Я переживала, что она может назвать меня фриком, когда увидит все эти кресты в моем доме и повсюду развешенные картины с Иисусом, но она никогда так не называла меня. В действительности, по воскресеньям она стала ходить в мою церковь только для того, чтобы мы могли с ней чаще общаться.

Вот как появились Пятничные Вечера.

Моим родителям стало интересно, кто эта новая девочка в церкви. Я сказала им, что в один из дней увидела ее, смотрящую на церковь, так что я рассказала ей все о Боге, о том, чтобы быть спасенной Иисусом, что подействовало на них так, как, я знала, и должно было. Это был первый раз, когда я соврала им. Той ночью я не могла уснуть из-за чувства вины.

Однажды Сэм спросила их, могу ли я остаться у нее дома с ночевкой. Моему отцу это не понравилось, и он просто отказал ей. Вот тогда Сэм и выдала эту слезливую историю о том, что она единственный ребенок, ее мама работает по ночам, а ей одиноко. Отец предложил ей ночевать в нашем доме. Моя мама запротестовала, сказав, что у нее и так сотня разных дел, и она не собирается включать в них еще и ночевки, поэтому она присоединилась ко мне и Сэм, и убедила моего отца в том, что это поможет Сэм найти ее путь к Иисусу. В конце концов, он поддался на эту затею.

Прежде чем я со своими родителями приехала в первый раз в пятницу к ней домой, Сэм вынудила своего брата и его друзей выдраить весь дом. Когда мы зашли в дом, запах был таким, как будто в этом месте взорвался освежитель воздуха, мы с родителями закашлялись от этого запаха.

Дэн и парни сделали все, чтобы не оказаться поблизости, чтобы мои родители поверили, что Сэм была единственным ребенком в семье, иначе я бы гарантированно никогда не ступила на порог этого дома. Она даже умудрилась привести домой свою маму, Энжи, чтобы она подыграла нам.

Энжи была идеальной хозяйкой, она благодарила моих родителей за, своего рода, ценное влияние, оказанное на ее дочь, и что она заметила изменения, когда Сэм начала посещать церковь. Они проглотили это, как пирог на День Благодарения.

Вот так у меня сформировалась семья вне дома. Семья, которую я любила всем своим сердцем, для которой я сделала бы все, что угодно. Я знаю, они чувствовали то же самое, потому что на протяжении многих лет я видела, как они даже не позволяли никому общаться со мной. Они приняли меня; по причинам, которых я не понимала, тем не менее, я была им признательна за это. Они стали моим убежищем.

Глава 1


— Переодень свою племянницу, прежде чем уйдешь! — кричит мне мама с кухни.

Я практически у задней двери, в сантиметре от свободы. Я громко вздыхаю, зная, что мама не услышит, иначе я бы не осмелилась.

Нехотя направляюсь на кухню, где уже началось приготовление ужина. В этот раз, помимо еды, достаточной для родителей и меня, здесь хватит для Лорен, ее мужа и их троих детей. Четвертый растет в животе моей сестры. Четверо детей за пять лет. То же самое скоро будет и у меня.

Я трясу головой. Не могу думать об этом. Это вечер пятницы, мой любимый вечер на неделе. Вот на чем я хочу сфокусироваться.

Моя годовалая племянница сидит на высоком детском стульчике. Ее еда вместо рта, в основном, на одежде и лице. Она визжит от радости, когда я поднимаю ее, болтая на каком-то тарабарском языке. Несмотря на то, что переодевать ее для меня мука, рядом с ней мое сердце смягчается. Я тыкаю в ее очаровательный носик кнопочкой, чувствуя под пальцем еду, украшающую его, и смеюсь вместе с ней.

Поднимаюсь на второй этаж, где у моей мамы до сих пор стоит пеленальный столик для тех случаев, когда ее навещают внуки. А их у нее девять. Женщинам в моей семье нравится заводить детей. Это было заложено в нас с рождения: замужество, хороший муж христианин, а затем рождение множества детей. Только у моей мамы трое. Она бы хотела иметь больше, но это не было Божьим планом для нее. Долгое время это расстраивало ее, потом моя старшая сестра вышла замуж и подарила ей внука… а следом за ним еще одного. Затем замуж вышла Лорен и сделала то же самое. Сейчас дома осталась только я, хотя, похоже, ненадолго, судя по родителям.

Об этом я также не позволяю себе думать.

Я переодеваю свою племянницу и трачу несколько лишних минут на игру в «ку-ку». Ее смех помогает очистить какашки, которые повсюду, благодаря веселью эта задача перестает быть такой уж отвратительной.

Пока я спускаюсь вниз, мои маленькие племянники носятся вокруг меня, они кричат и визжат, пока играют. Я возвращаю свою племянницу на ее стульчик на кухне и даю ей еще клубники. Она что-то булькает, что означает, как я надеюсь «Спасибо, тетя Ханна, ты самая лучшая тетя и я так тебя люблю!». Я глажу ее кудрявую головку.

Лорен указывает на столешницу, где ждут чистки овощи.

— Я подготовила тебе место.

Ответ зависает на кончике моего языка, но я была выращена послушно делать все, что мне скажут. Я смотрю на свою маму, но она слишком занята, добавляя приправы в огромный горшок на плите, чтобы услышать это.

