Ной уставился на нее.

– Думаю, это моя прабабка.

Прабабушка Ноя. Мать Эдварда. Я никогда раньше о ней не думала, но ведь она воспитала бабушку. Она приняла ее к своим родным детям. Я внимательно посмотрела на фотографию. Они были как мать и дочь? Они чувствовали себя мамой и дочкой?

Мы продолжили листать альбомы, останавливаясь всякий раз, как находили бабушкины снимки, и я делала фотографию на телефон. На большинстве снимков были запечатлены семейные трапезы или сборы на пляже. Иногда на заднем фоне я замечала бабушкин профиль или ее лицо. Она не часто попадалась, но неизменно присутствовала на фото.

Хотела бы я знать, какой была их модель отношений. Она чувствовала себя членом семьи или нет? Безусловно, если бы ей нравилось жить с Барбанелами, она бы о них рассказывала. Если она считала прабабушку Ноя своей матерью, то как могла ни разу ее не вспомнить?

А вот снова она, теперь взрослая, сидит на стуле на веранде и кокетливо улыбается. Может, это фото сделал Эдвард. Я посмотрела на Ноя, поразившись тому, что мы точно так же сидим десятилетия спустя, как наши бабушка и дедушка. Частенько говорят, что история повторяется, но почему? Люди настолько предсказуемы в своих эмоциях и реакциях? В какие-то шаблоны легче вписаться? Почему мы так плохо учимся на прошлых ошибках?

Я перевела взгляд обратно на фотографию и резко охнула:

– Взгляни на это!

Ной наклонился поближе ко мне.

– Что?

– На ней ожерелье. – Оно обрамляло ее ключицы, а центральный кулон – огромный чистый алмаз – лежал в ямочке ее шеи. Подвески поменьше прямоугольной формы соединялись друг с другом, образуя обруч. В общих чертах это было ар-деко: великолепное, роскошное и блестящее.

– Ну и что?

– Я же тебе говорила. У моей бабушки было ожерелье, и твой дед отказался его возвращать.

Ной перевел взгляд с фотографии на меня.

– Что значит «отказался»?

Упс. Мы так хорошо поладили, что я начала забывать, что мы по разные стороны баррикад.

– Она попросила его вернуть, а он не отдал.

– Почему она решила, что может его получить?

– Что? – Я уставилась на него. – Это было ее ожерелье.

– Откуда ты знаешь?

– То есть «откуда»? А почему иначе она стала бы просить его вернуть?

– А почему он не вернул, если оно принадлежало ей?

– Это мой вопрос.

– И ты на него не ответила. Наверное, у него была весомая причина.

– Или, может, он просто был козлом.

Мы уставились друг на друга.

Наконец Ной вздохнул.

– Все это чушь какая-то. Ты уверена, что они не были братом и сестрой?

– Господи, Ной. Прочти эти чертовы письма. – Я вытащила телефон и просмотрела фотографии писем, пока не нашла нужное. Я прочистила горло.

– «Иногда у меня возникает чувство, будто я хватаюсь за что-то большее, чем я сам. Некоторые люди находят это в религии, некоторые – в войне, но для меня это ты, это ты пробуждаешь во мне это всеобъемлющее чувство. Ты яркая, а мир расплывчатый, четкий, мир смягчается».

Я снова посмотрела на Ноя, увидев, что он смотрит на меня вытаращенными от удивления глазами.

– Для меня это ты, – повторила я. – Брат точно бы к сестре такого не чувствовал.

Он сглотнул.

– Нет.

Мы помолчали.

– Вообще, может…

Я выпрямилась и уставилась на Ноя.

– Как бы я хотел увидеть тебя обнаженной в лунном свете среди роз.

Он уставился на меня. А потом его взгляд опустился на мои губы.

Ой. Наверное, стоило дать вначале контекст. Щеки окрасились румянцем.

– Это из одного письма.

– Угу. – Он не сводил взгляда с моего рта.

– Я не… – Язык самопроизвольно высунулся, чтобы облизать губы, а когда я поняла, что делаю, то резко выпрямилась. Стало очень трудно дышать. – Я не собиралась… нет…

– Не волнуйся, Шенберг, я понял. – Ной отвел глаза, а потом, криво усмехнувшись, снова на меня посмотрел. – Не могу понять, я возбужден или испытываю отвращение.

Я захихикала, радуясь, что напряжение улеглось.

– Правда? – Я открыла следующее письмо. – Это же наши бабушка с дедушкой. Ужас!

– Точно. – Ной напрягся, как мужчина, отправляющийся на войну. – Перешли мне письма.

– Какой ты храбрец. – Я прислала ему ссылку на альбом.

Растянувшись на животе, я переворачивала страницы ранних альбомов, пока Ной читал письма. Я увидела маленькую девочку, лет четырех-пяти, с короткими волосами, без улыбки и в тяжелом пальто. Я бы не признала ее, если бы не листала альбомы по годам, видя ее в четырнадцать, в десять, в восемь лет. Но теперь я ее узнала по форме глаз и подбородка. Если больше ничего не разведаю, то хотя бы буду знать, как она выглядела.

Время от времени Ной зачитывал вслух строки из писем.

– «Каждый раз, когда я касаюсь розы, она напоминает мне о твоей коже, такой же нежной, как этот цветок, и я глажу пальцами алые лепестки…» – Он замолчал, из его горла вырвался сдавленный звук. Щеки Ноя заалели, а глаза ярко блестели. – Это написал мой дед.

