Не удерживай меня своими слезами, Летняя Гроза. Твоя печаль ослепит мой дух в этом мире, в котором я больше не хочу оставаться. Отпусти меня с миром. Иди и не оглядывайся. Не зови меня с собой, когда мое сердце рвется навстречу тому, что ожидает меня по ту сторону смерти.

Летняя Гроза проглотила слезы и кивнула.

— Я буду скучать по тебе, бабушка, — с запинкой прошептала она.

— Я буду думать о тебе и смотреть, как ты вырастаешь в красивую молодую женщину, а ты будешь именно такой, я знаю, — пообещала Утиная Походка.

Попрощавшись, Таня повела свою маленькую дочь вперед. Они ни разу не оглянулись, только две пары золотистых глаз блестели от слез.

Племя шло в течение трех нескончаемых холодных дней. У Птичьего Перышка случился выкидыш, четверо самых маленьких детей замерзли в пути насмерть. Их тела закопали в глубокий снег и двинулись дальше. Еще двух малышей спас их отец. Он зарезал свою лошадь и поместил детей в теплую утробу животного. Один из раненых воинов не оправился от своей раны.

В конце третьего дня они добрались до лагеря Неистового Коня, голодные и измученные. Индейцы сиу встретили их с распростертыми объятиями, оплакали вместе с шайеннами их потери и поделились кровом и скудными запасами еды. Шайенны и сиу объединили свои силы в войне против алчных и жестоких белых людей, их сердца ожесточились гневом, ненавистью и жаждой мщения.


В тот год весна в Черные Горы пришла поздно. И, хотя сиу разделили со своими братьями шайеннами все, что имели, этого было недостаточно. Дети все время плакали от голода, и сердце у Тани просто разрывалось от сострадания. В каждом вигваме жили по четыре-пять семей, и, хотя никто не жаловался, теснота была страшная. Не у всех была одежда, чтобы выйти на улицу. По ночам под одним одеялом спали по несколько человек, и все равно холод пробирал до костей, к тому же сырая земля источала влагу. Дети и старики слабели от голода и холода, многие из них заболели и умерли, не дождавшись тепла. Но наконец весна наступила, а с ней пришли теплые ветры.

— Я не думал, что все так получится, — сказал Тане Пума, прижимая ее к себе, исхудавшую и дрожащую. Говорил он тихо, чтобы не потревожить остальных обитателей вигвама. Ночь была холодной и ясной, сон не шел к Пуме из-за нескончаемых мыслей о судьбе семьи и племени.

В отсвете едва теплящегося огня он смотрел на заострившиеся черты Таниного лица, провел пальцами по выступающим ключицам.

— Как ты похудела, моя родная. Я видел, как ты отдавала свою пищу детям, и мне ты всегда накладываешь больше, чем себе. Так не может продолжаться, Маленькая Дикая Кошка, иначе ты ослабнешь и заболеешь.

— Ты воин, Пума, и наш вождь. Тебе нужно больше сил, чтобы охотиться и защищать нас. А дети… Да как я мог есть, когда их глазенки следят за каждым куском, который я отправляю в рот? Они молчат, но их лица молят о еде, чтобы унять постоянный голод. Иногда мне кажется, что я уже не помню, что значит быть сытой и согревшейся, и не знаю, наступит ли еще такой момент.

— А ведь ты никогда не жалуешься. И все время помогаешь другим, — сказал Пума. — Глядя на тебя, мне становится стыдно за себя.

— Зачем стыдиться себя, если ты ничего не можешь изменить?

Вздохнув, он попытался объяснить:

— Когда я украл тебя с поезда, я знал, что твоя жизнь будет очень отличаться от того, к чему ты привыкла. Но ты освоилась и не испытывала потом неудобств. Я гордился тем, как хорошо ты постигла наши обычаи, как быстро стала одной из нас. Ты была сильной и решительной, а потом очень скоро ты украла мое сердце.

Тогда все было иначе. Я был молодым воином, горячим и гордым собой. Я никогда не сомневался в своей способности обеспечить племя всем необходимым и защитить свой народ. По равнинам бродили стада бизонов, олени разгуливали так же свободно, как люди. Белых было так мало, что мы не думали о них как о реальной угрозе. Наш мир был таким, каким был с незапамятных времен.

А потом за несколько лет все изменилось. И я больше не могу добыть достаточно шкур, чтобы моя прекрасная жена сшила для нашей семьи одежду, мне нечем покрыть свой вигвам. Мы живем в вигваме, который нам дали. И одежду, которую мы носим, до нас носили другие люди. День за днем я вижу, как моя жена и дети худеют от голода, и мое сердце разрывается от горя и стыда. Я больше не в состоянии обеспечить и защитить свою семью и народ, как подобает воину — вождю шайеннов.

Подавив рыдание, Тани взяла лицо мужа в ладони.

— Пума, любимый мой, не вини себя! Во всем этом нет твоей вины. Ты всегда был на высоте Вина лежит на солдатах, которые нападали, грабили и жгли наши деревни. Виновата беспредельная алчность белых людей, которым нужны все новые земли и золото. Это они убили наших друзей и родных. Оки уничтожили бизонов и истребили дичь. Они украли наши земли и нашу привычную жизнь.

