(Англия) Элизабет Чедвик - Летняя королева

– В таком случае ему, видимо, не следовало жениться на мне, – пробормотала Алиенора и повернулась лицом к стене, не желая разговаривать с Аделаидой.

Она была так огорчена и слаба после потери крови, что не нашла сил спорить.

Рауль де Вермандуа взглянул на дрожащую Петрониллу, которая появилась из спальни Алиеноры с заплаканным лицом. Он пришел лично выяснить, как дела у молодой королевы, а не послал слугу: от того могли отмахнуться и отправить восвояси ни с чем.

– Дитя мое, – ласково заговорил он, – что случилось?

Петронилла покачала головой.

– Алиенора потеряла ребенка, – срывающимся голосом сообщила она. – Это было ужасно, и старая ведьма так с ней жестока.

– Ты имеешь в виду королеву Аделаиду?

Петронилла взглянула на него сквозь слезы:

– Я ее ненавижу.

Де Вермандуа погрозил ей пальцем.

– Так говорить неосмотрительно, – предостерег он девочку, переваривая новость о выкидыше. – Она всем сердцем заботится о благополучии твоей сестры.

– Нет у нее никакого сердца, – возразила Петронилла, шмыгая носом.

– Даже если королева Аделаида не согласна с твоей сестрой по каким-то вопросам, она сделает все, чтобы помочь ей восстановить силы, потому что это и в ее интересах. – Рауль обнял Петрониллу за худенькие плечи. – Тебе следует соблюдать осторожность. Мне ты можешь говорить все, я никому не скажу, но другим доверять нельзя, иначе быть беде. Полно, doucette, вытрем слезки. – Он осторожно промокнул ей лицо мягким рукавом своей рубашки и пощекотал под подбородком, пока она не улыбнулась.

– Мне нужно обратно к сестре, – сказала Петронилла. – Я не хотела, чтобы она проснулась и увидела меня в слезах. – У нее опять задрожал подбородок. – Кроме нее, у меня никого нет.

– Дитя мое, – Рауль осторожно провел по ее лицу указательным пальцем, – ты не одна, никогда так не думай. Можешь приходить ко мне с любой проблемой.

– Благодарю, сир. – Петронилла потупилась.

Рауль смотрел ей вслед, когда она пошла обратно в спальню, и его охватил странный приступ нежности. При дворе он пользовался репутацией дамского угодника. Иногда дело заходило дальше взглядов и болтовни, и на его счету уже было несколько побед – вполне достаточно, чтобы дядя его жены, ханжа Тибо из Шампани, по привычке кривя губы, называл его потаскуном. Быть может, он и потаскун, но вполне безобидный; это было в его характере, точно так же как вечное недовольство Тибо и религиозность Людовика. Петронилла была слишком юной, чтобы пользоваться особым его вниманием. Он испытывал к ней добродушное сочувствие, не больше, но в то же время его хищные инстинкты распознали в ней потенциал. В не столь отдаленном будущем она обещала расцвести в прекрасную молодую женщину, желанную по многим причинам. Тот, кому Петронилла достанется в жены, будет щедро благословлен.

Стоя у высокого окна, выходящего во двор, Людовик раздраженно смотрел на собравшуюся толпу. Уши чуть не лопались от неприятного гула – это выли матери и дети. Горожане Пуату и вассалы, замешанные в мятеже, собрались, чтобы выслушать его решение; насколько они знали, Людовик намеревался забрать их детей в качестве заложников. Король пришел в ярость, когда они послали гонца в Париж, умоляя о вмешательстве Алиеноры, и не меньше разъярился, что Сугерий посчитал своим долгом примчаться в Пуатье для наведения порядка.

– Я так сказал, чтобы вселить в них страх, – рычал он через плечо Сугерию. – Неужели ты думаешь, у меня есть время и возможность рассылать их отпрысков по всей Франции? Пусть себе помучатся чуть дольше, а потом я объявлю, что взамен их клятвы никогда больше не бунтовать они могут ступать с миром, но пусть усвоят этот урок. Люди будут благодарны за снисходительность и только привяжутся ко мне. – Он взглянул на аббата с бешенством. – Тебе бы следовало больше мне доверять.

Клирик сомкнул кончики пальцев обеих рук.

– Сир, нам сообщили, что вы всерьез намерены взять заложников, а мы знали, что это вызовет большие неприятности и волнения.

– А ты не отдашь мне бразды правления, ведь так? – огрызнулся Людовик. – Ты такой же, как все. Хочешь командовать мною, словно я все еще ребенок, когда, видит Бог, я давно вырос.

– Сир, это не так, – спокойно возразил Сугерий. – Все достойные правители прислушиваются к советам. Отец ваш это понимал, а никто не обладал бо́льшим величием, чем он, притом что Бог – самый великий из всех.

Людовик ненавидел, когда его сравнивали с отцом. Он знал, что из-за молодости никто не считает его ровней прежнему королю.

– Бог меня выбрал, я стал помазанником у него на виду, – отрезал он и пошел прочь, поставив официальную точку в разговоре.

