Ной заметил, куда я смотрю.

– Тот, кто ничего не знает о море, ничего не знает и о страданиях. Старая поговорка на ладино.

– Ладино?

– Комбинация испанского языка и иврита.

– Очень по-еврейски придумывать поговорку про страдания.

– Нам нравится придерживаться стиля.

Я выдавила улыбку, но она быстро померкла. Эта фраза, это место, Рут и Эдвард – все это навевало слишком сладостно-горькие мысли.

– Стоит вернуться.

– Правда? – Ной посмотрел на меня потемневшим жарким взглядом, и ни в его лице, ни в голосе не было намека на задорный настрой.

У меня перехватило дыхание. Сегодня мне никак не удавалось его понять. Он шутит надо мной? Но почему? Он добился желаемого. Я пообещала целый месяц не разговаривать с его бабушкой и дедушкой.

Или, может, богатенькие парни играют в игры, которых мне не понять. В игры с помощью роз и беседок с девушками, приехавшими на лето. Мне отчасти тоже захотелось поиграть, но я не умела и сомневалась, что смогу вовремя остановиться.

– Да, правда.

И, пока не передумала, отвернулась.


– Тут мы почти не едим, – сказал Ной. – В основном встречаемся в современной секции, там больше света и открывается вид на океан. Но иногда здесь у нас проходят торжественные ужины.

– Твой дедушка обедал тут? В детстве? – Я пыталась вообразить, как на одном из этих стульев сидит моя бабушка. Почему они не чувствовали себя братом и сестрой? Ведь к ней наверняка относились как к члену семьи. – Ах да, они же в основном жили в Нью-Йорке.

– Да. Мой прадед переехал туда в двадцатых годах. А до того вся семья жила здесь.

Меня это почему-то удивило. Я представляла, что они стали жить на Нантакете в начале пятидесятых или позднее купили «Золотые двери» – после того, как накопили богатство в новом мире.

– И долго твоя семья тут прожила?

– Они приехали из Нью-Бедфорда в начале девятнадцатого века.

– Нью-Бедфорд? Тот… китобойный городок?

– Ага.

– Ладно, помоги. Как евреи в девятнадцатом веке оказались в американском китобойном городке?

Ной засмеялся.

– Мы сефарды. Моя семья переехала из Марокко в Нью-Бедфорд в начале восемнадцатого века.

– Ты знаешь историю своей семьи с начала восемнадцатого века? – с негодованием спросила я. – И злишься, что я пытаюсь узнать историю своей семьи шестидесятилетней давности?

– Я оспариваю не твои цели, а твои методы, – надменно ответил Ной.

– Как они здесь оказались?

– Они были бухгалтерами – и в Фесе тоже, – а Нью-Бедфорд имел крепкие связи с Нантакетом из-за китобойного промысла. Поэтому, когда Нантакет стал бурно развиваться, моя семья открыла здесь филиал фирмы. И построила «Золотые двери».

Продолжая свой рассказ, Ной вел меня по соседним комнатам – двум кабинетам без реального назначения и музыкальную комнату. Кабинетный рояль явно недавно использовали: вокруг были раскиданы ноты, а табуретка выдвинута.

– Ты играешь? – спросила я.

– Мой папа.

– А ты нет?

– Медведь на ухо наступил, – с легкостью ответил Ной.

Я вспомнила, как в письмах затрагивалась тема пианино.

– Твой дедушка тоже играет?

– Да.

– Но ты не хотел научиться?

– Давай же, тебе понравится. – Ной вошел в холл и открыл очередную дверь, жестом приглашая меня зайти первой.

Ладно. Похоже, у этого парня полностью отсутствует желание разговаривать о своей семье.

– Ого. – Стены были уставлены книгами. У дальней стены расположился камин, а над ним висела картина с изображением моря. На толстых коврах стояли удобные диваны и парчовые кресла. Стекла на окнах запотели. На круглом столике возле кресла лежала биография Марка Твена вместе с коробкой печенья.

– Чудесно. Всегда хотела иметь библиотеку.

На его губах появилась улыбка.

– Неудивительно.

– Что могу сказать: я обожаю быть стереотипом.

После этого Ной повел меня наверх – в большую, со вкусом обставленную комнату, в которой современные диваны и мультимедийная система не могли замаскировать присущую помещению помпезность. На полках стояли книги и лежали настольные игры.

– Здесь ошиваются кузены.

– Сколько вас всего? Где сейчас все?