Ксения Беленкова - Летняя Love story

Розочка надела красивое платье. (Какой-нибудь шикарный наряд всегда случайно оказывался в ее багаже, куда бы она ни отправлялась. А Розочка только и делала, что куда-то ездила, став свободной в передвижениях после смерти деда-домоседа.)

Мои потертые джинсы как будто даже сели от восторга перед разодетыми по случаю расставания Розочкой и дядей Родей. Но я была самой счастливой внучкой на свете – никого красивей моей бабушки даже представить невозможно. Розочка, как всегда, была королевой!

Я немного посидела за столом, а потом, захватив фруктов, ушла читать, позволив Добросердову насладиться общением с бабушкой.

После долгого ужина дядя Родя отвез нас на ночной поезд в Москву.

Родной город обнял нас духотой и пробками – вот мы и дома!

Весь день я отсыпалась под вентилятором.

Набравшись сил, взяла пастель и села рисовать свой недавний сон про полет на бабочке. Выходило очень красиво, как будто за моим плечом стоял сам Шагал и одобряюще кивал головой. Обернулась и поняла: там был вовсе не Шагал, а всего лишь папа.

– Неплохо, Соня, очень неплохо, – сказал он, почесав трехдневную щетину.

Я чуть не залила слезами радости ромашковое поле и пеструю бабочку, что несла меня по небу, – услышать от папы «неплохо» дорогого стоит! Пойти, что ли, на Арбат со своим шедевром? Только надо взять кого-нибудь в охрану – думаю, мне предложат столько денег, что одной до дома опасно будет нести. Преступность сейчас такая, что я удивляюсь, как у мирных граждан еще не украли все наличные.

Решила не продавать картину. Говорят, со временем цена на шедевры мирового искусства только возрастает. Это будет моим вложением в семейный бюджет!

Вечером проверила свою электронную почту. Оказалось, меня уже несколько дней ждет письмо от Ромки.

Он рассказывал про остаток отдыха без меня: про то, как одна из страшилок поскользнулась на своих двадцатисантиметровых каблуках и кувыркнулась в бассейн; про то, как дядя Коля снес пузом тарелку с салатом со шведского стола; про то, как он скучал без меня.

Я отправила Ромке нашу совместную фотографию. Хотела описать поездку в Питер, но потом решила, что Ромке это будет неинтересно. Так что ограничилась фразой: «Спасибо за письмо. Тоже скучаю. С приветом, Соня».

Я сидела на пережевывающей мою одежду стиральной машинке, когда вернувшаяся с работы мама сообщила, что по дороге домой встретила Женю.

Женька – моя лучшая подружка, мы сидим за одной партой с первого класса. Я очень по ней соскучилась. Да и столько всего хотелось рассказать! Но мама ввела диктатуру – встретиться с Женей я смогу только после того, как разберу свои вещи. А пока у меня есть право на один телефонный звонок.

Я понеслась к аппарату, но вместо долгожданного Жениного голоса услышала низкий бас ее бабушки.

– Здравствуй, Соня. Женя сейчас занята и перезвонит тебе, как только выполнит работу по дому. Все бы вам порхать без дела! – Потом голос бабушки смягчился: – Приходи к нам завтра на обед, я пирожки испеку. Выросла, поди, – два месяца тебя не видела!

Бабушка у Женьки строгая до невозможности, но пирожки печет отменные.

Весь вечер я усиленно разбирала свои вещи, чтобы побыстрее освободиться и успеть пообщаться с Женькой, пока меня опять на дачу не отправили до конца лета.

Внутри все клокочет – видимо, после посиделок на стиральной машинке. Хочется то кричать, то смеяться, то плакать. И неприятно ноет низ живота. Посмотрела на календарь – ну, конечно! Уже полгода я пожинаю тяготы женской жизни. Как раз подошло время «критических дней». Что ж, придется неделю не носить белого и обтягивающего. Хотя, чтобы не носить белое и обтягивающее, его для начала надо купить. Видимо, все порядочные женщины так и делают. Надо же как-то давить на жалость мужчинам, которые могут рассекать в белоснежных лосинах круглогодично!

Мама сказала, что у меня есть два будних дня на общение с Женей, а на выходные у нас запланированы покупки к школе (чтобы в конце августа не бегать с выпученными глазами) и отъезд на дачу.

Как только родители ушли на работу, я отправилась к Жене.

Подружка только что вернулась из Египта – нос у нее облупился, русые волосы выгорели белыми полосами. Но улыбка осталась прежней! Весь день мы, закусывая пирожками ее бабушки, болтали о мальчишках, отдыхе и опять о мальчишках. Я рассказывала ей про противную Лизку, про то, как она скрипуче смеется. Жене, оказывается, повезло не больше. В Египте с ней в одном номере жила племянница, которая смеялась, как болотная лягушка, визгливо и пронзительно – «кха-кха-кха».

Мы с Женькой так хохотали над смехом Лизы и квакающей племянницы, что даже напугали бабушку.

– Хватит грохотать, как извергающий лаву Везувий, вы мне своим шумом Шумана заглушаете! – грозно пресекла наше веселье бабушка и удалилась под фортепьянную какофонию.

