Ханна Рейнольдс - Лето потерянных писем

– Как определить, входил ли ребенок в эту тысячу? – спросила она. – Как это было организовано? Похоже на независимое собрание людей с похожими историями.

– Не знаю, может, это кодовое обозначение.

Я уже услышала, как она хмурится.

– Но тогда их могло быть больше тысячи, и как бы они это назвали?

– Может, речь идет о каком-то конкретном временном промежутке, или их провезли как-то по-особенному. Я еще не искала информацию, но рабби дала нам почту своей подруги, которая, по ее словам, как раз занимается изучением подобных тем. Такое ведь могло произойти с бабушкой, верно? Родители могли отправить бабушку из страны для ее же безопасности, верно?

– Верно.

Я минутку послушала цикад.

– Эй, мам?

– Да?

– Почему ты никогда не говоришь о бабушке?

– Я говорю.

– Нет, но как… о том, какой она была матерью.

Мама замолчала надолго.

– Не знаю. Думаю, это было несколько… тяжело. Не весело.

– Как считаешь, почему так произошло?

– Думаю, ей было не до американских норм воспитания. Я ее не виню. И у нее ведь не было примера.

Кроме матери Эдварда.

– Как думаешь, почему бабушка не пыталась больше узнать о своих родителях? Да, она знала, что они погибли в Освенциме, но почему она никогда их не упоминала или не пыталась узнать, остались ли у нее в живых какие-нибудь родственники?

– Наверное, ей было тяжело об этом думать. Слишком печальная тема.

– Ты когда-нибудь разговаривала с ней об этом?

– Да. – в голосе мамы послышалась беспомощность. – Но не получилось.

– Жаль.

– Мне тоже.

– А дедушка? Он рассказывал?

– Иногда. Он не говорил о войне, если его не спрашивали, но иногда упоминал какую-нибудь косвенно связанную с ней историю, но это почти всегда было неожиданно. – Мама почти рассмеялась. – Однажды я сказала папе, что ненавижу брюкву, и он ответил, что тоже ее ненавидит, потому что в последние два года войны немцы забрали всю картошку, и у них осталась только брюква.

– Погоди, они забрали картошку и оставили брюкву? Зачем? Брюква ведь намного полезнее картошки.

Она фыркнула.

– Наверное, у них вкус был лучше.

– Хм, у немцев отвратительные вкусовые предпочтения.

Мама засмеялась.

– Я соскучилась по тебе.

Я стиснула в руке телефон, преисполненная внезапным приливом любви к ней, к папе и к тому, как всегда они меня поддерживали и никогда, вообще ни разу не показывали своего разочарования или отчуждения.

– Я тоже соскучилась. Ты прекрасная мама.

– Правда? – удивленно переспросила мама. – Спасибо.

– Люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

«Кого бы ты выбрала? – нравилось спрашивать маме. – Маму Нико или меня? Маму Хейли или меня?»

И хотя я бы каждый раз выбирала маму, независимо от моих истинных чувств, я говорила «тебя» не только из почтения к родителям. Я отвечала «тебя», потому что это было искренне. Потому что я всегда выберу ее. Из всех людей в этом мире я выберу свою маму.

25 июля

Уважаемая доктор Вайс!

Меня зовут Эбигейл Шенберг, и адрес Вашей почты мне дала раввин Лиа Абрамс. Я ищу информацию о своей покойной бабушке, которая приехала в Америку в 1939 году. Ее звали Рут Голдман, и она родилась в Германии в 1934 году. Нам известно, что ее родители погибли в Освенциме (вот запись из базы данных Мемориального музея Холокоста), но место рождения и проживания не указаны.

Раввин Адамс предположила, что моя бабушка могла участвовать в американском Киндертранспорте, и подумала, что Вы могли бы подать идеи относительно расследования, которое я провожу, надеясь узнать ее историю. Меня особенно интересует, откуда она родом и были ли у нее еще родственники. Если у Вас найдется время, чтобы дать мне подсказки, я была бы очень признательна!

С огромной благодарностью, Эбигейл Шенберг.

На следующий день мы с Джейн и еще несколькими ребятами отправились осматривать Хедвен-Хаус. В 1846 году этот дом в стиле греческого возрождения построил китобойный купец.

Мы пошли туда, потому что Джейн продемонстрировала ярый интерес, когда Пранав начал рассказывать про этот дом, и вот теперь мы торчим здесь. Мы – это я, Джейн, Стелла, Лекси и остальные (Сидни, нынешняя девушка Пранава, не пошла). Мы бродили по комнатам, рассматривали картины, керамические изделия и миниатюры кораблей. Иногда меня прямо затягивало – я обожала миниатюры кораблей! И было классно узнать о полностью черной китобойной команде во время расцвета этого промысла на Нантакете.

Как на грех, в голове крутились и другие мысли.

Например, о бабушке.

И об ожерелье.

И что, черт возьми, мне поделать с этим отвратительным, ужасным, бесполезным увлечением Ноем Барбанелом.