Это вечер пятницы, единственный вечер, когда я свободна. Я едва ли могу выбраться из дома, но я должна. Я не могу пропустить сегодняшний вечер.

— Ну, хм… — я играю с кончиком косы на спине, которая достигает моей попы. Возразить — для меня почти нереальная задача. — В это время обычно я ухожу. Домой к Саманте, помнишь?

Моя сестра старается не кривить лицо, она выросла на тех же правилах, что и я. Она никогда не понимала, как мои родители позволили мне это, даже несмотря на то, что это для благого дела (или это то, во что они верят).

— Твоя семья придет на ужин. Ты не думаешь, что это важнее?

Я снова нервно перевожу взгляд на маму, молясь, чтобы она вмешалась. Она все еще отвлечена, и я знаю, что моя сестра победит и я застряну здесь до ночи.

Все, что я могу сделать, это кивнуть, соглашаясь. Временами происходит что-то такое, что ты называешь отстойным.

Я завязываю фартук на талии, пока иду к своему месту на кухне, и сдерживаю подступающие слезы. Мой отец сказал бы, что из-за этого глупо расстраиваться, что есть голодающие люди, у которых нет даже чистой воды. Он был бы прав, но это все еще не удерживает меня от разочарования.

Я произношу молчаливую молитву Богу, сначала попросив его простить меня за такую тривиальную просьбу, а затем начинаю просить его помочь мне. Я слышала, как мама много раз просила о таких глупостях, как свободное место на открытой парковке, так почему я не могу сделать это ради той части моей жизни, которая так много значит для меня.

— Я дома! — здоровается папа, когда заходит сразу после того, как я заканчиваю свою молитву.

Мама, светясь, торопится в его раскрытые объятия и дарит ему нежный поцелуй.

— Ты рано?!

Он кивает, обнимая ее.

— Так и есть. Я закончил работу и не мог ждать ни секунды дольше, чтобы оказаться дома, — он тянется к моей сестре и дарит ей крепкое медвежье объятье. Ее руки оказываются в ловушке, крепко прижаты к бокам, и она не может ими пошевелить. Он большой мужчина и с возрастом стал еще больше, в основном, в области живота, который сейчас так торчит, что он не может видеть свои ноги.

— Ох, папа, — выдыхает моя сестра, когда он опускает ее вниз, притворяясь, что это ее раздражает, как делаем мы все, несмотря на то, что мы все огорчились бы, если бы в один день он перестал так делать.

Он подходит ко мне и дарит мне только легкое пожатие плеча. Я ребенок, которого он видит каждый день, поэтому со мной не так интересно.

— Почему ты не у Саманты? Сейчас вечер пятницы, разве нет?

— Она помогает с ужином, — отрезает Лорен, натягивая улыбку, с которой я слишком хорошо знакома. Та, которую она использовала на мне, когда мы были моложе, когда она вела себя со мной, как будто была моей мамой, а я была ее ребенком, которого она могла контролировать. — Провести с нами время для нее важнее. Мы не так часто видимся друг с другом.

Хотя мы так и делаем. Моя семья всегда рядом. Не поймите меня неправильно, я люблю их, люблю проводить с ними время, но только не вечером в пятницу.

Мой отец кивает, соглашаясь, пока тянется к морковке, которую я еще не почистила.

Моя сестра радуется, пока он уходит переодеться в домашнюю одежду.

Я не знаю, почему она так ненавидит, что я провожу время с Сэм. Бо́льшая часть моей семьи поощряет это. Они смотрят на Сэм, как на потерянную душу, нуждающуюся в руководстве доброй христианки.

Мы продолжаем готовить ужин, моя мама и сестра говорят о нем, пока я храню молчание, что каждый, кто знает меня, понимает, что это на меня не похоже. Время от времени я бросаю взгляд на часы на стене, не в состоянии сопротивляться мыслям о доме номер 227 по Локвуд-драйв и о том, чем занимаются люди, живущие там.

Мисс Шепард, которая всегда настаивает на том, чтобы я звала ее Энжи, все еще спит, ожидая, пока откроется ее любимая пивнушка, или находится дома у своего последнего бойфренда. Ее сын все еще играет в видеоигры со своими друзьями, пьет, или… ну, я убеждена, они делают и то, и то. Сэм, моя лучшая подруга и девушка, для которой я сделаю все, что угодно, вероятно, репетирует танцевальные движения в своей комнате, ожидая, когда ее дом станет битком набит людьми, которые будут пьяны и под кайфом. Кроме меня. Обычно я нахожусь на их заднем дворе, рисуя. Единственный трезвый человек во всем их районе, не считая детей, хотя, к сожалению, я точно уверена, что и большинство из них тоже пьяны.

Несмотря ни на что, мне это нравится. Мне нравится находиться в этом доме с того момента, как пять лет назад я впервые зашла в него. Он полная противоположность моему дому: заросший сорняками, последний раз выкрашенный лет двадцать назад. Внутри на стенах старые, оборванные обои, стершиеся и грязные от десятилетнего пренебрежения ими. Мебель старая и потрепанная, подобранная с обочины дороги. Ковер заляпан везде, куда ни глянь, от постоянных разливаний жидкостей, с каждым шагом от них поднимается вонь. Всевозможные странные звуки доносятся от холодильника, который гремит в углу, угрожая скинуть всю грязную посуду со стола на пол, когда издаст свой последний вздох.