– Что обсудить? – У меня начал потеть лоб. Я даже не подозревала, что лбы могут потеть. – Ты принял решение. Молодец! Я рада, что ты так хорошо знаешь себя и понял, что не хочешь со мной встречаться. Отлично. А я не хочу встречаться с парнем, который не хочет встречаться со мной, так что… мы больше не встречаемся. Пока. – Я неуклюже встала из-за стола и ушла как можно грациознее.

Возможно, гордость передавалась по наследству.

Протрубил гудок, и люди бросились к ограждению, составив мне компанию. На горизонте показалась кромка земли, и вскоре нам удалось разглядеть детали: крошечные серые домики, кучка зеленых деревьев, пронзающие небеса шпили. Наш паром обогнул песчаный мыс, увенчанный невысоким маяком, а потом вошел в невероятно красочный порт. Десятки разнообразных лодок покачивались на воде, а на деревянном помосте грелись тюлени. В голубом небе, усеянном пушистыми облаками, парили и кричали чайки. Люди приготовились сходить на берег.

Нантакет. Летнее пристанище богатейших людей Америки. Дом, милый дом на следующие несколько месяцев.

Поток пассажиров унес меня на пристань, которая плавно переходила в мощеные улочки, ведущие в центр города. Вдоль тротуара были высажены лиственные деревья, и на ветру развевались американские флаги. Друг за дружкой располагались бутики одежды и магазинчики с мороженым. По милому своей самобытностью городу шли счастливые и загорелые люди.

Я стиснула ручку чемодана и покатила его мимо элегантно одетых манекенов и морских антикварных вещиц под горизонтальными вывесками, написанными от руки. Нантакет напомнил мне американскую версию Эпкота[3] – красивый и невероятно вычурный. Я была Алисой, упавшей в кроличью нору, Люси, заглянувшей в платяной шкаф, Дороти, упорхнувшей из Канзаса. Я погуглила информацию об острове, но все равно оказалась к нему совсем не готова.

Хотя историю острова в целом узнала. Изначально остров заселяли Вампаноаги, но в начале семнадцатого века население Нантакета быстро разрослось, когда люди на материке Массачусетса стали убегать от болезней и оккупации и укрылись на острове. Но затем за ними последовали британцы, и к шестидесятым годам восемнадцатого века большая часть Вампаноагов погибла от болезней. Потом на остров пришли квакеры, затем китобойный промысел, а вскоре и зажиточные граждане, которые остались тут и отвоевали эту землю.

Я всегда любила историю, но до этого года не понимала, что ее изучением можно заниматься всерьез. Это казалось слишком легким занятием, словно я смошенничала. Неужели можно пойти учиться, чтобы читать истории о людях из прошлого? Дикость какая. Я в прямом смысле слова хотела с головой погрузиться в Википедию, чтобы разведать про общественный строй античности, про женщин-правительниц и Прекрасную эпоху. Я прочитала все труды Стейси Шифф и Эрика Ларсона. Меня действительно привлекала идея написать эссе для колледжа, если это означало, что я могу изложить историю своей семьи.

Если узнаю то, о чем можно написать.

Следуя указаниям на телефоне, я повернула к красивому особняку из кирпича, затем прошлась по крохотным улочкам и уперлась в узкий закоулок. По обеим сторонам тесно друг к другу примыкали дома с серой черепицей, а вокруг них располагались небольшие лужайки и росли кусты роз. Этим пострадавшим от непогоды домикам был присущ приморский дух: американские флаги и вывески, гласящие: «Тебе нужны лишь Любовь и Пляж» и «Дом там, где Пляж».

Я остановилась перед домом с деревянной доской, на которой было написано Эрроувуд-коттедж. В углу были вырезаны крошечные белые цветочные бутоны. С чемоданом в руке я перепрыгнула через три ступени крылечка, сделала глубокий вдох и позвонила.

Мне открыла пожилая женщина. Ее тронутые сединой волосы были коротко подстрижены, а пурпурная туника колыхалась на ветру. В ушах висели побрякушки из стекла.

– Да?

– Здравствуйте. Миссис Хендерсон? – Я встречалась несколько раз с ее племянницей, маминой коллегой, когда меня таскали на мероприятия в колледже. Отдаленная схожесть черт их лиц меня успокоила. – Я Эбби Шенберг.

– Да, точно. Ты приехала только что?

– Ага. Да. Я приплыла на пароме из Хайанниса. Меня подбросили родители. – Я прошла за ней в дом. Слева располагалась просторная открытая кухня, справа – гостиная с уставленными книгами полками. С коврика вскочил золотистый ретривер и, навострив болтающиеся уши, громко залаял. У него была шерсть цвета темного сливочного масла и длинные нескладные лапы собаки, которая еще не успела заматереть.

– Это Элли Мэй, – сказала миссис Хендерсон. – Спокойно, Элли, она наш друг.

Собака снова залаяла, а потом засеменила ко мне и уткнулась носом в мои шорты. Я нагнулась и слегка потрепала Элли по голове. У нее были добрые глаза, а за ушами и под коленками отросли пучки длинной шерсти.

– Привет, девочка.

Она облизнула мне лицо и выдохнула на меня своим ужасным собачьим дыханием.

Миссис Хендерсон засмеялась.

– Худшего сторожевого пса во всем мире не сыскать.

Я встречала в жизни похуже, но все равно их обожала.

