– Так и есть. – Он чуть отстранился, снова превращаясь в любезного кавалера. – Вот почему мне нужна исключительная жена, которая меня поддерживала бы и рожала сыновей для продления династии.

– Людовику я подарила только дочерей.

Он покачал головой:

– В этом целиком его вина. От меня родятся сыновья, не сомневайтесь, и наша империя протянется от границ Шотландии до самых Пиренеев, а наше влияние будет ощущаться гораздо дальше, поскольку мои родственники занимают многие троны, включая иерусалимский.

Она отметила про себя его самонадеянность, но в то же самое время поверила ему, и от этого по ее жилам, словно теплое вино, растеклось радостное предчувствие.

Церемония препровождения в спальню прошла официально и достойно, без бурного веселья. Это серьезное дело с точки зрения династии и политики. Один или двое попытались было расшуметься от выпитого вина, но их тут же усмирили. Постель усыпали лепестками светлых роз, а столбики балдахина украсили зелеными гирляндами. Возле кровати на маленьком столике со скатертью расставили вино и легкие закуски, спальню хорошо освещали свечи и лампы, заправленные ароматизированным маслом.

Алиенору и Генриха по отдельности раздели за ширмами их помощники, после чего подвели друг к другу в ночных сорочках. Епископ вновь связал их руки епитрахилью, как уже делал на церемонии бракосочетания, и благословил обоих, нарисовав крест на лбу каждого святой водой. Кровать также щедро окропили, после чего Алиенора и Генрих возлегли на нее. Только тогда гости удалились, оставив их вдвоем.

Генрих повернулся к Алиеноре и коснулся ее волос.

– Это цвет римской монеты, – сказал он и поднес прядь к своему лицу, чтобы вдохнуть аромат. – Пахнет как цветочный сад, посыпанный пряностями. Я весь день хотел это сделать.

Алиенора подалась ему навстречу, прошептав:

– Таких духов больше нигде не найти. Я привезла их из Иерусалима.

Их губы почти касались. Его рука отпустила волосы и слегка дотронулась до шеи.

– Они меня пьянят, – прошептал он. – Ты такая красивая.

Его слова пролились бальзамом на ее душу. Она медленно развязала тесемки на его рубашке.

– А ты молодой лев.

Он отстранился, чтобы стянуть рубашку, и она впервые увидела его тело – гибкое, юное, но очень сильное. Алиенора поняла, почему он так легко справляется с мощным боевым конем и правит людьми. Это действительно был молодой атлет – широкоплечий, с загорелым плоским животом. Легкий пушок золотисто-рыжих волос образовал на его груди крест, спускаясь узкой дорожкой к подвернутому поясу штанов, которые он надел под рубашку. Внезапно у Алиеноры пересохло во рту, все тело заныло, готовое к неге. Это было вожделение, не любовь, и в то же время нечто большее, чем похоть, ибо освящено церковью. К тому же оба сознавали свой долг успешно завершить брачную церемонию.

Мужчина сжал ей лицо мозолистыми ладонями и поцеловал. У него была мягкая борода, а губы еще мягче. Она ответила на его поцелуй и обняла руками за шею. Генрих потянулся к подолу сорочки и снял ее через голову. Алиенора почувствовала, как он возбужден.

Она не осталась неподвижной, поскольку ей хватило пассивности с Людовиком, а теперь она хотела быть равной. Алиенора поцеловала Генриха в грудь и слегка прикусила тугой сосок. Тот охнул и прижался к ней бедрами. Их разделяла лишь тонкая ткань, что действовало дико возбуждающе. Женщина перешла к его другому соску, а затем вернулась к шее. Он снова поцеловал ее, на этот раз крепче, увереннее. Она потянулась к тесемкам его штанов, развязала их и спустила вниз, а потом не удержалась от восхищенного возгласа, ибо он был великолепен и действовал гораздо смелее, чем вялый Людовик.

Генрих сдавленно засмеялся:

– Я готов и желаю исполнить свой долг, если ты готова исполнить свой.

Мужчина потерся бородкой о ее шею. Теперь пришла его очередь покусывать и ласкать. Алиенора буквально тонула в неге. Он перекатился на нее, и она ощутила его необузданный молодой пыл. Генрих содрогнулся, закрыл глаза, а она смотрела на него, пытаясь определить, насколько его хватит. Без лишнего промедления она направила его в свое тело и с радостью приняла.

Он охнул и задрожал, потом приподнялся на руках, замер на секунду и обрушился на нее с поцелуями. Она гладила его бока, проводя пальцами по ребрам, изгибам мускулистых ягодиц.

Генрих начал двигаться. Алиенора ожидала, что он быстро дойдет до финиша, но он проявил сдержанность и выносливость. Когда наконец завладел ее ртом, не прекращая сильных толчков, он довел ее до экстаза. Она припала к нему, вонзив ногти в его бицепсы и цепко обхватив ногами, пока он отдавал ей свое семя.

Задыхаясь, он отодвинулся от нее и нежно поцеловал.

– Полагаю, у нас не будет никаких трудностей во всем, что касается спальни, – сказал он с усмешкой.

– Не будет, – согласилась она.

Он обладал чувственностью и любил свое тело – не то что Людовик. Занимаясь любовью с Генрихом, она снова стала женщиной и поняла, что если будет думать об этом слишком долго, то расплачется, чего никак не стоило делать в его присутствии. Она ведь должна быть равным партнером.