– А на меня чего смотришь! – Я перекатилась на спину и уставилась в потолок, взволнованно ощущая на себе взгляд Ноя. – Они были для моей бабушки! Зачем ты прочел вслух?

– Не знаю!

С минуту мы полежали молча.

– Ладно, нам надо сменить тему, – наконец сказала я. – Просто теперь я думаю о лепестках розы.

Он начал хохотать, я тоже, и мы скорчились на полу от безудержного смеха.

– Хорошо, но что случилось? – спросил Ной, как только мы успокоились. – Если они были влюблены, то почему не поженились?

– Ты о чем? У них не получилось. – Я снова подумала про письма. «Не делай глупостей». – Я практически уверена, что она его бросила.

Ной был потрясен.

– Она его бросила?

– Эй. – Его удивление немного меня оскорбило. – Да, она же ему отказала. Он умолял ее вернуться.

Ной нахмурился.

– Не верю.

Я тоже нахмурилась.

– Тогда прочти письма.

Так он и сделал, и на его лице появилась недоуменная гримаса.

– Почему она не вернулась?

– Не знаю, наверное, поняла, что он встречается с другой уже несколько лет, и на нее подействовали нравственные убеждения пятидесятых годов.

– Почему он вообще встречался с моей бабушкой, если любил твою?

– Ну тут все понятно, – пожала я плечами. Я навела справки о Хелен Барбанел (в девичестве Данцигер из «Данцигер Медиа». В Сети я нашла фотографию из архивов «Нью-Йорк таймс», на которой Хелен выглядела богатой и красивой, и статья со мной соглашалась, как и все поздние заметки о ней, которые мне удалось отыскать. – Моя бабушка была сиротой из Германии. Твоя – очень богатой и из высшего общества. Все сходится.

– Нет, не сходится. – Ной снова нахмурился. – Тебя это не волнует? Они любили друг друга и расстались.

Не совсем. Во всяком случае, меня это не удивляло. Не так, как удивило Ноя. Я наклонила голову.

– А что, Ной, ты романтик?

Он тут же отгородился от меня.

– Ты считаешь меня дураком.

– Нет. Я считаю, это… мило.

– Мило. – Ной пренебрежительно засмеялся и запустил руку себе в волосы. – Класс.

Я сказала «мило» не в уничижительном значении. Я действительно так считала.

– Да, я думаю, это мило. Но не очень разумно верить, что люди всю жизнь будут вместе, потому что любят друг друга, однако… я хотела бы так думать. Полагаю, это действительно мило.

Мы посмотрели друг на друга. «Будь смелее», – почти услышала я Нико. «Замути с кем-нибудь», – сказала Стелла. По спине побежали мурашки. История повторяется.

В коридоре раздался чей-то голос.

– Эй, есть кто дома?

Ной застыл.

– Вот дерьмо.

– Кто это?

– Моя мама. – Он начал запихивать альбомы обратно.

– Ты вроде говорил, что никому нет дела, если нас тут найдут, – прошипела я.

– Я приукрасил. Собирайся.

Мы выскользнули из кабинета и пошли по коридору. Если этот парень проведет меня тайком через черный ход как прислугу, я…

Он привел меня на кухню.

– Привет, мам.

О нет. Лучше бы ко мне отнеслись как к прислуге.

Женщина в изящном наряде оторвалась от пакетов с продуктами. На ее лице появилось удивление.

– Милый, я не знала, что ты дома.

– Да. – Ной прокашлялся. – Это… эм, Эбигейл.

– О, Эбигейл! – произнесла она мое имя так, словно слышала его не первый раз. – Приятно познакомиться.

– Взаимно. – Обо мне упоминал двоюродный дедушка? Как о девушке, запершейся с Ноем во время вечеринки? Как неловко.

– Чем занимаетесь?

– Да просто болтали, – ответил Ной. – Я думал, ты на чаепитии в яхт-клубе?

– Стало скучно. Я ушла сразу же, как появилась возможность. – Женщина мне улыбнулась. – Останешься на бранч? Я готовлю шакшуку.

Мы с Ноем испуганно переглянулись. Бранч! С мамой! Она вроде милая, но я все же пасс. К тому же уже час дня – можно ли называть это бранчем?

– Большое спасибо, но вообще мне пора на работу.

– А где ты работаешь?

– В «Проуз Гарден».

– Люблю этот магазинчик. Значит, ты приехала на лето?

– Да. – Только для того, чтобы покопаться в истории вашей семьи, ага.

– Что же, приятно познакомиться. Может, заскочишь еще к нам на обед в другой раз.

– Ладно, мам, – вмешался Ной. – Нам пора.

Она весело рассмеялась.

– Я всегда его смущаю.

– Спасибо, мам.

– Рада знакомству, миссис Барбанел.

Мы с Ноем вышли на улицу. Где-то над нами щебетала птица.

– У тебя милая мама.

– Да.

– Не странно, что мы познакомились?

– То есть?

– У меня было ощущение, что я вру ей прямо в лицо. Ведь я роюсь в прошлом ее семьи. Ну, или в прошлом ее свекра.

– Ты же не чувствуешь себя виноватой за то, что я тебе помогаю.

– Со взрослыми иначе. И еще мне казалось, что я не та, за кого себя выдаю.

– Например?

– Не знаю. Она думает, мы друзья.