Ханна Рейнольдс - Лето потерянных писем

В моем городе еврейская община была такой небольшой, что мои впечатления отличались от ощущений Ноя. Я никогда не чувствовала себя окруженной еврейскими общинами или определенными условиями, но притом у меня ни разу не возникло чувства, что я обязана представлять иудаизм. Мы следовали своей вере в кругу семьи. Но, возможно, это облегчало задачу, ведь я никогда не чувствовала, что вообще должна что-то представлять.

– Немного. Это подавляет.

– Наверное. Не знаю. В детстве я не задумывался над этим. Я просто был счастлив сюда вернуться, сбежать из города и плавать или кататься на лодке. Но теперь… – Ной пожал плечами. – Мою семью очень волнует наш облик. Я не хочу их нервировать.

Оу.

– Вот почему ты так беспокоишься, что у твоего деда и моей бабушки мог быть роман?

Он открыл было рот, чтобы ответить, как вдруг нас перебила подскочившая к нам девушка.

– Ной! – Она направила на него всю мощь своей улыбки. – Чем занят?

Мы с Ноем удивленно повернулись к ней.

– Эм, просто болтаем, – ответил он.

– О чем?

Мы переглянулись, и я испытала знакомое сплочение, эмоцию, с которой нельзя делиться с посторонними.

– Да ни о чем, – сказал Ной, и мы оба улыбнулись девушке. – Это Эбигейл.

– Привет. – Она почти не обратила на меня внимания, не сводя глаз с Ноя. – Нам нужно, чтобы ты кое-что установил.

– О. – Он посмотрел на меня. – Конечно.

Я обхватила себя за талию, вдруг почувствовав невероятную пустоту.

– Тогда до встречи.

После того как Ной ушел вслед за этой девушкой, ко мне подскочили подруги.

– Что тут произошло? – спросила Джейн.

– Откровенно говоря, понятия не имею. – Я смотрела, как Ноя окружила его компания. – Просто немного поболтали о консервативности и самоидентификации.

– Это очень странно, – бросила Стелла и пошевелила бровями. – Ты оставишь себе его рубашку?

Я легонько толкнула ее в плечо.

– Это ты странная.

Рубашку я оставила себе.

Через несколько дней я проснулась раньше обычного. Когда я вышла на улицу, солнце уже крепко припекало, а от зноя остров был подернут дымкой. Я раскошелилась на попутку, иначе не смогла бы добраться до особняка Барбанелов, не будучи похожей на пропитавшуюся потом развалину. Когда я вышла из машины, птицы радостно щебетали, а волны океана двигались в такт собственной песне. В конце круговой дорожки из дробленого ракушечника вырисовывались очертания «Золотых дверей» – серого, элегантного и тихого дома. Он не раскрывал слабостей, не выдавал секретов. «Золотые двери» с гордостью и без единой жалобы исчезли бы в море, если бы берег сдался в извечной битве против посягательства океана. Оттого я почувствовала себя бродягой, мелким незваным гостем.

Я поднялась по пологим ступенькам веранды и позвонила в дверь. Наверное, стоило перестать приписывать чувства неодушевленным предметам, особенно ярую неприязнь. Ну, хотя бы Печальный Слон меня любит, несмотря на свои личные переживания.

– Привет. – На пороге показался Ной, одетый в спортивные штаны и футболку; оба предмета одежды с логотипом школьной спортивной команды по гребле. О. Спорт объяснял его идеальные руки.

Не то чтобы я обращала внимание на упомянутую деталь.

– Привет.

– Хочешь зайти?

Я кивнула, словно это не я кучу раз орала на этого парня. Совсем другое дело, подумала я, оказаться на территории его дома теперь, когда решила вести себя как паинька.

– Так в чем план, Эбигейл Шенберг? – спросил он, когда мы вошли в просторный холл особняка. Я никогда не бывала в такой прихожей и остановилась, чтобы осмотреть высокие потолки и широкую лестницу. – С чего хочешь начать экскурсию?

Мне никак не удавалось унять тревогу, которую вызывал у меня этот дом.

– Может, выйдем на улицу?

Мы прошли через гостиную, в которой несколько недель назад я подавала шампанское, и, открыв стеклянные двери, оказались на лужайке. Без белых шатров и звуковых систем она ничуть не утратила своей пышности. Возможно, даже стала лучше с холмистым зеленым газоном, буйно цветущим садом и видом на океан.

– Можно посмотреть розарий? И беседку? – Увидев пронизывающий взгляд Ноя, я добавила: – Я читала о них в письмах.

– Серьезно?

– Знаешь, ты и сам можешь их прочитать.

– Зачем, если ты уже рассказала мне самое интересное?

У меня вырвался смешок.

– Не все самое интересное.

– Что ты хочешь сказать?

Я поджала губы и покачала головой, чувствуя, как горят мои щеки. Ной приподнял брови.

– Что?

– Ничего.

В голове невольно всплыла одна строчка из писем: «Как бы я хотел увидеть тебя обнаженной в лунном свете среди роз».

