– Где твое пальто? – спросил он.

– Не так уж и холодно, – ответила я, хотя на улице мороз, и я вся дрожала.

– Держи, – сказал он, расстегивая толстовку и отдавая ее мне.

Я ее надела. Она была теплой, но сигаретами не пахла. Пахла только им. Значит, Конрад все же бросил курить. От этой мысли я улыбнулась.

Он завел машину.

– Поверить не могу, что ты здесь.

Он смущенно проговорил:

– Я тоже. – И замешкался. – Не передумала?

Я поверить не могла: он еще спрашивает. С ним я поеду куда угодно.

– Нет, – ответила я.

Казалось, за пределами этого слова, этого мгновения ничего больше не существует. Были только мы вдвоем. Все, что произошло тем летом, и за все годы вместе, вело нас сюда. К этому мгновению.


Сидя в его машине, я думала, что исполнилась моя несбыточная мечта. Что это самый лучший рождественский подарок. Потому что он мне улыбался, а не хандрил, или хмурился, или излучал другие тоскливые эмоции, которые приходят на ум при мысли о Конраде. От него веяло легкостью, восторгом, всем самым лучшим, что в нем есть.

– Я, наверное, стану врачом, – признался он, искоса глядя на меня.

– Правда? Здорово!

– Медицина – удивительная наука. Я хотел заниматься исследованиями, но теперь думаю, что мне больше понравится работать с людьми.

– Из-за мамы? – спросила я, поколебавшись.

Он кивнул.

– Знаешь, она поправляется. Все благодаря лекарствам. Она очень хорошо реагирует на новое лечение. Твоя мама тебе рассказывала?

– Да, конечно, – ответила я, хоть она ничего подобного не говорила. Возможно, не хотела меня обнадеживать. А возможно, не хотела обнадеживать себя. Мама у меня такая. Она никогда не воодушевляется тем, в чем не уверена на все сто. В отличие от меня. Мне уже стало легче, радостнее. Сюзанна пошла на поправку. Я с Конрадом. Все шло так, как и было задумано.

Я наклонилась и тихонько сжала его локоть.

– Это замечательная новость, – сказала я убежденно.

Он улыбнулся, и его лицо засветилось надеждой.


В доме стоял жуткий холод. Мы включили отопление, а Конрад разжег камин. Я смотрела, как он, присев на корточки, рвет бумагу на кусочки и осторожно, почти ласково постукивает кочергой по бревну. Со своим псом Буги он наверняка тоже был ласковым. Буги он наверняка разрешал спать в своей постели. Мысль о постели и сне мигом меня встревожила. И напрасно, потому что, разобравшись с камином, Конрад опустился в кресло, а не на диван рядом со мной. Меня неожиданно осенило: он тоже нервничает. Это Конрад-то, которому все нипочем. Море по колено.

– Ты чего так далеко уселся? – спросила я, в ушах гулко отдавался стук моего сердца. Мне не верилось, что я отважилась произнести свои мысли вслух.

Конрад тоже удивился, но подошел и сел на диван. Я подвинулась к нему поближе. Вот бы он прижал меня к себе. Вот бы сделать все то, что я видела лишь по телевизору да слышала от Тейлор. Ну, может, не все, но кое-что точно.

– Я не хочу, чтобы ты боялась, – тихо сказал Конрад.

– Я не боюсь, – прошептала я, хоть и боялась. Боялась не его, а своих собственных чувств. Иногда они меня захлестывали. Мои чувства к нему затмевали весь мир, превосходили все на свете.

– Хорошо, – выдохнул он и поцеловал меня.

Целовал долго и неторопливо, и, хоть однажды мы уже целовались, я даже не представляла, что поцелуй может быть таким. Таким подробным.

Конрад гладил меня по волосам – так, проходя мимо, проводят пальцами по китайским колокольчикам. Целовать его, быть к нему так близко… все равно что пить прохладный лимонад через длинную соломинку: сладко, и неспешно, и бесконечно приятно. «Вот бы он целовал меня вечно, – промелькнула в голове мысль. – Вот бы никогда не останавливался».

Мы целовались на диване много часов, а может, несколько минут. Той ночью мы только целовались. Он так осторожно прикасался ко мне, словно к елочной игрушке, которую боялся разбить.

– Все хорошо? – прошептал он.

А я прижала ладонь к его груди и ощутила, как его сердце колотится в унисон с моим. Я мельком взглянула на него и почему-то с восторгом отметила, что глаза у него закрыты. Его ресницы длиннее моих.

Он уснул первым. Я когда-то слышала, что не следует засыпать с разожженным камином, поэтому дождалась, пока огонь погаснет. Я наблюдала за спящим Конрадом. Упавшие на лоб пряди и ресницы, лежавшие на щеках, делали его похожим на маленького мальчика. Не помню, чтобы он когда-нибудь выглядел таким юным. Убедившись, что он крепко спит, я наклонилась и прошептала:

– Только ты, Конрад. Для меня всегда существовал только ты.


Мама запаниковала, когда утром меня не оказалось дома. Я спала и не услышала два первых звонка. Когда она дозвонилась, уже в бешенстве, я спросила:

– Разве ты не нашла мою записку?

И сразу вспомнила, что я ее не оставила.

– Нет, я не видела никакой записки, – едва ли не прорычала она. – Никогда больше не смей пропадать среди ночи, Белли.

– Даже чтобы прогуляться под луной? – пошутила я. Рассмешить маму для меня плевое дело. Стоило мне пошутить, и ее гнев испарялся. Я затянула ее любимую песню в исполнении Пэтси Клайн: – Я выхожу гулять после полуночи, при лунном свете…

– Не смешно. Где ты? – произнесла она отрывистым голосом.

Я заколебалась. Больше всего на свете моя мать ненавидела лжецов. Рано или поздно она все равно узнает. Как экстрасенс.

– М-м. В Казенсе…

Она глубоко вздохнула.

– С кем?

Я взглянула на Конрада. Он внимательно слушал. Какая досада.

– С Конрадом, – сказала я, понизив голос.

Ее ответ меня удивил. Она снова вздохнула, но в этот раз как будто с облегчением.

– Ты с Конрадом?

– Да.

– Как он?

Какой странный вопрос, учитывая, что мы с ней вовсю ссоримся.

Я улыбнулась и махнула рукой, показывая, что буря миновала. Конрад подмигнул мне.

– Отлично, – заверила я ее, расслабляясь.

– Хорошо, хорошо, – произнесла она, словно бы самой себе. – Белли, чтобы вечером была дома. Понятно?

– Да, – ответила я с благодарностью. Я думала, она потребует, чтобы мы выехали немедленно.

– Передай Конраду, чтобы ехал осторожно. – Она помолчала. – И, Белли?

– Да, Лорел?

Она всегда улыбалась, когда я звала ее по имени.

– Приятно провести время! Возможность повеселиться тебе теперь представится нескоро.

– Я под домашним арестом? – простонала я. Это что-то новенькое, мама еще никогда не сажала меня под домашний арест, но, надо думать, раньше я не давала ей повода.

– Это очень глупый вопрос.

Поскольку она больше не злилась, я не утерпела и спросила:

– А не ты ли говорила, что глупых вопросов не бывает?

Она повесила трубку. Но я знала, что она улыбнулась.

Я сложила телефон и повернулась к Конраду.

– Что теперь будем делать?

– Что захотим.

– Я хочу пойти на пляж.


Так мы и сделали. Закутались потеплее и бегали по пляжу в резиновых сапогах, которые обнаружили в прихожей. Я надела Сюзаннины, на два размера больше, чем надо, и все время поскальзывалась на песке. Дважды шлепнулась на мягкое место. И смеялась не переставая, но ветер так ревел, что я едва себя слышала. Когда мы вернулись в дом, я прижала замерзшие ладони к его щекам, но, вместо того, чтобы отпрянуть, он вздохнул:

– А-а, как приятно.

– Это потому, что у тебя сердце изо льда, – рассмеялась я.

Он засунул мои руки в карманы своей куртки и произнес так тихо, что я едва расслышала:

– Для всех остальных, возможно. Но не для тебя.

На меня он не смотрел, значит, говорил искренне.

Я не нашла, что ответить, поэтому поднялась на цыпочки и прикоснулась губами к его холодной гладкой щеке.

Конрад коротко улыбнулся и пошел в гостиную.

– Замерзла? – спросил он, не оборачиваясь.

– Вроде того, – покраснела я.

– Сейчас снова разожгу камин.

Пока он возился с огнем, я нашла в кладовке старую коробку растворимого шоколада на полке с чаем и любимым кофе моей мамы. Сюзанна делала нам горячий шоколад в дождливые вечера, когда в воздухе веяло прохладой. Она кипятила молоко, но у нас, конечно, его не было, так что мне пришлось довольствоваться водой.

Сидя на диване и помешивая напиток, я наблюдала, как тают в чашке крошечные зефирки, а сердце стучало в груди со скоростью около миллиона ударов в секунду. Рядом с Конрадом у меня никак не получалось перевести дух.

А Конрад непрестанно двигался: рвал бумагу, ворошил угли в камине, раскачивался вперед-назад на корточках.

– Ты будешь пить какао?

Он оглянулся.

– Да, конечно.

Он присел рядом на диван и отхлебнул из кружки с Симпсонами. Своей любимой.

– Вкус какой-то…

– Божественный?

– Пыльный.

Мы посмотрели друг на друга и расхохотались.

– К твоему сведению, какао – мой фирменный напиток. И не за что, – отчитала я его и сделала первый глоток из своей чашки. По вкусу и правда напоминало пыль.

Он вгляделся в мое лицо, а затем приподнял его за подбородок. Раскрыл ладонь и провел большим пальцем по щеке, словно вытирая сажу.

– У меня какао на лице? – спросила я, встревожившись.

– Нет. Просто грязь. Ой, то есть веснушки.

Я рассмеялась и шлепнула его по руке, а он перехватил меня за запястье и подтянул поближе. Убрал упавшие мне на глаза волосы, и я испугалась, что он услышал мой резкий вдох в ответ на его прикосновение.