Ни ты, ни другие вожди ничего не могли сделать, чтобы предотвратить это. Белых слишком много, индейцев слишком мало. И с каждой луной с востока приходит все больше поселенцев и все больше солдат, чтобы защищать их. И с каждым новым пнем они отнимают у нас все новые куски земли. Мы хотим, но не можем ничего изменить. Мы пытались, но ничего не помогло, и мое сердце тоже болит. Нет, Пума, ты ни в чем не виноват. Ты хороший муж и вождь племени, и я всегда буду любить и уважать тебя.

— Хотя, возможно, я не заслуживаю ни того, ни другого, — пробормотал Пума. — По правде говоря, я не заслуживаю такой любящей и терпеливой жены, как ты, моя Дикая Кошка. Даже сейчас, когда ты так нуждаешься в отдыхе, ты слушаешь меня и пытаешься помочь мне. Разум говорит мне, что ты права, но при виде голодных и дрожащих от холода детей я слышу только голос сердца. Моя душа тоскует по былым дням, по быстро исчезающему укладу жизни. И из глубины моего отчаяния поднимаются гнев и негодование. Как лесной пожар, разрастается всепоглощающая ненависть, и она не погаснет, пока я не отомщу тем, кто исковеркал жизнь моего народа.


Возможность отомстить, по крайней мере одному из самых ненавистных врагов, представилась Пуме даже скорее, чем он ожидал. Но сначала нужно было выжить и восполнить потери. С помощью воинов сиу шайенны отправились на охоту в священные Черные Горы и вернулись, добыв значительное число антилоп и оленей, на равнинах им посчастливилось подстрелить несколько бизонов. Но, хотя это во многом поправило питание племен, чтобы окончательно оправиться от голодной зимы и весны, требовалось значительно больше.

Помощь пришла неожиданно. В первую неделю мая к лагерю подъехали два фургона, тщательно охраняемые воинами сиу и шайеннами верхом на конях. Услышав шум, Таня вышла из своего вигвама и подошла к толпе, собравшейся у фургонов. Со своего места она разглядела, что возницы, стройные молодые люди, были белые.

— Боже мой, Таня! Отзови этих людей, пока они не сняли с нас скальпы! Скажи им, что мы приехали с миром!

Потрясенная Таня вгляделась в первого возницу. Это был Джереми Мартин Филд — ее дорогой маленький двоюродный брат Джереми! Только он больше не был маленьким. Она и забыла, что он уже стал молодым человеком, что ему двадцать лет и он практически взрослый человек.

— Джереми! — воскликнула она, удивление сменилось радостью, лицо ее озарило улыбка.

Когда Таня стала пробираться поближе к фургонам, второй возница снял шляпу. Грива вьющихся темных волос упала на «его» плечи, и Таня вскрикнула от новой неожиданности, потому что узнала мать Пумы, Рэчел.

— Рэчел! Джереми! Откуда вы взялись? Как вы нашли нас? Что случилось?

Вопросы так и сыпались, пока она пыталась осознать происходящее.

— Ты ведь не поверишь, если я скажу, что мы приехали просто повидать вас? — спросил, улыбаясь, Джереми, белозубая улыбка осветила загорелое лицо. Он откинул со лба прядь выгоревших на солнце светлых волос, зеленые глаза его искрились удовольствием.

Таня рассмеялась.

— Ну да, а в фургонах ваш багаж.

Рэчел спрыгнула на землю и отряхнула запылившиеся брюки.

— Не верь ни одному его слову, Таня. Ты ведь знаешь, насколько я не выношу жизни с шайеннами. Я бы не приехала без необходимости.

— И все равно я не понимаю, — проговорила Таня, наблюдая, как Джереми спускается со своего сиденья на землю. И когда он успел вырасти в такого высокого, стройного и красивого мужчину? Еще совсем недавно он был мальчиком, а теперь приходится запрокидывать голову, чтобы заглянуть в его глаза.

— Сначала мы нагрузили один фургон, — начала Рэчел. — Когда услышали, в какое тяжелое положение вы попали, мы решили, что надо как-то помочь вам.

— А как вы узнали? Откуда вы могли узнать о наших трудностях?

Лицо Джереми потемнело.

— Слухи распространяются быстро, когда болтливые солдаты хвастаются, что разорили несколько индейских деревень. Наша семья пришла в ярость, когда мы узнали, что деревня Пумы была сожжена дотла. Поначалу мы даже не знали, живы ли вы.

— Это было ужасно, просто ужасно, — мрачно сказала Таня.

— По пути сюда мы потеряли нескольких человек. Мы с облегчением узнали, что Пума и большая часть его людей спаслись. Но мы понимали, что вам не хватит пищи. — Рэчел указала на один из фургонов. — Мы забрали со складов твоего дяди Джорджа какую было можно провизию и прихватили одеяла. Там много всякой утвари, ткани, несколько пар ножниц, ножи — нам показалось, что все это вам пригодится.

Золотистые глаза Тани наполнились слезами.

— И вы рисковали жизнью, чтобы доставить все это сюда.

— Ты не знаешь и половины всей истории! — вмешался Джереми. — Ведь мы отправились только с одним фургоном. Во втором — кое-что, что удалось прихватить по дороге.

— И если отбросить тот факт, что всю неделю мы ехали, опасаясь преследования, достаточно упомянуть о том, какой вонючий запах исходит от этой жуткой поклажи! — заявила Рэчел, закатывая глаза.