Голос у Людовика был жидковатый, поэтому заявление о прощении произнес за него Вильгельм, епископ Пуатье, а сам король и Сугерий стояли рядом. Толпа во дворе восторженно взревела. Отовсюду раздавались возгласы благодарности и облегчения. Женщины всхлипывали, прижимая к груди малышей. Мужчины обнимали своих жен и сыновей. Людовик наблюдал за ликованием, не испытывая удовлетворения. Прибытие Сугерия означало, что все теперь посчитают это заслугой аббата, а не его: он попал в тень, тогда как готовился оказаться в лучах солнца.

Людовик выслушивал клятвы и обещания людей, чьих отпрысков он столь великодушно освободил, а сам терзался дурным расположением духа, который, как свинцовая корона, сдавил ему лоб и вызвал тупую боль. Как только двор опустел, король удалился в свои покои, намереваясь побыть в одиночестве, но Сугерий последовал за ним и закрыл дверь.

– Я не сказал вам раньше, сын мой, потому как не хотел отвлекать вас от дела, – тихо произнес аббат, перейдя на доверительный тон, – но, когда я уезжал, королева была нездорова.

Людовик взглянул на аббата с внезапной тревогой:

– Что это значит – «нездорова»?

– После мессы в праздник святого Дионисия с ней случился обморок. – Клирик помолчал, потом глубоко вдохнул. – Сир, с сожалением должен сообщить вам, что она выкинула ребенка.

Людовик поймал сочувственный взгляд Сугерия и отпрянул.

– Нет! – Он яростно покачал головой. – Нас благословила Пресвятая Дева!

– Сожалею, что принес вам такое известие. Искренне, от всей души сожалею.

– Я тебе не верю!

– Тем не менее это правда. Вы же знаете, я бы не стал делать ложных утверждений.

В душе Людовика разверзлась пропасть. Как будто кто-то разорвал его грудную клетку и залез внутрь, чтобы вырвать сердце.

– Почему? – воскликнул он и согнулся пополам, обхватив себя руками, чтобы сдержаться.

Мир, который он считал таким идеальным, оказался грязным. То, что даровала им в Ле-Пюи Пресвятая Дева Мария, Она же и забрала, и Людовик не понимал причин. Если это случилось в праздник святого Дионисия в его родном аббатстве, значит это какой-то знак. Он очень старался исполнять волю Господа, быть хорошим королем, – выходит, провинилась Алиенора. Но ведь она такая красивая и чудесная, как чистый хрусталь. Ему стало плохо. Все утро Сугерий скрывал от него известие, словно поджидая подходящий момент, чтобы вспороть ему брюхо, – знал и молчал.

Сугерий произносил какие-то слова утешения, но они ничего не значили для Людовика, и он с удивлением обнаружил, что маленький аббат вызывает у него чуть ли не отвращение.

– Убирайся! – всхлипнул король. – Вон! – Он принялся озираться в поисках чего-то, что можно швырнуть, но под руку попалась лишь деревянная статуэтка Пресвятой Девы, и, несмотря на охватившее его горе, он сдержался, не бросил, только схватил маленькую фигурку и потряс ею перед священником. – Этого не должно было случиться! – рыдал он.

– Сир, не следует так… – Сугерий умолк на полуслове и обернулся к гонцу, который привез весть, что вассал Алиеноры, Гильом де Лезе, сеньор Тальмона, отступил от своей клятвы и забрал себе белых кречетов, специально разводимых исключительно для пользования герцогов Аквитанских.

Птицы являлись символом достоинства, власти и доблести правящего дома, и выходка смотрителя была не только личным оскорблением, но и прямым вызовом.

Людовик расправил плечи и тяжело задышал, словно старался поглотить весь воздух в комнате. Новость разозлила его, заставив вспыхнуть бешенством.

– Если де Лезе не хочет сам прийти и присягнуть на верность нам, – прохрипел король, – значит мы отправимся к нему. И прежде чем он умрет, он поползет ко мне, сожалея о том дне, когда родился…

Отдыхая у себя в спальне, Алиенора наблюдала за Петрониллой, которая учила свою белую пушистую собачку Бланшетту сидеть на задних лапках, выпрашивая лакомства. Песика подарил ее сестре Рауль де Вермандуа.

– Ну разве не умница? – приговаривала Петронилла, размахивая кусочком оленины перед собачьим черным носом.

Бланшетта погарцевала секунду на задних лапках, прежде чем хозяйка скормила ей мясо, щедро осыпая похвалой.

– Умнейшая собака во всем христианском мире. – Алиенора выдавила из себя улыбку.

Прошел месяц с тех пор, как она потеряла ребенка. Молодое и сильное тело быстро шло на поправку, но королева теперь часто плакала и грустила. Хотя ребенок был слишком мал, чтобы получить душу, она остро переживала его потерю, как и свою неспособность исполнить долг.

Священники молились с ней ежедневно, и даже приезжал Бернар Клервоский со своими советами и соболезнованиями. Чувствуя антипатию к этому человеку, но понимая, насколько он влиятелен, она постаралась не возражать ему открыто, однако их отношения не потеплели, и он продолжал обращаться с ней как с ветреной и пустой девчонкой, нуждающейся в строгих наставлениях.

Кусочки оленины закончились, Бланшетта зевнула и растянулась перед камином, чтобы поспать. Равнодушная к рукоделию, Петронилла в редком порыве добросердечия предложила сестре помассировать ступни.