Дженни Хан - Лето без тебя – не лето

– Ну так если б ты хоть заикнулся…

– И что бы ты сделал? – перебил его Конрад.

– Поговорил бы с отцом.

– Ага. Вот именно.

Голос Конрада так и сочился презрением.

– Ты что хочешь этим сказать?

– Что ты так усердно к нему подлизываешься, что даже не замечаешь, кто он такой на самом деле.

Джереми не отвечал, и я испугалась, что их разговор добром не кончится. Конрад нарывался на драку, а нам меньше всего сейчас нужно, чтобы эта парочка каталась по полу, ломая кухонную мебель и головы друг друга. На сей раз моя мама их не остановит, ее здесь нет. Здесь только я, а что я могу?

– Он наш отец, – произнес наконец Джереми сдержанным ровным тоном. У меня вырвался легкий вздох облегчения. Драки не будет, потому что Джереми ее не допустит. Молодец!

Но Конрад лишь с отвращением покачал головой.

– Он подонок.

– Не говори так о нем.

– А кто, по-твоему, изменяет жене, а потом бросает ее, больную раком? Кто так поступает? Я даже смотреть на него не могу. Меня тошнит от того, как он теперь разыгрывает из себя мученика, скорбящего вдовца. А где он был, когда мама в нем нуждалась, а, Джер?

– Не знаю, Кон. А где был ты?

Все разом стихло, мне даже почудилось, что воздух начал потрескивать. Как Конрада перекосило! Как Джереми резко вдохнул, едва закончив фразу! Он хотел забрать свои слова обратно, и забрал бы, но Конрад как бы мимоходом произнес:

– Это удар ниже пояса.

– Прости.

Конрад пожал плечами, отмахиваясь, будто слова брата его не задели.

– Почему ты на всем зацикливаешься? – продолжил тогда Джереми. – Да, жизнь нередко тебе свинью подкладывала, но зачем за это цепляться?

– Потому что я не ношу розовых очков, в отличие от тебя. Это ты живешь в фантазиях, вместо того, чтобы видеть людей такими, какие они есть.

Его тон заставил меня задуматься, о ком он говорит на самом деле.

Джереми ощетинился. Он перевел взгляд на меня, затем снова на Конрада и процедил:

– Ты просто завидуешь, признай.

– Завидую?

– Завидуешь, что мы с отцом теперь общаемся. Ты больше не пуп земли, и тебя это бесит.

Конрад расхохотался. Горько, зло.

– Ну и чушь! – Он повернулся ко мне. – Белли, ты слышишь? Ему кажется, что я завидую.

Джереми обратил на меня умоляющий взгляд, молчаливо прося принять его сторону, и тогда бы – я знаю – он наверняка простил мне, что умолчала про дом. Черт побери Конрада за то, что втянул меня в этот спор, что поставил перед выбором. Я не знала, на чьей я стороне. Они оба правы. И оба ошибаются.

Наверное, я слишком тянула с ответом, потому что Джереми отвел взгляд от моего лица и обратился к брату:

– Ну ты и сволочь, Конрад. Тебе нравится, когда всем вокруг так же паршиво, как тебе.

И ушел. Парадная дверь захлопнулась за его спиной.

Мне захотелось его догнать. Кажется, я его подвела, когда была ему нужнее всего.

– Я сволочь, Белли? – спросил меня Конрад. Он вскрыл еще банку пива, всем своим видом изображая безразличие, но рука у него тряслась.

– Да, – ответила я. – Если честно.

Я подошла к окну и увидела, как Джереми садится за руль. Бежать за ним поздно: машина уже тронулась. Но даже в ярости он не забыл пристегнуться.

– Он вернется, – успокоил Конрад.

– Не стоило всего этого говорить, – поколебавшись, сказала я.

– Может быть.

– И просить меня не рассказывать про дом тоже не стоило.

Конрад пожал плечами, словно все это уже в прошлом, но потом снова кинул взгляд в окно: он все же беспокоился.

Он бросил мне банку, я поймала. Вскрыла и сделала большой глоток. Вкус уже не казался таким противным. Наверное, я начала к нему привыкать. Я громко причмокнула.

Конрад наблюдал за мной со странным выражением на лице.

– Ты, значит, полюбила пиво?

– Оно ничего, – пожала плечами я и почувствовала себя такой взрослой. Но потом добавила: – Но вишневую газировку я все равно люблю больше.

– Старая добрая Белли, – едва сдержал он улыбку. – Сдается мне, разрежь мы тебя пополам, из тебя посыплется сахарный песок.

– Да, я такая. Сахар и сладости и все другие радости.

– Ну, не знаю.

Мы оба замолчали. Я отхлебнула еще пива и поставила банку рядом с Конрадом.

– По-моему, ты очень обидел Джереми.

Конрад пожал плечами.

– Ему пора спуститься с небес на землю.

– Но зачем же так грубо?

– А по-моему, это ты обидела Джереми.

Я открыла рот – и снова закрыла. Если спрошу, что он имеет в виду, Конрад ответит. А мне его ответ не нужен. Так что я глотнула еще пива и сказала:

– Что теперь?