Ну уж нет, таким делиться я не стану.

– Ну же. Пойдем.

По краю лужайки росли цветы – романтичного нежно-розового оттенка на фоне темно-зеленой листвы. Ночные фиалки всех цветов, яркие фуксины, белоснежные и пурпурные. На растение с гроздьями розово-фиолетовых звездочек приземлилась бабочка-монарх.

– Им нравится молочай, – сказал Ной. – Популяция монархов сокращается с бешеной скоростью, поэтому, если хочешь помочь, – сажай молочай.

Я посмотрела на него, тронутая его знаниями, но не желая подавать виду.

– Профессиональные советы от Ноя.

– Кто-то же должен спасать бабочек.

– Я правильно поняла, что твоя тайная страсть – энтомология? Не экономика?

Ной косо на меня глянул и повел через арку в изгороди из бирючины. Мы вошли в извилистый лабиринт из деревьев и кустарников, простирающихся от лужайки до дюн. Деревья были тонкими, деформированными от соли, с облупившейся корой и тонкими изогнутыми стволами. Их иголки казались острыми и твердыми, словно могли проколоть до крови, как веретено Спящей красавицы.

– А это что?

– Можжевельник. Из его ягод обычно делают джин.

– А те? – Я кивнула на оранжево-красные цветы, растущие у основания деревьев.

– А ты не знаешь, девчонка из книжного магазина? – Ной сорвал один цветок и засунул мне в волосы. Я замерла от искреннего изумления. А еще почувствовала странный страх спугнуть его, потому что, как оказалось, мне нравилось, когда Ной Барбанел касался моих волос. Даже если он просто дразнил меня и сбивал с толку, потому что у него появилась такая возможность. А может, он и не дразнил вовсе. Я ни разу не видела его в непринужденной обстановке.

– Это мак.

Мак, поле которого усыпило Дороти.

Я снова задалась вопросом, не сбилась ли с пути и не попала ли в страну Оз или в Нарнию, или еще какой-нибудь диковинный мир, где правила были установлены не мной, и я не знала, когда стоит их нарушать. Я сглотнула и приподняла подбородок в надежде смело им противостоять.

– Что-то я роз не вижу.

Ной улыбнулся и повел меня глубже в сад по дорожке из живых изгородей. Океан то появлялся, то снова исчезал из виду. Временами дорожка была покрыта плитами, что больше напоминало ориентир, чем обозначение границ.

До меня долетел голос Ноя:

– Ботаника.

Я рванула за ним.

– Что?

Он не ответил.

До меня дошло.

– Ты бы изучал ботанику вместо бизнеса? Почему?

Он оглянулся.

– Я хочу работать над защитой биологического разнообразия. Если мы поймем, почему вымирает род, то сможем попытаться это предотвратить.

Я кивнула.

– Поэтому монархи.

– Поэтому монархи. – Он дружелюбно улыбнулся, но в его глазах читалась грусть.

– А тебе не кажется, что уже слишком поздно? У меня есть ощущение, будто все, что я читала об окружающем мире, – полная безнадега.

– Не знаю. – Ной дотронулся до растущего перед ним ствола дерева. – Думаю, нужно пытаться вопреки всему. Думаю, у всех есть обязанность делать то, что им по силам.

– Мы можем дать миру сгореть.

– Не можем. – Ной пригвоздил меня пылким, резким взглядом, который постепенно смягчился. – Ты шутишь.

Я подавила улыбку.

– Да. Вообще-то я считаю, что у тебя очень благородные намерения.

Ной фыркнул и отвернулся с ярким румянцем на щеках.

– Пойдем, – окликнул он меня через плечо; его голос был приглушен, когда он нырнул в проход в изгороди.

Я вышла за ним на широкое открытое пространство. Всюду цвели розы разных оттенков и видов, окружая беседку в самом центре поляны. Я замерла.

– Как красиво.

– Моя бабушка – садовник, – сказал Ной, поглаживая лепесток розы длиной до плеча.

– Это все она вырастила?

Но нет… Бабушка была в этом саду в семнадцатилетнем возрасте, стояла посреди беседки. Меня охватила невиданная ностальгия. Как странно – гулять по тому же саду, по которому гуляла она.

– Сад создала моя прабабка – мама дедушки. Но бабушка добавила несколько новых сортов роз.

Пока нынешние воспоминания Эдварда о бабушке в этом саду, должно быть, померкли сквозь года, проведенные с его женой, детьми и внуками, мне виделось это место лишь сквозь призму его писем. Интересно, может, бабушкины воспоминания о проведенных тут минутах померкли, поскольку ей нечем было их переписать? Пронеслись бы эти воспоминания сквозь десятилетия ясными и четкими? Как бы я хотел увидеть тебя среди роз…

Все это было слишком – атмосфера, присущая романтичной природе розария и беседки. Как это ни странно, но мне вдруг стало грустно. Я подняла взгляд и увидела надпись, вырезанную на внутренней поверхности деревянного купола беседки. Quien no sabe de mar, no sabe de mal.