Лаура Кинсейл - Летняя луна

И все впустую. Мерлин всех выслушала, а потом повернулась к нему и вновь спросила, зачем он сломал ее змея.

Да, он совершил, наверное, роковую ошибку, хотя до сих пор так и не понял, в чем она заключалась. Он извинился за испорченного змея, объясняя случившееся боязнью за Мерлин и своей неловкостью. Он обещал подарить ей сотню таких змеев, которые будут не хуже сломанного.

– Но это же был мой эксперимент, – серьезно ответила она.

– Змей – эксперимент? – Возможно, в его голосе послышалось недоумение.

– Да, – сказала она. – Теперь я знаю, как полететь.

Посмеиваясь про себя над Мерлин, он решил, что сейчас лучше промолчать. Пару секунд она смотрела на него долгим, пронзительным взглядом дымчато-серых глаз, который, казалось, проникал в самое сердце. А потом произнесла:

– Я не могу выйти за вас замуж.

Рансом стиснул зубы и закрыл лицо руками. Эта неудача огорчила его. Он никогда не любил проигрывать, а сейчас, мучимый еще и физической страстью, переживал поражение особенно болезненно. Таким оскорбленным, рассерженным и уязвимым он не чувствовал себя очень давно. Пожалуй, с тех пор, как его незаслуженно обвинили в списывании спряжения латинских глаголов с учебника младшего брата.

Рансом откинулся назад и прикрыл глаза. Боже, как он устал. Он попробовал расслабиться, выкинуть все из головы – и незаметно заснул. Ему приснились латинская грамматика и воздушные змеи, которые врезались в землю и больше не могли летать.

Когда он проснулся, в комнате было тихо, луна уже зашла, а туман рассеялся. Рансом снова задремал. На этот раз ему приснился кошмар: будто он летел на воздушном змее, который поднимался все выше и выше, на страшную высоту, с которой даже не было видно земли, и вдруг змей исчез, а он начал падать. Он хотел закричать, но даже не мог вдохнуть, чтобы набрать в легкие воздуха, и не было никакой надежды спастись…

Рансом пробудился, дрожа, в холодном поту. Щека упиралась в прохладные ромбы оконных стекол. Задержав дыхание, он облокотился о стекло и металлическую раму и слушал, как стучит сердце. Был и какой-то другой звук, который сначала казался эхом этого стука, неотъемлемой частью ночного страха. Рансом медленно выдохнул. С первым осознанным вдохом разум и тело его окончательно проснулись. Он замер. Кровь тяжело застучала в висках, но эти удары не заглушали тех, других звуков.

Это были шаги. В комнате находился кто-то еще. И неподвижный воздух вдруг наполнился запахом эфира.

Сначала Мерлин ощутила тошнотворно-сладковатый запах. Она спала, но подсознательно вдруг узнала его: когда-то, давным-давно, так пахло в лаборатории двоюродного деда. Застонав, она перевернулась и подняла голову, позвав:

– Дядя Дориан?

Ответом были лишь тишина и мрак. Сознание медленно прояснялось. Она с трудом поднялась, руки ее погрузились в пуховый матрас.

– Дядя…

Вдруг она вспомнила, что дядя Дориан давно умер. Неприятный запах по-прежнему обжигал нос, подкатывала тошнота. В кромешной тьме она нащупала рукой покрывало и откинула его.

Удар по голове был полной неожиданностью. Сильные руки прижали что-то к ее лицу. Она закричала, но увлажненная ткань заглушала звуки. Тогда она изо всех сил ударила неизвестного ногой. Человек вскрикнул от боли, но, казалось, где-то далеко… Мысли Мерлин спутались, она поплыла куда-то сквозь туман и там затерялась в пустоте, ощущая лишь запах эфира.

Придя в сознание, она некоторое время боялась открыть глаза. К горлу подкатывала тошнота, и мерное покачивание из стороны в сторону, как в колыбели, только усиливало ее. Мерлин лежала и старалась не шевелиться – слава Богу, какая-то опора не давала ей опрокинуться. Тошнота мало-помалу отступала, и способность мыслить постепенно возвращалась к ней. По ощущению движения, стуку лошадиных копыт и ритмичному поскрипыванию колес она поняла, что находится в экипаже. Со странным безразличием Мерлин пришла к выводу, что ее похитили. Сначала это показалось не таким уж важным. Она поборола последний приступ тошноты и ощутила кусок прохладной, приятно пахнущей ткани, заботливо положенной ей на лоб.

Она окончательно пришла в себя. Безразличие сменилось острым чувством страха – случилось то, о чем предупреждал ее герцог. Враги родины куда-то насильно увозили ее, чтобы использовать в своих интересах, или чтобы пытать ее, или перерезать ей горло, или… или… Что там, говорил Рансом, было хуже всего? Она не могла точно вспомнить, но наверняка это что-то ужасное. Она сдержала готовый было вырваться плач и стала осторожно осматриваться, чуть приоткрыв веки.

Был день, но неяркое солнце едва освещало экипаж, изящно отделанный изнутри красным атласом. Она лежала на одном из сидений, на удивление удобно. Сиденье напротив занимал еще кто-то. Это был связанный мужчина, с кляпом во рту и без сознания. Его голова, покрытая синяками и ссадинами, беспомощно моталась из стороны в сторону, а раны заставляли Мерлин благодарить Бога за то, что ей не была предоставлена возможность всерьез сразиться с противником.

Связанный человек был ей незнаком. Она надеялась, что Таддеус, герцог и епископ Регли благополучно избежали опасности. От мысли, что они могли пострадать, она задрожала. Мерлин с теплотой и благодарностью вспоминала о том, как они заботились о ней – особенно Рансом. Он кричал на нее, но только потому, что беспокоился за нее, а она была слишком глупа, слишком занята своими делами и не придавала значения его словам.

Если бы она его послушалась! Он, наверное, совсем потерял голову, когда узнал, что ее и в самом деле похитили. При мысли о том, в какую ярость он может впасть, у нее появилась надежда: может быть, Рансом спасет ее. Если это случится, она простит все его крики и даже поломку змея.

Мерлин стала мысленно подбирать подходящие случаю фразы благодарности и раскаяния. Например: «Мистер герцог, не могу найти слова, чтобы выразить свою признательность за спасение моей жизни. Я знаю, что мой эксперимент вы погубили не нарочно» или: «Я не обижаюсь, что вы смеялись над моей летательной машиной, мистер герцог, и очень ценю то, что вы рисковали жизнью ради моего спасения». А в ответ на его смиренные извинения по поводу змея можно было бы сказать: «Ничего страшного, Рансом. Право же, это неважно. Может быть, я смогу сделать новый. Я даже почти уверена, что смогу. Ах, Рансом…»

Мерлин всхлипнула, вдруг осознав, что, возможно, больше никогда не увидит ни Рансома, ни Таддеуса с Теодором, ни летательную машину.

– Ах, Рансом, – прошептала она, – как жаль, что я вас не слушала.

– В самом деле? Черт возьми, я рад это слышать.

Мерлин вскочила и от очередного толчка экипажа едва не свалилась с сиденья. Она с трудом уселась прямо, подхватив упавший со лба компресс, пахнущий лавандой.

– Рансом! – ахнула она. – Откуда… я так боялась, что вы… но что вы тут делаете? Ох, нет… они захватили и вас тоже! – Она была готова заплакать.

Он усмехнулся в ответ и спокойно откинулся на спинку сиденья:

– Нет, разумеется, меня не захватили. Парень, который там лежит, неважно владеет кулачным боем. Я уложил его одним хорошим ударом правой.

Казалось, он доволен собой. Мерлин обхватила голову руками, пытаясь разгадать, что же произошло.

– Так, значит, вы меня уже спасли, – заключила она.

– Ну, можно и так сказать.

– Ого, – удивилась она. – Далеко же они успели меня увезти, если нам приходится возвращаться домой в экипаже.

Его самодовольная улыбка сменилась усмешкой.

– Ты едешь не домой. Пока еще нет.

– Не домой? – Она поджала губы. – Ладно. Наверное, я могу подождать пару дней, если это необходимо. Надеюсь, за это время я не забуду, как был сделан тот змей.

– Я боюсь, что одного-двух дней будет недостаточно, моя милая. Я везу тебя в Фолкон-Хилл, и визит растянется на неопределенный срок.

Она резко выпрямилась:

– Это невозможно. Я не поеду туда.

– Тогда считай, что тебя просто похитили.

– Не буду я так считать! Вы же меня спасли.

Он улыбнулся:

– Вообще-то как раз я тебя и похитил. Разве ты не узнала меня ночью, когда элегантным пинком чуть не лишила мужского достоинства?

Мерлин хмуро оглядела Рансома, затем человека, лежащего без сознания на другом сиденье; у нее разболелась голова, и она угрюмо сказала:

– По-моему, я чего-то не понимаю.

– Бедная Чара. – Он положил руку ей на плечо и притянул к себе. – Тебе и не нужно понимать. Просто позволь мне о тебе позаботиться.

Несколько секунд она сопротивлялась, затем неожиданно уступила его объятиям.

Волнуясь, она сказала:

– Наверное, вы все еще хотите на мне жениться.

Он погладил ее по затылку, и от этого нежного прикосновения у нее будто что-то растаяло в груди.

– Я думаю, так будет правильно. Мир суров, Чара, и я не хочу, чтобы ты расплачивалась за мое легкомыслие.

– Но мне же понравилось то, что произошло, – тихо сказала она. – Я думаю, епископ Регли ошибается, считая это грехом.

Рансом молчал. Он нежно водил пальцем по ее запястью. Затем он глубоко вздохнул и решительно сказал:

– Все зависит от места и времени, но иногда это действительно грех. То, что я сделал, – непростительно. И я буду помнить об этом до конца жизни.

Мерлин закусила губу:

– И из-за этого вы будете несчастны?

– Это позор, – грустно сказал он. – Это ужасный стыд, что я так поступил с тобой.

– Но вы же не сделали мне ничего плохого.

– В глазах окружающих меня людей, Чара, я просто сломал тебе жизнь. Я знаю, ты не понимаешь этого. Надеюсь, что никогда и не поймешь. И просто позволишь мне жениться на тебе – только так я смогу исправить ситуацию.

– Но моя летательная машина… – засомневалась Мерлин. – Она же вам не нравится.

– Я никогда этого не говорил.

– Вы называли ее «проклятая летательная машина» и еще «чертова летательная машина». Вы сказали, что я скорее всего сверну себе шею, – она сглотнула. – Вот что вы говорили о ней. Я все помню.