Но Конрад мне это так легко не спустил.

– Что теперь с тобой и Джереми или с тобой и мной?

Он, мерзавец, надо мной подтрунивал.

– Я имела в виду, что теперь будет с домом, – объяснила я. Щеки у меня пылали.

Он прислонился к шкафчику.

– А что тут поделаешь? В смысле, я бы мог нанять адвоката. Мне уже восемнадцать. Можно потянуть время. Но сомневаюсь, что это что-то изменит. Отец упрямый. И жадный.

– А вдруг он это, ну, не из жадности делает, Конрад? – неуверенно предположила я.

Лицо Конрада замкнулось.

– Поверь мне. Из жадности.

– А как же летние курсы? – не сдержалась я.

– Курсы меня сейчас меньше всего волнуют.

– Но…

– Хватит, Белли.

И Конрад вышел из кухни, через стеклянную дверь и наружу.

Разговор был окончен.

Джереми

Всю свою жизнь я равнялся на Конрада. Он всегда был умнее, быстрее – лучше. Но я, по большому счету, никогда его в этом не винил. Конрад такой, какой есть. Не его вина, что ему все удается. Не его вина, что он всегда выигрывает в «Уно», побеждает в гонках, получает отличные оценки. Возможно, отчасти мне это было нужно, нужен кто-то, на кого можно равняться. Мой старший брат, тот, кто не проигрывает.

Но мне вспоминается один случай, в тринадцать лет. Мы с Конрадом боролись в гостиной, уже с полчаса. Папа частенько предлагал нам побороться. Он сам занимался борьбой в колледже и любил показывать нам новые приемы. И вот мы боролись, а мама на кухне готовила морские гребешки в беконе, потому что вечером мы ждали гостей и это было любимое папино блюдо.

– Держи его крепче, Кон, – наставлял отец.

Мы сцепились не на шутку. Успели уронить один из маминых серебряных подсвечников. Конрад уже запыхался, он-то думал, что с легкостью меня одолеет. Но у меня получалось все лучше, я сдаваться не собирался. Он держал мою голову под мышкой, но я захватил его колено, и мы оба рухнули на пол. Я почувствовал, как он начал мне уступать – я почти победил. Отец будет мной так гордиться!

Наконец я прижал его к полу.

– Конни, я же говорил, колени нужно держать полусогнутыми, – накинулся отец.

Я поднял голову и увидел выражение его лица. Такое выражение появлялось у него лишь изредка, когда Конрад что-то делал неправильно, – глаза напряженные, во взгляде раздражение. На меня он никогда так не смотрел.

Отец не похвалил меня, сразу принялся критиковать Конрада, указывая на все его промахи. А Конрад слушал. Стоял и кивал: лицо раскраснелось, пот капает со лба. Затем он кивнул мне и совершенно искренне сказал:

– Отличная работа, Джер!

Только теперь отец присоединился к похвале и проронил:

– Да, молодец, Джер.

Мне на глаза вдруг навернулись слезы. Мне больше не хотелось выигрывать у Конрада, никогда. Оно того не стоило.

После ссоры в летнем доме я сел в машину и просто поехал. Безо всякой цели, куда глаза глядят, и мне даже не хотелось возвращаться. Хотелось уехать, и пусть Конрад сам разбирается с этим бардаком, как изначально и планировал. А Белли пусть разбирается с Конрадом. Да, вперед и с песней!

Я катался не меньше получаса. Но, даже не остыв, я понимал, что в конечном итоге поверну обратно. Взять и уехать я не мог. Это в духе Кона, а не в моем. И я действительно поступил подло, сказав, что его не было рядом, когда мама умирала. Он ведь не знал, как ей плохо. Он учился в колледже. Он не виноват. Но не он помогал и поддерживал маму, когда ей снова стало хуже. Все произошло так быстро. Откуда Конраду было знать? Если бы он знал, то остался бы дома. Наверняка бы остался.

Папе не светит премия «отец года», это уж точно. Пороков у него навалом. Но когда было нужно, в самом конце, он вернулся. Говорил только то, что мы хотели услышать. Радовал маму. Просто Конрад этого не видел. Не желал видеть.

Я не сразу вернулся домой.

Сперва заехал в пиццерию. Пора ужинать, а дома ни крошки. На кассе работал знакомый паренек, Майки. Я заказал большую пиццу со всеми начинками, а затем спросил, не уехал ли Рон с заказом. Майки ответил, что да, и Рон скоро вернется, можно подождать.

Рон жил в Казенсе круглый год. Днем он учился, а вечером развозил пиццу. Рон – свой парень. Сколько себя помню, он всегда покупал пиво тем, кто до него еще не дорос. Дашь ему двадцатку, и он раздобудет все, что нужно.

Я думал только об одном: если это наша последняя ночь, надо провести ее как следует.

Когда я подъехал к дому, Конрад сидел на крыльце. Он, конечно, дожидался меня, и, конечно, жалел о том, что наговорил. Я посигналил, выставил голову в окно и прокричал: