшей подруге Нико, остроумие которой притягивало людей. Они всегда находились в центре внимания, потому что излучали энергию, а не впитывали ее.

– А есть мы, другие – мотыльки. Мотыльки слетаются на таких людей и сгорают дотла.

Я открыла было рот, но Хелен меня перебила:

– Мой муж меня не выбирал. Это Рут предпочла не быть с ним. Я смирилась с этим. Но нам не нужно, чтобы история повторилась. Будь осторожной с моим внуком.

– Мы не… ничего такого…

– Вы не встречаетесь?

Уф. Отличный вопрос.

– Я хотела сказать… это другая ситуация.

– Понимаю.

Верно. Если вопросы будут такими же трудными и напряженными, то лучше узнать о том, что мне действительно хочется узнать.

– Вы хорошо знали мою бабушку?

Она кивнула.

– В юности. Ну, по крайней мере, мы довольно часто виделись.

Хотела бы я узнать об их отношениях. Хелен была в курсе всего, что происходило между Рут и Эдвардом? Она считала Рут соперницей? Но эти вопросы теряли важность в сравнении с тем, с которым я приехала на этот остров.

– Вам известно что-нибудь о ее семье?

– Здесь была ее семья, – без колебаний заявила Хелен. – Ее воспитали Барбанелы. Они растили ее с той минуты, как она оказалась на пороге их дома.

Раньше мне не приходило это в голову.

– Но они не поддерживали с ней связь.

Хелен бросила на меня пронзительный взгляд.

– Моя свекровь звонила Рут каждую неделю до конца своих дней.

– Что? – Я уставилась на Хелен, чувствуя, как сперло в груди дыхание. – Правда?

Она улыбнулась, и уголки ее губ приподнялись от мириады чувств.

– Каждое воскресенье.

– Я понятия не имела. – Невозможно. Ведь я бы знала. Или мама. Дочери обычно осведомлены о таких событиях в жизни своих матерей.

Ведь правда?

Казалось неуместным задавать столько вопросов, но когда еще выпадет подобная возможность?

– А какими были отношения между ними? У моей бабушки и матери Эдварда?

– Лучше, чем у меня. – На ее лице появилось строгое выражение. – Барбанелы были скорее семьей Рут, чем моей.

Даже представить не могу, каково это – жить со свекровью, которая проявляет больший интерес к предыдущей спутнице твоего мужа. Только ведь все было совсем не так? Скорее, это был интерес матери к дочери.

Почему же бабушка никогда не упоминала свою приемную мать? Я постоянно говорила о маме. Она ведь огромная часть меня.

И почему бабушка хранила в секрете, что они разговаривали каждую неделю?

– Извините, – произнесла я. – Это все кажется непростым.

Хелен Барбанел взяла розу и обрезала ее.

Казалось, будто она меня прогоняет. Может, я перегнула палку. Может, не стоило проявлять сочувствие. Надо найти Ноя, но я помедлила. Мне хотелось прояснить кое-что еще.

– Знаете, я тоже мотылек.

– Не для Ноя. Он считает тебя солнцем. Если планируешь его огорчить, сделай это сейчас. Сбереги его сердце от горя. – Она улыбнулась, но холодно. – Нам не нужно, чтобы еще одна девица из семьи Голдман разбила сердце парню из семьи Барбанел.

Я обошла дом и села на ступеньках крыльца, прижав колени к груди и отчаянно пытаясь привести мысли в порядок. При мысли об еще одной встрече с Хелен в будущем мне хотелось спрятаться под одеяло.

Меня это бесило. Бесило, когда я не нравилась взрослому человеку, которому следовало бы для начала разобраться со своими проблемами. Как выстоять против неодобрения целой семьи? Неспроста Ной чувствовал давление со стороны родственников, которые вынуждали его заниматься тем, что было нужно им: изучать бизнес, защищать честь семьи и компании. Мне повезло, что моя семья простая, нестрогая, но это доказывало, что я права.

И все же я знала, что кое в чем Хелен Барбанел ошибается. Ной не считал меня ослепительным солнцем. Он, наверное, даже не воспринимал меня как электрическую лампочку. Хелен Барбанел считала, что я раню его сердце? Ха! Это он ранит мое.

Но вдруг она права? Если у нас ничего не получится, если кто-то из нас пострадает, может, тогда стоит расстаться с Ноем здесь и сейчас? Может быть, игра не стоила свеч.

Я вытащила телефон, чтобы посмотреть, написал ли Ной что-нибудь еще. Нет. Может, лучше пойти домой? Я не хотела тут сидеть. У меня заболел живот, и я чувствовала себя маленькой, жалкой и больной.

Но, даже несмотря на сомнения Хелен, несмотря на мое собственное замешательство по поводу того, что происходит между мной и Ноем, одно чувство все перевешивало. Оно и побудило меня остаться. Я, без сомнений, желала присутствия Ноя рядом. Мне хотелось, чтобы он посмотрел на меня своим уверенным взглядом, взял за руку и рассмеялся.

Я глубоко вздохнула. Хорошо. Думаю, Ной скоро освободится, а мне, возможно, удастся тем временем унять свою тревогу. Я поднялась на ноги и пошла вдоль дома, в противоположном направлении от дороги, ведущей за дом. Из одной комнаты доносилась фортепианная музыка. Это играл отец Ноя? Нет, Ной сейчас разговаривал с отцом.

Возможно, Эдвард. Или Шира.

Я прошла мимо открытого окна, из которого раздавались возгласы.

– Она дурно на тебя влияет!

– Это не так!

Я застыла, почувствовав страшную уверенность, которая утянула меня к окну. Я увидела, как Ной стоит напротив своего отца: две версии одного и того же характера через десятилетия. Ной кипел от ярости, кулаки его были сжаты, глаза метали молнии, а гнев его отца бурлил тихо и проявлялся лишь в напряженных плечах и жестком голосе.

– Три месяца назад ты даже не говорил о растениях…

– Я буду видеться с ней, нравится она тебе или нет.

Меня словно ударили по лицу.

Я повернула к крыльцу и медленно, будто в тумане, побрела обратно. Я направилась к своему велосипеду, который, весь обвитый лентами, выглядел все так же радужно и солнечно. Поставив его вертикально, я уже была готова залезть на него и дать деру.

– Эбигейл, – я услышала, как Ной произнес мое имя, и снова остолбенела. Я повернулась, прислонив велосипед к крыльцу. Ной с напряженным лицом вылетел из дома и спустился по ступенькам. – Вот ты где. Слава богу.

Я уставилась на него.

– Ты уходишь? – Он нахмурился и провел рукой по волосам. – Господи, извини, что так задержался. Я очень рад тебя видеть. – Ной шагнул ко мне и, обхватив руками, крепко поцеловал. Потом отстранился и еще сильнее нахмурился. – Что не так?

Я выпуталась из его объятий.

– Ты хорошо подумал?

– Что?

– Об этом. – Я показала на него и на себя. – О нас.