Вот они, напоминания о Руби, лежат в том виде, в каком он их оставил: что-то сложено стопками, что-то разбросано в беспорядке. Здесь были фотографии в рамках и без, ракушки, которые они вместе собирали на пляже, несколько засушенных цветов. Дин порылся наугад и достал небольшую полоску черно-белых снимков, сделанных в кабинке моментальной фотографии на местной ярмарке. Руби фотографировалась на коленях у Дина, слегка обнимая его и наклонив к нему голову. Сначала она улыбалась, потом хмурилась, потом показала камере язык, а на последнем снимке они целовались.

Ему было больно вспоминать Руби даже отвлеченно, а уж идти по следам их детства, запечатленным на фотографиях, и вовсе было все равно что глотать битое стекло. Они познакомились в раннем детстве и уже тогда стали лучшими друзьями. Позже они вместе нырнули в сладкий омут первой любви и в конце концов были выброшены на неприветливый каменистый берег. Дин помнил, как все кончилось, и этого было достаточно.

Он бросил фотографии в ящик и ногой закрыл его.

Кто-то постучал в дверь. Дин открыл. На пороге стояла Лотти с большой пластиковой сумкой в руках.

— Я ухожу в магазин, холодильник не морозит лед, придется взять у них.

— Я могу сам…

— Ни в коем случае. Тебе нужно побыть с Эриком. — Лотти улыбнулась и сунула ему в руку бокал для шампанского с какой-то густой розовой жидкостью. — Это его лекарство, ему как раз пора его выпить. До свидания.

Лотти ушла, а Дин остался — взрослый мужчина в мальчишечьей комнате с обезболивающим в бокале из-под шампанского.

Он медленно подошел к комнате Эрика. Дверь была закрыта. Дин постоял в коридоре, вспоминая времена, когда двери в их комнаты не закрывались. В детстве они с Эриком могли ворваться друг к другу когда угодно.

Дин повернул ручку и вошел. В комнате было душно и слишком жарко, занавески на окне были задернуты. Эрик спал.

Дин тихо подошел к кровати, поставил бокал на тумбочку и хотел уйти.

— Надеюсь, это моя «Виагра», — сонно пробормотал Эрик.

Он зашевелился, нажал какую-то кнопку, кровать пришла в движение, приподняв его до полусидячего положения.

— На самом деле это двойная порция текилы. Для экономии времени я добавил пару ложек противорвотной микстуры.

Эрик засмеялся:

— Ты не даешь мне забыть прощальную вечеринку у Мэри-Энн.

— Да уж, та бесславная ночь незабываема.

Дин отдернул занавески и открыл окна. В комнату проник тусклый свет дождливого серого дня.

— Спасибо. Лотти, дай Бог ей здоровья, думает, что мне нужны тишина и покой. Мне не хватило духу признаться, что я стал побаиваться темноты. Слишком похоже на гроб. — Он усмехнулся. — Я и так скоро там буду.

Дин повернулся к брату:

— Не говори об этом.

— О смерти? Почему? Я ведь умираю и не боюсь этого.

— Черт, еще одна такая неделька, и я буду ждать смерти с нетерпением. — Эрик с нежностью посмотрел на брата. — А о чем я должен говорить? О том, как «Моряки» сыграют в следующем сезоне? Или, может, о ближайших Олимпийских играх? Или обсуждать с тобой долговременные последствия глобального потепления? — Эрик со вздохом откинулся на подушки и тихо произнес: — Когда-то мы были очень близки.

— Я знаю.

Дин подошел ближе. Эрик зашевелился, пытаясь повернуться, чтобы посмотреть на брата. Внезапно он побледнел от боли. Дин это заметил.

— На, выпей, — сказал он быстро, подавая обезболивающее.

Руки Эрика дрожали. Он взял бокал и поднес его к бескровным губам. Сделал глоток, поморщился и допил до конца.

— Эх, мне бы сейчас стакан «Маргариты» из ресторанчика Рея и хорошую порцию мидий! — с улыбкой проговорил он.

— «Маргарита» и морепродукты? Это при том, как ты переносишь спиртное? Прости, братец, но мысль не слишком удачная.

— Мне давно не семнадцать. Я больше не глушу спиртное стаканами, пока обратно не полезет.

Слова Эрика живо напомнили Дину о том, как сильно они отдалились. Мальчишками они знали друг о друге все, повзрослев, они стали чужими.

— Лекарство поможет? — спросил Дин..

— Конечно, через десять минут я cMoiy одним махом перескакивать с крыши одного небоскреба на другой. — Эрик замолчал и нахмурился. — А что, собственно, означает это «одним махом»? И почему я раньше об этом не задумывался?

— В любом случае это лучше, чем летать. Даже первым классом. Я вспоминаю свой полет как кошмарный сон.

Эрик улыбнулся:

— Настолько плохо даже в первом классе? Не забывай, что ты говоришь с бедным школьным учителем, которого к тому же лишили наследства.

— Извини, я просто пытался поддержать беседу.

— Не надо. Я умираю, мне не нужно убивать время светской болтовней. Дин, всю нашу взрослую жизнь мы говорили обо всем, кроме того, что на самом деле важно. Я понимаю, это наследственное, но у меня больше нет времени на ерунду.

— Если ты еще раз напомнишь мне, что умираешь, клянусь Богом, я сам тебя убью! Неужели ты думаешь, что я могу забыть?!