Я понимала различие между банальной симпатией и погружением в любовь. Последнее меня не интересовало. Моя влюбленность в Мэтта была легкой и постепенной: он пригласил меня на свидание, потом мы поцеловались, и я подумала: этот парень мне нравится. Я никогда не любила его безрассудно, никогда не была им одержима. И все же расставание чуть меня не сгубило.

Представляете, как ужасно расставаться с тем, от кого ты без ума, если ваши чувства к этому человеку заслоняют весь окружающий мир? Опасно позволять другим влиять на ваши чувства. Они могут так вас закружить, что порой, раскрутившись слишком сильно, оказываешься там, куда не стоило соваться.

В следующем году Ной уезжает в колледж, не говоря уже о запутанной истории между нашими бабушкой и дедушкой. Его не просто связывают условия – он связан ими крепче, чем клубок ниток спутан котенком. Я не дура. Я не стану влюбляться в него, потому что у нас все равно ничего не выйдет, и в конечном итоге я расшибусь вдребезги на каменистом грунте неудачной метафоры.

– Этому пора положить конец, – сказала Джейн, с вожделением глядя на задницу Пранава.

– Согласна! – горячо согласилась я. – А как же Мейсон? Напиши ему. Сходите на свидание.

Она скорчила мину.

– У нас переписка просто ни о чем.

– Может, в жизни он интереснее.

– Тогда почему не поговорил со мной на концерте?

– Может быть, он просто стеснительный! Дай ему еще один шанс. Напросись на мороженое. Тогда хотя бы, если свидание провалится, ты получишь мороженое. – Намного проще советовать рисковать, чем сделать это самой.

К нам подошел Пранав.

– Девчонки, о чем шепчетесь?

– О личной жизни Эбби, – не моргнув глазом соврала Джейн.

Предательница.

– Неправда!

– Да? – спросил Пранав. – И в чем дело?

– В понедельник она идет на свидание с Тайлером Нельсоном.

Я грозно посмотрела на свою соседку, и в эту минуту к нам побрела оставшаяся компания, которая услышала высказывание Джейн. Эван наклонил голову.

– Я думал, тебе нравится Ной Барбанел.

– Нам обязательно это обсуждать? – заныла я.

– Лучше гулять с парнем, на которого ты не запала, – сказала Джейн. – Тогда отказ будет не таким болезненным.

Может, она дело говорит. Казалось, что встречаться с Тайлером будет просто, хотя от признания в том, что мне нравится Ной, меня затошнило. Только я очень хотела, чтобы Джейн не намекала на свои чувства с помощью моей истории. Спасибо ей огромное!

– Пожалуйста, давайте поговорим о чем-нибудь другом?

– А ты знала, – сказала Лекси, наклонившись к Стелле, – что лимбическая система китов – участок мозга, который отвечает за обработку эмоций, – развита лучше, чем у человека? Поэтому киты чувствуют больше эмоций, чем люди. Представь, что твоих лучших друзей убили и ты чувствуешь еще большую печаль, чем способно человечество. Вот что чувствовали киты, когда на них охотились китобои.

Мы все на нее уставились.

– Господи, Лекси, – воскликнул Эван, – ты не могла нам рассказать что-то не настолько депрессивное?

Стелла поцеловала Лекси.

– Если бы тебя убили, мне было бы так же грустно, как киту. – Отлично. Теперь я чувствую тревогу из-за эмоций китов.

Когда компания снова разбрелась, мы с Джейн продолжили наш разговор.

– Так вот почему ты не показываешь интерес к Мейсену? – прошептала я. – Потому что ты поглощена собой и понимаешь, что используешь его? Или ты отталкиваешь приемлемого кандидата и запала на того, которого точно никогда не получишь, и прекрасно это знаешь?

– Приемлемый кандидат?

– Ой, заткнись. Ну ладно, назовем его здравым отвлекающим фактором!

– Давай лучше про Ноя. У меня возникла отличная мысль про вас.

– О нет.

– Я почти разведала истинную причину, почему Барбанелы не хотят, чтобы ты рылась в прошлом. А вдруг… – она сделала драматичную паузу, – Эдвард Барбанел на самом деле отец твоей мамы?

– Что? О боже, Джейн, ты меня удивляешь.

– Погоди. Может, у твоей бабушки был роман с Барбанелом, и она забеременела, но притворилась, что ребенок не от него. Но Барбанелы знают. И теперь они обеспокоены, что твоя мама узнает и попытается забрать половину состояния, ведь оно ее по праву. Не говоря уже о том, что вы с Ноем кузены.

– Дже-е-ейн! – жалобно заскулила я. – Зачем ты такое говоришь!

– Разве не прекрасная история? – Она была довольна, как слон.

– Нет.

– Теперь ты задаешься этим вопросом.

– Джейн! – Я уронила голову на руки. – Мерзость какая!

– Мерзость, если вы сойдетесь. Но ты говоришь, что это не входит в повестку дня.

– Нет. – Только я хотела этого больше всего на свете. – Боже, Джейн!

Она поиграла бровями.

– Ты хочешь своего кузена.

– Он мне не кузен!

Господи боже мой. А что, если все-таки кузен?

Нет. Невозможно. Мама родилась через несколько лет, как прекратили приходить письма. Бабушка и Эдвард Барбанел тогда уже сыграли свадьбу с другими.