– Сколько ей?

– Восемнадцать месяцев. Тебе нравятся собаки?

– Да, я их обожаю! У моей бабушки живет бигль. – Бабушка со стороны папы балует своего пса с большей снисходительностью, чем меня и моего брата.

– У меня всегда были ретриверы, а у одного моего закадычного друга – гончие. Видела бы ты их охотничью стойку. – Женщина тепло улыбнулась, а потом махнула рукой. – Пойдем, проведу тебе экскурсию.

Элли Мэй преданно потрусила за нами, когда миссис Хендерсон стала показывать мне дом. Помимо кухни и гостиной на первом этаже располагались столовая и кабинет. Из последнего можно было выйти в обнесенный забором задний двор. На втором этаже она указала на свою спальню и рабочий кабинет ее почившего мужа. Женщина улыбнулась, порицая себя:

– Порой я подумываю переделать ее в еще одну комнату и тоже сдавать, но все никак не решусь.

Чтобы подняться на третий этаж, нам пришлось вскарабкаться по узкой лестнице, ступеньки которой просели по центру. На этом этаже был один коридор, и из окон по обе стороны разливался свет. Миссис Хендерсон открыла дверь.

– Вот и твоя комната.

Белые стены делали крошечную комнату со скошенным потолком ярче. На полу из светлого дерева лежал плетеный овальный ковер бело-голубого цвета. Одна из двух односпальных кроватей была аккуратно застелена белоснежным бельем и накрыта стеганым одеялом, а на второй кровати лежал ворох одежды. Под окном между кроватями на тумбочке стояла лампа бирюзового цвета.

– Раньше тут была комната горничной, когда дом только построили. Я попыталась сделать ее уютнее.

– Она чудесна. – Я подкатила чемодан к свободной кровати и выглянула в окно. Мне открылся вид на дворик миссис Хендерсон, усыпанный пурпурными цветами с небольшим фонтанчиком в центре. А еще из окна был виден соседский двор, потому что коттеджи стояли вплотную друг к другу. – Огромное спасибо.

– Ванная в конце коридора. Она только для вас с Джейн. Вторая комната на этаже – кладовка. – Она вручила мне ключ. – Добро пожаловать на Нантакет.

После того как миссис Хендерсон ушла, я убрала платья в кладовку и аккуратно выставила под кроватью в ряд ботинки. Я спрятала под одеялом Коня, своего детского друга. Потрепанный плюшевый кот на подушке моей новой соседки меня утешил.

У меня получилось. Я здесь.

Что теперь?

Через открытое окно в комнату проникли приглушенные звуки веселья. Дома летними вечерами разносились лишь однообразные песни сверчков. То был более успокаивающий звук, чем этот, от которого заныло в груди. Мне стало казаться, что я должна быть там и смеяться, кричать и жить вместе с другими.

Ладно. Я испытывала странные чувства, потому что мне было одиноко, но это быстро пройдет, потому что через два дня выходить на работу. Не вижу смысла сомневаться, правильно ли я поступила. Разумеется, я поступила правильно. Последние три месяца я лелеяла эту идею о поездке на Нантакет, словно хваталась за спасательный круг. Нельзя желать чего-то, даже вожделеть, а потом, добившись желаемого, почувствовать пустоту.

Или можно?

Мне казалось, будто я бросила маму.

Понятно, что теоретически я никого не бросала. У мамы был папа, который довольно неплохо умел подстраиваться под других людей. Но и не слишком хорошо: если задать ему на ходу щекотливый вопрос, он остановится в прямом смысле, чтобы подумать, и мне придется за ним вернуться. А у мамы были друзья в церкви, лучшие подружки из колледжа и приятели из группы «Дети выживших при Холокосте», а также родители моих друзей, с которыми она тоже подружилась. А еще с ней был Дэйв, мой брат.

Если так подумать, рядом с мамой было полно людей. Только иногда я сомневалась, что она это осознает. Порой ей казалось, что она совсем одинока.

Безусловно, она не была одинокой. Даже если бы остальных не существовало на этом свете, у нее осталась бы я.

Вот только я от нее уехала.

– Возьми себя в руки, – пробормотала я, плюхнувшись на свою новую кровать. – Расправь плечи. Сделай глубокий вдох. – Я задумалась: не позвонить ли маме, но тогда она почувствует мою панику. Она тоже запаникует, и мы увязнем в пучине паники. Поэтому я отправила ей жизнерадостное селфи и позвонила Нико.

На экране телефона появилось лицо лучшей подруги на фоне комнаты общежития в Стэнфорде.

– Привет! Ты уже там? Как дела?

– Здесь столько пляжей, ты не поверишь! А еще повсюду растут розы. Погоди-ка, ты накрасила губы? А это что, челка?

– Офигенно, да? – Нико повернула голову, чтобы я оценила ее короткую стрижку и прямую челку на лбу. – Решила преобразиться.

– Выглядишь потрясающе!

– Знаю. Подумала, ведь никто здесь не знает, что раньше я никогда не красила губы. Так почему бы не попробовать? Ты в курсе, что люди сначала наносят праймер, а потом помаду? На кой черт?

– Как Пало-Альто?

– Здесь все ездят на велосипедах, и никто не перебегает на красный, а еще они называют шоссе магистралью, и это очень мило. Как буржуйская жизнь на острове? Ты уже носишь кардиганы с жемчугами? Неужели там все белые?