Мы отправились гулять в сквер. Июльские вечера в Москве душные, воздух как будто становится тяжелым и плотным, от чего его трудно вдыхать. Но мы болтали, как заведенные, пока не позвонила мама и не загнала меня домой.

Вошла в коридор и с ужасом увидела собственный шедевр, запихнутый в дешевую икеевскую рамочку и повешенный над обувницей! Интересно, что бы сделал Шагал, узрев такое неуважение к своему таланту?

– Мама! Что это? – с дрожью в голосе спросила я.

– Твоя бабочка, – гордясь своим дизайнерским безвкусием, сообщила мама. – Я решила, что этот рисунок достаточно мил, его вполне можно повесить на стену. И тебя хотела порадовать!

«Достаточно мил»? «Порадовать»? Нет предела родительской жестокости! Как же трудно гению расти в семье, где искусство запросто смешивают с грязными ботинками…

Утром мне позвонила Женька.

– Твои родители уже смотались на работу? – деловито спросила она. И, получив положительный ответ, таинственно продолжила: – Через полчаса буду у тебя. Я бы к себе позвала, но здесь от бабушки не спрятаться, не скрыться… а тут такое дело… В общем, жди!

Не успев ничего толком выспросить, я покорно уселась ждать.

Ровно через тридцать минут раздался звонок в дверь, и на пороге возникла Женька с черным пакетом и заговорщическим видом.

– Солнцева, готовь зеркало и зашторивай окна – сейчас мы будем гадать! – сообщила Женька, доставая из пакета стеариновые свечи.

– Как гадать? Ты что, в своем Египте на солнце перегрелась? – Я в недоумении воззрилась на подругу. – Жека, да будет тебе известно, еще Прометей гордился тем, что смертных от предвидения избавил!

– Оставь своего Прометея в покое и хватит умничать. Лучше давай посмотрим, кто твой суженый! Ты вот в июне на даче прохлаждалась, а я в лагере была. Мы там с девчонками такого насмотрелись! Вот, гляди. Зажигаем свечи, ставим их возле зеркала, толкаем слоганы: «Суженый-ряженый, приди ко мне ужинать!» – и ждем. У меня какой-то блондин промелькнул в зеркале, честное слово! Смесь Никиты Малинина с Димой Биланом.

– Суженый, да еще и ряженый? Какие-то похороны дистрофика! А Билан вовсе не блондин.

– Вечно ты, Сонька, придираешься! – обиженно фыркнула Женя.

Пришлось зажечь свечи и засесть в темной ванной комнате перед «мойдодыром»: другие зеркала были признаны Женькой неподходящими или комнаты недостаточно темными.

И вот сидим мы, глазами – луп-луп в это зеркало. Женька речевки толкает, я тихонько хихикаю в кулачок, но бдительности не теряю. Что скрывать – любопытно до чертиков!

И вдруг будто действительно что-то колыхнулось на зеркальной глади, будто заглянул в него кто-то. Я даже вздрогнула от неожиданности, а Женька только мою руку сжала и тоненько запищала: «И-и-и».

Образ пропал так же стремительно, как и появился. Я и разглядеть толком не успела, на кого он был похож. То ли на Пашку, то ли на Игорька… А между ними – уйма вариантов. В общем, разговоров нам с Женькой хватило до вечера.

Мы сидели на бортике ванны и размышляли, кто же заглянул к нам на огонек, а где-то далеко над нами тихо посмеивался Прометей.

Поспорила с папой из-за того, какой канал по телевизору смотреть. Папа хотел «Спорт», а я – «Культуру».

– В здоровом теле – здоровый дух! – выхватил пульт папа.

– Здоровому духу – здоровое тело! – парировала я вычитанной в какой-то религиозной брошюре фразой.

– Нигилистка! – сдался отец.

Пошла спрашивать у мамы, что такое «нигилистка». Перед папой неудобно было сверкать слабоумием.

– Нигилисты режут лягушек и не верят в людей и Бога, – развешивая белье, протараторила мама.

Я опять ничего не поняла. Меня от вида живых лягушек мутит, что говорить о вспоротых? Неужели папа настолько плохо знает свою дочь, раз возомнил меня нигилисткой? Тем более непонятно, какое отношение лягушки имеют к моему отказу от спортивного образа жизни?

Когда я и думать забыла о нигилизме, пришла мама и дала мне книжку Тургенева «Отцы и дети».

– Держи, нигилистка! – потрепала она меня по волосам. – А сейчас собирайся, пойдем «шопиться».

Думаю, дедушка был бы недоволен тем, что его дочь так бессовестно использует заимствования из иностранной лексики в общении со мной.

Весь день мы с мамой болтались по магазинам. Покупали мне новую школьную сумку, ручки, тетради, физкультурную форму, сменную обувь…

Что ж, я оценила, насколько приятнее видеть во сне пьющую абсент Данаю, чем вешалки, прилавки и обувные коробки.

Открыла старенький томик Тургенева, пошуршала желтыми страницами и только хотела начать читать «Отцов и детей», как на меня напал чих. Я чихала и чихала, казалось, челюсть вот-вот выскочит изо рта. Пришел папа, запихнул Тургенева обратно в книжный стеллаж и сказал:

– Сонька, девушке умной быть необязательно, пойдем лучше свежим воздухом подышим. – И он схватил меня за руку. – Хочу видеть дочь веселой и румяной!