Покинув постель, Генрих принялся расхаживать по спальне, словно пес, изучающий новую территорию. Его волосы поблескивали при свете свечей. Он взял с серебряного подноса финик и съел, рассматривая на стене гобелен со сценой соколиной охоты.

– Эта спальня принадлежала моей бабушке, – потягиваясь, пояснила Алиенора. – Помню, как она принимала здесь придворных, когда я была совсем ребенком.

– Я слышал рассказы о ней и твоем дедушке. – Он огляделся с удивленным блеском в глазах. – Неужели ее действительно звали Данжеросса?

– Да кто о них не слышал? – Алиенора дернула плечом. – Скандалы преследовали их, словно тени. Ради деда она оставила своего мужа, и они жили одной страстью, превратившейся чуть ли не в болезнь.

Она набросила на плечи одеяло и покинула кровать, чтобы плеснуть вина в кубок. Упоминание о бабушке заставило ее подумать о Петронилле, которая пошла в Данжероссу. Плохо, когда ты одержим чем-то или кем-то.

– Так ее прозвал дед, и, насколько я помню, она всегда откликалась на это имя, но по-настоящему ее звали Амоберга.

– Откуда же взялось прозвище?

– Слишком непредсказуемой и дикой она была. Они с дедом питали друг к другу страсть, выходящую за границы разумного, – это действительно напоминало какое-то сумасшествие. Но девочками мы любили развлечения, которые она устраивала в своих покоях. Любили слушать ее истории, когда она пребывала в хорошем настроении, но мы также и боялись ее, боялись той темноты, что поселилась в ее душе.

Генрих призадумался, но промолчал.

– Дед построил эту башню, чтобы разместить всех домочадцев, но эта комната всегда принадлежала только ей. Моя вторая бабушка удалилась в аббатство Фонтевро.

– Там аббатиса моя тетка, – сказал Генрих. – Сестра моего отца, Матильда. А моя сестра Эмма живет там в светском доме для женщин.

– Сестра?

– Да. Сводная. У них с Амленом одна мать, так что Эмму в основном растила тетушка.

– Она собирается стать монахиней?

Генрих покачал головой:

– Нет, если вдруг у нее не проявится к тому склонность. Хочу попросить тебя об одном одолжении: пока я буду в Англии, навести ее в Фонтевро.

– Конечно.

– Я бы также попросил тебя рассмотреть возможность взять к себе Эмму в качестве одной из твоих придворных дам. Она послушна, превосходно вышивает. Мне кажется, вы с ней поладите.

– Как пожелаешь, – согласилась Алиенора, заинтригованная.

Интересно будет познакомиться с тетушкой Генриха и его сводной сестрой, к тому же ее долг, как жены Генриха, налаживать связи с его родственниками и способствовать их продвижению.

– Да, желаю, спасибо. – Он выпил вина и, взяв второй финик, угостил ее.

Она облизнула его пальцы, ставшие липкими. Генрих запустил пятерню в ее волосы и поцеловал в губы, снова возбудившись. Подхватив Алиенору на руки, он понес ее в постель.

Во второй раз все происходило медленнее, но с бо́льшим пылом. Генрих едва не всхлипнул, достигнув вершины наслаждения, Алиеноре же, вцепившейся в него изо всех сил, казалось, будто ее протащили через сердцевину бури. На этот раз, когда их тела разъединились, он положил на нее руку и через секунду заснул.

И впервые с тех пор, как закончилось детство, она почувствовала себя защищенной. Теплое тело рядом, сильные руки, обнимавшие ее, вселяли чувство покоя. В первые дни брака Людовик прижимался к ней из-за собственной потребности, а с Жоффруа у нее не было шанса вот так полежать рядом; но от Генриха исходила уверенность, они теперь муж и жена, и ей больше не нужно бояться.


Генрих проснулся рано утром, чувствуя довольство и негу во всем теле. Ставни были открыты, и через окно лился яркий южный свет. Балдахин остался поднятым еще с прошлой ночи, и Генрих полежал немного, свернувшись калачиком, рядом со своей молодой женой. Она тихо дышала, раскинув золотистые волосы по подушке. Он приподнялся на локте, чтобы хорошенько ее рассмотреть. Дело сделано. Аквитания теперь принадлежит ему, как и эта прекрасная герцогиня. Их союз превзошел все его ожидания. Она знает, как ублажить мужчину и при этом самой получить огромное удовольствие. А какие у нее гладкие руки, какие длинные, прохладные пальцы… Ему понравилась тонкая белая кожа ее шеи, маленькая ямочка прямо под ухом, идеальные изгибы лба, щеки, скулы. Он бы ничего не стал менять. Генрих нежно погладил ее руку от плеча до кисти, восхищаясь светлой шелковистой кожей, и вспомнил, что говорил про герцогиню отец: ему следует ее опасаться и всегда одерживать верх. Так тому и быть. Он любыми средствами добьется ее верности и поддержки.

Алиенора сонно открыла глаза и улыбнулась. Генрих отпрянул, слегка смутившись, что его застали за таким занятием, как разглядывание спящей. Даже после того, что между ними произошло, они по-прежнему были чужими – нельзя же, в самом деле, ее сравнить с одной из лагерных шлюх, с какой он мог бы пошутить и покувыркаться средь бела дня. Сев в кровати, он начал одеваться.