Эрик рассмеялся:

— Слава Богу! Впервые за десять лет ты заговорил как брат, которого я знал. Приятно сознавать, что он до сих пор жив.

Дин немного расслабился.

— А я рад твоему смеху. Давно его не слышал.

Он неторопливо подошел к комоду, на котором в беспорядке стояли фотографии. В основном это были детские снимки Эрика и Дина, но был один, на котором, обнявшись, стояли трос — Эрик, Дин и еще один мальчик, член их футбольной команды. Все это выглядело вполне заурядно, но сейчас, глядя на Эрика, Дин не мог не задуматься. Неужели разница между ним и братом существовала уже тогда, просто он не замечал очевидного?

— Лучше бы я никогда не говорил тебе, что я гей.

Эрик словно прочитал его мысли. Дин пока не подготовился к подобному разговору, но у него не было выбора. Эрик бросил его в холодную воду, на глубину, и теперь ему оставалось только плыть.

— Довольно трудно сохранить в тайне, что живешь с мужчиной.

— Люди постоянно это делают… то есть хранят тайну. Но я был так наивен, что мне хотелось с тобой поделиться. — Эрик приподнял голову с подушки и посмотрел на Дина. — Я знал, что родители с этим не смирятся, но ты… — Его голос дрогнул. — От тебя я такого не ожидал. Ты разбил мне сердце.

— Я не хотел.

— Ты перестал мне звонить.

Дин вздохнул, думая, как объяснить брату.

— Ты уехал в колледж и поэтому не знал, что здесь творилось. А у нас разыгралась драма под названием «Распад семьи Бридж». Событие попало на первые полосы всех газет. А потом… мы с Руби расстались.

— То-то я гадал, что между вами произошло. Я думал…

Эту рану Дин пока не был готов бередить.

— Было чертовски скверно, — быстро сказал он. — Я позвонил матери и потребовал, чтобы меня перевели в Чоут, где, заметь, я столкнулся с кучкой чванливых надменных богатых деток. Мне там страшно не понравилось. Я не мог ни с кем подружиться. Но каждое воскресенье вечером мне звонил брат, и я всю неделю жил ожиданием этого часа. Ты был не просто моим лучшим другом, ты был единственным. И вот однажды ты забыл позвонить. — Дин вспомнил, как целый день прождал у телефона. Это повторилось и в следующее воскресенье, и через неделю. — Когда ты наконец позвонил, то рассказал про Чарли.

— Ты чувствовал себя покинутым, — тихо сказал Эрик.

— Не только. Мне начало казаться, что я вообще тебя не знал, что все, что ты говорил мне раньше, было враньем. Ты же хотел говорить лишь о Чарли. — Дин пожал плечами. — Мне было семнадцать, я страдал от разбитого сердца. Думаешь, мне нравилось слушать про твою любовь? И конечно, мне было трудно смириться с мыслью, что ты полюбил мужчину.

Эрик откинулся на подушки.

— Когда ты перестал отвечать на мои звонки, я решил, что ты меня возненавидел. Позже ты стал работать в семейной фирме, и я сбросил тебя со счетов. Я никогда не думал, каково приходится тебе. Извини.

— Я тоже прошу прощения.

— И куда заведут нас эти извинения?

— Кто знает? Сейчас я здесь, разве этого не достаточно?

— Нет.

Дин вдруг понял, чего добивается Эрик.

— Ты хочешь, чтобы я вспомнил, какими мы были? Вернуться в прошлое, а потом наблюдать, как ты умираешь? По-моему, не слишком удачный план.

Эрик протянул руку и накрыл пальцы брата своими — холодными, дрожащими.

— Мне хочется, чтобы, пока я жив, хоть кто-нибудь в семье меня любил. Неужели я прошу слишком многого? — Он закрыл глаза, видно, разговор отнял у него последние силы. — Черт! Кажется, я слишком тороплю события. Мне нужно время, будь оно проклято. Ты можешь сделать одну вещь? Можешь просто посидеть со мной, пока я не засну?

— Конечно. — Горло Дина сжал спазм.

Эрик заснул, но, даже когда его дыхание выровнялось, а рот приоткрылся во сне, Дин оставался в комнате. Он по-прежнему не знал, что сказать брату, когда тот проснется. Он готов был отдать все свое состояние — да что там состояние, нес, чем он владел или мог взять взаймы! — в обмен на то, что раньше не особенно ценил. На то, в чем Эрик больше всего нуждался. На время.

Допрыгав на одной ножке до туалета и вернувшись обратно, Нора запыхалась, у нее закружилась голова. Она перебралась на кровать и прислонилась спиной к шаткой деревянной спинке. Нора понимала, что должна обращаться с Руби очень бережно, считаться с ее болью. При этом она никогда не забывала, что сама стала причиной этой боли. Она понимала, что Руби нельзя торопить, нужно дать ей возможность сделать первый шаг к примирению. Как бы Норе ни было трудно и горько, она не собиралась идти напролом и форсировать события.

Но Руби всегда обладала способностью пробуждать в ней худшее. Зачастую обе говорили друг другу такое, о чем впоследствии жалели.

Например, Руби прекрасно знала, что каждый раз, когда она холодно произносит слово «Нора», сердце матери пронзает боль. Таким способом Руби напоминает ей, что они друг другу чужие.